День первый
Сердитый ветер что-то неразборчиво бормотал в колючих еловых лапах, и в его недовольном шёпоте слышалась угроза и злоба. Холодное дыхание ворошило горки снега, образовавшиеся за ночь на голых ветвях. Уже второй день ветер пребывал в скверном расположении духа и дебоширил в лесу; то поднимал пургу и со свистом срывал белые шапки с верхушек деревьев; закутавшись в снежную простыню, взмывал в беспросветное серое небо и пугал плотно прижавшихся друг к другу стаи облаков; то неожиданно утихал и будто издеваясь над путниками, которым не повезло оказаться в лесу именно в этот час, выжидал подходящего момента, чтобы поднять лютую метель.
По колено увязая в снегу, между тёмными дремлющими деревьями двигалась группа из пяти человек. Их нестройное шествие возглавлял Ханс – парень лет шестнадцати-семнадцати. Он был невысокого роста, с крепкими хваткими длинными руками и непропорционально короткими ногами. У него были правильные, по-своему красивые черты лица: широкий ровный лоб, ярко-выраженные скулы и идеально ровный, прямой нос. Но во взгляде его резких серых глаз было нечто отталкивающее – какая-то затаённая злоба на весь мир, скрытая обида, гложущая его изнутри.
Ханс шёл почти налегке, перекинув через богатырское плечо небольшую матерчатую сумку, и постоянно недовольно роптал на морозную погоду и остальных участников отряда, которых он считал крайне бестолковыми и безмозглыми. Рядом с ним бодро вышагивала его младшая сестра – Гретта – белокурая девчонка с вздёрнутым носом и слишком острым подбородком. Она визгливо вторила каждому слову своего брата и готова была просто лопнуть от гордости за него. Всякий раз, когда Ханс отпускал особо грубую и жестокую шутку, её широкий рот растягивался в кривой усмешке и тёмный шрам, поперёк рассёкший её верхнюю губу, того и гляди мог треснуть.
Вслед за ними грузно топал тяжёлый и неповоротливый Стросс. Он был круглолиц, щекаст: тёмно-карие глаза широко расставлены и в них абсолютно ничего нельзя было прочесть. Казалось, мыслительным процессом Стросс себя вообще не утруждал. Из-за всего этого он больше походил на слабоумного молодого быка, чем на человека. Его бессмысленный и тупой взгляд равнодушно скользил по деревьям, сугробам, иногда задерживаясь на какой-нибудь мелкой нахохлившейся пичуге, а сам он мычал себе под нос назойливую, как муха, кружащая возле уха, и приедающуюся мелодию.
По дорожке взрыхлённого снега, тянущейся за Строссом, осторожно ступал долговязый и нескладный Бертольд. Для своих лет он был даже чересчур высок, за что нередко терпел насмешки от сверстников. Он никогда не отвечал на эти колкости – лишь нервно сглатывал и виновато улыбался обидчикам.
У него были беспокойные тёмно-зелёные глаза с проникновенным и немного грустным взглядом. Бертольд с неким сожалением и сочувствием взирал на мир вокруг и тяжело вздыхал о какой-то своей невысказанной печали.
Пыхтя и отдуваясь, процессию замыкала Саша. Ровесница Бертольда, проворная и шустрая, как куница, сейчас она с трудом переставляла ноги, согнувшись под весом непосильного груза – трёх тяжёлых походных рюкзаков. Жёсткие лямки больно давили на плечи и сильно натирали даже сквозь меховую тёплую куртку. Колени уже предательски дрожали, а лодыжки почти подворачивались от неимоверной усталости.
- Эй, если хочешь, я могу помочь тебе, - неуверенно шепнул ей через плечо Бертольд – ему-то повезло куда больше, и он нёс только собственную поклажу.
- Да не стоит, серьёзно, - кряхтя, мотнула головой Саша. Капюшон сполз, и её волосы цвета каштана, убранные в неопрятный высокий хвост, тут же растрепались и рассыпались по плечам.
- Даже не смей ей помогать, дылда. Она в одну харю умяла всю оставшуюся провизию на три дня – значит, сил должно быть хоть отбавляй, - прикрикнул Ханс на мягкосердечного Бертольда. Тот стал отнекиваться, невнятно лепетать и кинул лишь извиняющийся взгляд в сторону Саши.
Две золотистые от бликов костра подрумянившиеся заячьи лапки истекали собственным соком, и капельки жира с соблазнительным шипением падали на оранжевые угли. От дурманящего запаха кружилась голова и руки изголодавшейся Саши непроизвольно затряслись. О, как бы сейчас ей хотелось вгрызться зубами в это сочное мясо, чтобы горячий жир стекал у неё по подбородку, заляпал куртку, обжёг закоченевшие пальцы. От этих бурных фантазий её рот наполнился вязкой слюной, и Саша, с трудом себя сдерживая, сглатывала, боязливо посматривая на товарищей, расположившихся вокруг костра.
- Простите, - с робкой надеждой в дрогнувшем голосе и голодным безумием в глазах, она обратилась к Хансу, который с наслаждением обсасывал маленькую желтоватую косточку, - но можно и мне поесть? Всё же, те два зайца угодили именно в мои петли…
На остром личике Гретты, устроившейся под тёплым боком брата, играли золотистые отсветы пламени, а её колкие злые глазки нахально блеснули. Она беззвучно шепнула что-то Хансу на ухо, на что тот довольно кивнул, и озорная улыбка коснулась его сухих тонких губ.
- Брауз, я слышал, что два года назад ты без перерыва смогла бегать пять часов и лишь ради того, чтобы тебя не лишили пайка, - Ханс поковырялся ногтём в зубах и утёр рукавом рот. - Так к чему я это говорю? Хочешь повторить свой подвиг за аппетитный кусочек мяса? – но встретившись с непонимающим взглядом Саши, он уточнил. - Тебе всего лишь надо будет завтра нести вещи всего отряда…
- Я-то только «за» - я сегодня очень устал, - подал голос Стросс.
- Ребята… - взмолилась Саша.
- Ну а что? – наигранно удивился Ханс. - Услуга за услугу. Тем более, не забывай, кто сожрал весь наш хавчик?
- Н-но… - почти неслышно возразил Бертольд, - но ведь именно в сашины ловушки попали зайцы. Я… - он так нервничал, что на лбу у него выступил пот, - я правда думаю, что она уже заслужила прощение за тот инцидент.
- Боже, в ком проснулось сочувствие! – издевательским тоном воскликнул Ханс. - Что тебе не нравится? Обжора получает свою жрачку и набивает брюхо, а мы все идём налегке! Или же тебе хочется тащить весь груз на собственном горбе?
Бертольд пристыжено потупился и уставился в землю.
- Так, что, согласна? – повторил свой вопрос Ханс.
Саша разрывалась. С одной стороны, она прекрасно понимала, насколько трудным и невыполнимым является поставленное условие. Да и сама она чувствовала, что Ханс и Гретта просто издеваются над ней и хотят лишь раз потешиться её унижением. Но с другой стороны… она с трудом могла вспомнить, когда последний раз ела мясо. Настоящее, вкусное, жирное мясо, а не те помои, что нередко доставались ей в столовой военной академии.
«Мой желудок сведёт меня в могилу! Была не была!» - подумала она.
- Я согласна. Давайте сюда скорее еду! – уже в припадке заверещала она.
Гретта кинула ей дымящийся кусок заячьей грудки и залилась пронзительным визгливым хохотом, наблюдая как Саша, словно оголодавшая дворняга, заглатывает эту жалкую подачку.
Сонные лучи холодного рассветного солнца тщетно пытались раздвинуть курчавые тучи, нависшие над лесом, когда Стросс прилаживал на спине Саши Брауз походный рюкзак. Громила протянул свою руку за вещами Бертольда, но тот схватил рюкзак первым и, взвалив его себе на плечи, с неприязнью прошипел: «Я сам».
- От его правильности блевать охота, - фыркнул Ханс, сворачивая палатку.
- Просто из кожи вон лезет, чтобы выглядеть хорошим образцовым солдатиком, фу, - поддакнула Гретта, которая засыпала место костра снегом. - Сам-то без своего драгоценного дружка Райнера и слова сказать не может, не заикаясь, а тут в героя играть стал.
Когда лагерь был собран, а Саша уже еле держалась на ногах под тяжестью поклажи, Ханс сказал:
- Ну, ребятки, по моим подсчётам до базы доберёмся к полуночи – если будем двигаться бодренько, и никто не будет тормозить. А погода должна вскоре разгуляться, - уверенно заключил он.
Саша же была совсем иного мнения. Ещё прошлым вечером она заметила, что небо окрасилось в яркие рыжие, как шкурка лисицы, цвета, а утром она не услышала щебета птиц, да и ветер всё крепчал – быть сильной метели. Но, побоявшись насмешек и упрёков остальных членов отряда, она сохранила своё мнение при себе. Сейчас её куда больше заботило то, как же она дотащит весь этот груз до казарм.
В путь выдвинулись незамедлительно, без всяких возражений. Как и накануне, Ханс и Гретта, отдохнувшие, сытые и выспавшиеся, шли впереди, за ними Стросс, ужасно довольный, что теперь ему надо тащить только палатку, и замыкали строй Бертольд и Саша.
На смену высоким елям и соснам, царапающим своими острыми пиками небосвод и о которые зацеплялись грузные тёмные тучи, пришли низкорослые искорёженные чёрные деревца – отряд ступил на скалистую местность. Ветер нещадно хлестал невидимой плетью обшарпанные каменные выступы, и с грозным рёвом исчезал в расщелинах, протяжно завывая озлобленным зверем в темноте.
- Распогодилось, блин, - отплёвываясь от снега, залеплявшего рот и нос, глухо подметил Стросс. К счастью, его слова не долетели до раскрасневшихся ушей командующего отрядом, который гневно скрежетал зубами от того, что всё идёт не по его плану.
Группа вышла на почти отвесный горный хребет. Под ними, куда только мог достать человеческий глаз, простирался густой и бескрайний тёмный лес. Он был похож на ощетинившегося монстра, чей сладкий зимний сон потревожили невоспитанные людишки. Всё говорило об этой враждебности – разъярённая пурга, колючий оскал зелёных ветвей, острые выступы хребта, раздирающие подошву зимних сапог. Ничто даже не свидетельствовало об обитаемости этого места – лишь покосившаяся одинокая крыша какой-то охотничьей сторожки оставляла надежду на то, что люди не покинули это место.
- Наверное, как-то так будет выглядеть мир, когда гиганты нас всех пережрут, - сказал Бертольд, всматриваясь в тёмно-зелёное колышущееся море из иголок. Снег, словно белая пена, клубился на гребнях деревьев. Парень на мгновение замедлил шаг и, прикрыв ладонью глаза, защищаясь от колючей пурги, тяжело втянул носом обжигающий воздух и бросил угрюмый взгляд в сторону стены Роза, тянущуюся непрерывной серой полосой вдалеке.
- Когда-нибудь, скоро, они пробьют эту стену и сожрут нас всех. Всех до единого, - одними бледными от мороза губами прошептал он.
- Знаешь, иногда лучше оставить такие весёлые мыслишки при себе, - хрипло ответила Саша. Несмотря на жгучий холод, она вся обливалась потом. Щёки горели ярким румянцем, ей было трудно дышать, и каждый выдох со свистом вырывался из груди.
- Да, да, точно, ты права, - сразу же стал оправдываться он, - извини. Я… я просто слишком сильно боюсь этих тварей.
- Раз так боишься, то лучше даже не думай о них, - буркнула Саша, подтягивая лямку рюкзака Гретты, от которой явно останется внушительный синяк у неё на ключице, - по крайней мере, не думай о них сейчас.
Ноги скользили по обледенелой скале. Теперь Саша была готова отдать что угодно за глубокие лесные сугробы. Идти приходилось мелкими шажочками, а из-за страшной усталости она еле переставляла ноги, которые словно налились свинцом. Каждый раз, когда её взгляд невольно касался бездны, разинувшей жуткую пасть под ними, рассудок Саши мутнел, и пустой желудок начинало сводить страшной судорогой.
- Брауз, мы не будем ждать тебя вечно! Этот треклятый ветер только усиливается, и нам надо найти укрытие, так что соизволь шевелить своей задницей быстрее! - раздражённо крикнул ей Ханс. Почему-то Строссу это замечание показалось невообразимо остроумным, и из его глотки вырвался утробный звук, лишь отдалённо напоминающий смешок.
- Да-да, давай быстрее, деревенщина, - вторила Гретта. Она, обременённая только сумкой с медикаментами, в несколько прыжков оказалась рядом с Сашей. Казалось, что метель совсем не мешала девочке передвигаться, совсем наоборот – шквальный ветер будто подхватывал её, как воздушного змея. И, похоже, вся эта ситуация ужасно её забавляла. Гретта просто упивалась своим превосходством над Сашей.
- Где же твоя хвалёная скорость, Брауз? Давай, покажи, что я не зря тебе вчера свой кусок ужина отдала, - насмешливо она похлопала по рюкзакам, отчего Саша невольно пошатнулась.
- Я очень стараюсь, правда, - выдавила из себя она, с трудом балансируя у самого обрыва.
- Надо тебе немного помочь, лентяйка, - фальшиво улыбнулась Гретта. Её самодовольная ядовитая улыбка дала трещину.
- Перестаньте, народ… это же опасно... – с сомнением промямлил Бертольд. Он беспомощно глядел на всю эту картину со стороны и испуганно кусал губы, не в силах заставить себя пойти против остальной группы. - Она же может упасть!
Но ветер заглушил его отчаянное предупреждение. Гретта продолжала развлекаться этой жестокой игрой, а Ханс и Стросс совсем не пытались ей препятствовать – им самим эта забава пришлась по вкусу. Она встала позади Саши и с задором стала подталкивать её вперёд.
- Быстрее, быстрее скачи наш упрямый ослик, - напевала она детскую песенку. Хлопья снега забивались Гретте прямо в рот, но она и не думала прекращать. Но неожиданно её голос резко оборвался. Ханс и Стросс больше не смеялись, а по бледному подбородку оцепеневшего Бертольда прочертила линию красная капля крови.
Толкать больше было некого.
Тупой удар в спину – рюкзаки столкнулись со скалой. Боль, парализующая всё тело. Она даже не могла кричать – челюсть сковал ужас. Перед глазами всё смешалось в бредовую фантасмагорию, а барабанные перепонки чуть ли не лопались от чудовищного торжествующего клича ветра. Страшные серые зубы кусали и разрывали ткань сумок, а цепкие зелёные когти елей вонзались в щёку. На мгновение земля перестала стремительно приближаться – Саша зацепилась и повисла на одной из веток. Кровь бешено стучала в висках, выбивая оглушительную барабанную дробь. Неужели она спасена?
Осторожный вздох – медленный выдох. И резкий, раздирающий уши, треск сломавшейся под тяжестью ветки. Неистово и истошно крича, Саша перевернулась в воздухе. Её вопль слился с мощным баритоном метели, уже отпевающей её бесславную кончину.
Тьма. Полная и беспросветная. Здесь нет времени. Здесь нет звуков. Саша почти не чувствовала тела. Это было похоже на ночной кошмар, когда грудную клетку сдавила страшная тяжесть, а вы не можете и вздохнуть. Собственное тело больше не подвластно вам: рука не шевельнётся, не нога, не затрепещут веки. Разум мечется в запертой клетке, словно пойманная птица – бьёт крыльями о прутья, молит о свободе, но всё без толку.
И хочется, боже, как же хочется проснуться!
Что произошло? Вот это, значит, конец? Такая она, эта смерть? Никаких райских садов и божественных охотничьих угодий или же адского пламени, в котором вечно горят грешники… Лишь бессмысленное Ничто. Безликое и необратимое – с ним нельзя бороться. Невозможно сопротивляться врагу, которого нет.
В её мозгу всё так же зудела мелодия, которую напевал Стросс. Монотонная, неизменная, она въедалась в разум и колотила маленьким жестяным молоточком по черепу.
Там-там-там, тара-ра-ра-там…
Сквозь непроглядную тёмную пелену проступили воспоминания.
Её родная деревня, спрятавшаяся в горной глуши от любопытных человеческих глаз. Небольшие кривоватые домики с замшелыми стенами, маленький болтливый горный ручей, делящий селение на две части, усталые женщины, вечно стирающие пожелтевшее ветхое бельё, сморщенные старики, чьи голоса надрывно дребезжали каждый раз, когда по вечерам они затягивали какую-нибудь заунывную историю, собирая вокруг себя немногих босоногих ребятишек, живших здесь.
Она вспомнила своего отца. Грузный, широкий мужчина с гулким голосом. У него была жёсткая щетина, которая всегда колола и щекотала Сашу, когда он желал ей доброй ночи и перед сном скупо и как-то смущённо клевал её в щёку.
Если бы она могла, она бы сейчас в голос заревела от тоски и стыда, что даже не попрощалась с ним, когда сбежала из дома в армию.
Лёгкие пронзило ледяным копьём. Саша резко распахнула глаза и тут же зажмурилась от ослепляющего яркого света. Она слышала голоса вокруг себя. Негромкие, словно приглушённые ватной подушкой, они беспокойно и испуганно что-то обсуждали, но слов было почти не разобрать.
- Надо резать, - решительно сказал низковатый, хриплый от простуды голос. Обладатель более высокого тщетно пытался ему что-то доказать, старался в чём-то убедить.
Саша, превозмогая боль, вновь открыла глаза. Теперь мир вокруг приобрёл ясные очертания. Она лежала на земле, окружённая сломанными ветками. К ней спиной сидел Стросс и как-то неправильно, почти истерично продолжал бубнить свою пресловутую мелодию. Чуть поодаль стояли Ханс и Бертольд, оживлённо споря. На командире отряда не было лица, и он только повторял «надо резать», а долговязый, почти в припадке паники, прикладывал все силы, чтобы переубедить его. Гретты нигде не было видно.
- Чего все так паникуют? – Вслух подумала Саша. Собственный голос прозвучал чудовищно неузнаваемо, и она пару раз откашлялась.
Жестом Ханс остановил сбивчивую речь заикающегося Бертольда и невидящим взглядом уставился на Сашу.
- Жива, - облегчённо всхлипнул девчачий голос прямо над ухом. Оказывается, всё это время Гретта сидела позади неё и поддерживала голову Саши.
- Прости, прости, молю, прости меня, - причитала она. Гретта сорвалась на крик. - Я же не хотела, правда, это была просто шутка! Прости меня…
- Да ладно тебе, - еле ворочающимся языком проговорила Саша. Ей до сих пор было сложно соображать, и она никак не могла понять, из-за чего же все так переполошились. - С кем не бывает. Со мной всё в порядке. Я сейчас встану, и мы пойдём дальше.
От этих слов Гретта зарыдала пуще прежнего. Саша ощутила, как сильно затряслись у неё руки.
Сцепив зубы, она приподнялась на одном локте. И тут же рухнула обратно на руки Гретты, мечтая забыть то, что только что увидела.
Её левая рука болталась безвольной плетью. Её страшный неправильный изгиб не хотел исчезать со внутреннего взора.
Но было кое-что ещё, из-за чего кровь отхлынула от лица, а низ живота скрутило так, будто страшный зверь вцепился в него изогнутыми зазубренными когтями. Саша бессмысленно смотрела на маленький рваный кусочек серого неба, виднеющийся за шпилями елей. Она хотела утихомирить взбесившееся сердце, яростно бьющееся о грудную клетку, но у неё не получалось. Ободранные губы нелепо и неистово шептали молитвы. Нет, это всё неправда, несправедливо, так не должно быть!
Ей удалось выжить четыре дня назад в этом проклятом лесу и не свихнуться, она упала с высоченной скалы и чудесным образом не отправилась к праотцам. И это всё ради того, чтобы сейчас, в самом конце этого чёртового похода, когда до казарм академии осталось всего несколько каких-то километров, умереть под веткой, спасшей ей жизнь при падении?!
Тише, тише… боже, да почему Стросс не может просто заткнуться? Ошалевшие мысли плясали уродливый танец агонии под его мерзкую мелодию.
Почему же они все медлят? Почему они просто не могут все взять и поднять эту ветку? Разве трое здоровенных парней не смогут сделать это?
От шока Саша почти не ощущала боли, равно как и половину своего тела. Струя холодного пота побежала по её шее. А что если ей просто перебило позвоночник, и теперь она не сможет подняться на ноги? Может быть, именно поэтому её товарищи не спешат вызволять её из этой ловушки?
- Гретта, отойди, - прохрипел Ханс, опустившись на колени рядом с Сашей. В его стёртых в кровь пальцах, в которых застряло несколько свежих заноз, сверкнул острый походный нож. Значит, всё-таки пытались поднять ветку…
Гретта непослушно замотала головой и завыла раненым зверем. Она всё гладила Сашу по спутанным волосам, как будто это могло как-то помочь или искупить её вину. Правой рукой она бережно утирала слёзы, которые сами собой катились у Саши из опухших глаз.
- Прости, пожалуйста, прости…
- Да можешь ты хоть иногда не мешать?! – разъярённо заорал Ханс и грубо толкнул сестру в снег. Гретта даже не стала подниматься – она только подтянула к себе тонкие ноги и, обхватив их руками, испуганно глядела на брата.
- И меня ты тоже прости, - задыхаясь, сказал Ханс, глядя на онемевшую от ужаса Сашу. В его стальных глазах она увидела своё отражение. Жалкая, поверженная, она распласталась на снегу словно сломанная кукла. Исцарапанное лицо, грубый порез, тянущийся от середины щеки к подбородку – Саша не узнавала саму себя. Блуждающий взгляд потускневших глаз пытался найти хоть какую-нибудь спасительную соломинку.
Ханс срезал лямки рюкзаков. Резко выдернул оставшиеся вещи из-под тела Саши и, схватив за шкирку не помнящую себя от страха Гретту, тяжело захромал прочь.
Стросс даже не взглянул на неё и нетвёрдой походкой отправился вслед за командиром.
Только высокая сгорбленная мрачная фигура не двигалась с места – Саша даже не заметила, как Бертольд сел на снег рядом с ней. Сотрясаемый мелкой дрожью, он заботливо взял её за здоровую руку. Непонимающе Саша уставилась на него. Бертольд молчал и лишь иногда медленно покачивался из стороны в сторону, сжимая ещё холодеющую ладонь.
- Так вы… вы меня бросаете? – непослушными губами спросила она.
Бертольд открыл рот, чтобы что-то сказать, но не нашёл подходящих слов. Рассеянно он прижал её ладонь к своей груди.
Понимание обрушилось на неё словно бурная горная река; оглушило жестокой и неприглядной правдой. Они ведь и правда оставляют её в лесу! Спасая свои жалкие шкуры, они просто избавились от балласта! Неудержимым раскалённым потоком ярость хлынула по телу Саши, оголив нервы и оживив всё её существо.
- Вы меня бросаете?! – завопила она на Бертольда и с ненавистью вцепилась обломанными ногтями ему в ладонь. Парень в испуге отпрыгнул. А она всё продолжала кричать, безжалостно срывая до хрипа голосовые связки; металась, извивалась в конвульсиях под неподъёмной веткой и била искалеченной рукой по снегу.
Бертольд надрывно всхлипнул и, сломя голову, бросился за остальной группой. Только на небольшом пригорке он остановился и последний раз обернулся на неё, после чего надвинул капюшон почти на глаза и исчез среди чёрных стволов деревьев.
Саша ещё несколько минут кричала, пока её голос сам собой не пропал, и из груди не стало вырваться жалкое свистящее сипение. Во рту появился гадкий солоноватый привкус крови. Сначала её прошиб озноб и тут же бросило в жар; раз кричать она больше не может, то и на подмогу позвать никого тоже не получится. В ней ещё теплилась надежда на то, что мимо могла бы проходить другая группа и спасти. Хотя кому нужна такая обуза?..
Несколько раз она жалобно позвала Бертольда: клялась, что больше никогда не будет клянчить у него конспекты и выпрашивать хлеб. Уговаривала вернуться, молила о прощении, но в ответ ей лишь насмешливо гудел ветер, а метель сыпала в воспалённые глаза горсти снега.
Саша вспомнила, как однажды на охоте она увидела угодившего в медвежий капкан волка. Зверь то выл, то скулил, то бешено метался. Его серая шерсть взмылилась, в золотых глазах блестело пламя отчаянного безумия и желания жить. Мощные челюсти волка сомкнулись на его собственной лапе, крепко застрявшей в ржавых зубах капкана. Дымящаяся тёмная кровь окропила зелёную траву, а он всё рвал и кромсал изувеченную конечность. Зверь скулил от нестерпимой боли, но продолжал грызть, пока не освободился из охотничьих тисков и, хромая на трёх оставшихся лапах, скрылся в лесной чаще.
От безвыходности её ужасного положения, Саша согласна была и сама последовать примеру волка, да только откусить себе половину туловища было куда сложнее, чем одну только руку…
Обессиленная, содрогаясь от страха и усталости, она опустилась на снег. Последнее, на что она могла уповать, так это что сейчас из-за могучих деревьев вынырнет какая-нибудь заплутавшая группа и обязательно её спасёт. Люди же должны помогать друг другу, верно? Особенно в такие тяжёлые времена…
Главное – не провалиться в сон и не лишиться чувств. Если сейчас, в кусачий мороз, щипавший её за нос и щёки, она уснёт, то, вероятно, уже больше никогда не увидит солнечный свет.
Саша не могла сказать точно, сколько времени прошло. Час, два… а может куда больше? Она устала считать минуты. Всё, что имело сейчас значение – сводящая с ума боль. Саша множество раз пожалела о том, что в порыве ярости и безумия стала колотить рукой по промёрзлой земле. Невозможно было даже пошевелить кончиками пальцев – кисть как будто сунули в раскалённую печь.
Смехотворные попытки освободиться самой вымотали её окончательно. Дрёма бесшумно подкралась к несчастной и обняла огромными мягкими лапами, замурлыкала что-то усыпляющее на ухо. Всё будет хорошо, надо лишь немного отдохнуть. Совсем чуточку, от этого ничего не будет – она только наберётся сил, даст отдохнуть горлу и, возможно, всё же сможет ещё раз позвать на помощь. Снег превратился в уютную подстилку из оленьей шкуры. Саша откинула назад голову и последний раз посмотрела на затухающее небо. Где-то наверху, в кронах хвойных деревьев, она услышала нежный посвист нескольких маленьких птичек. Рот растянулся в глупой и безмятежной улыбке. Дрёма ласково опустила ей веки, напевая смутно знакомую колыбельную, как будто вынырнувшую из самых далёких детских воспоминаний.
Ладонь здоровой руки больше не сжимала порванный воротник куртки. Не в силах больше бороться, Саша Брауз уснула.
