К Богу приходят не экскурсии с гидом, а одинокие путешественники.

Владимир Набоков ©.

Бывает так, что, живя своей обычной, даже немного серой жизнью, мы вдруг встаём перед выбором — казалось бы, достаточно лёгким, по типу того, идти куда-нибудь или не идти; однако, выбирая какой-либо вариант, мы и сами не представляем, как меняем свою жизнь. Возможно, и кардинально.

Эти слишком банальные истины пришли вдруг на ум Джону Константину, прогуливающемуся по отдалённому от своего дома райончику Лос-Анджелеса. Встряхнув головой, он, на мгновение остановившись, пошёл дальше. В последнее время его поражали слишком абсурдные, но вместе с тем довольно понятные его душе мысли; однако всегда, каждый раз он усиленно отметал их, ссылаясь на глупость или невозможность. После дарованного ему шанса жить и жить праведно он старался отбрасывать всё, что не влезало в дозволенные серые и пыльные рамки правильной жизни; к такому относилось и курение. Джон бросил и бросил давно — наверное, около года его лёгкие не чувствовали в себе тяжёлый сигаретный дым. Да и как-то не хотелось… вместе с этим пришлось отказываться и от многого другого.

В итоге Джон понял, что безвозвратно попал на тот замшелый путь праведника, слепого следователя к Раю. Он сам не был против и не был за этот путь; ему стало глубоко плевать. Нет-нет, сначала он осознанно наводил себя тропинками на этот путь: бросил курить, пить, старался быть милосердным. Тогда, после того, какую медвежью услугу оказал ему Люцифер, Константин твёрдо для себя решил, что попадёт в Рай и не иначе: он этого заслужил. Но и для того места были особенные правила даже в том случае, если ты помогал миру спасаться от демонов; если куришь — уже не пройдёшь! В первое время это бесило его, но потом всё как-то наладилось. Со злости пнув банку, Джон подумал, что лучше бы уж не налаживалось! Он стал скучным, жизнь его стала бесцветной, все краски померкли, все развлечения, пускай частью и грешные, зато такие необходимые людям, отошли на второй план и не возвращались, даже если он к ним взывал. Всё как-то вдруг стало опять чёрно-белым, как было когда-то; цветная плазма жизни вновь стала монотонным экраном на лучевой трубке. И Константин знал, что он сам виновник произошедшего. Но не мог выбрать другой путь; Рай заранее обнёс свою дорогу высоким колючим забором.

Джон чувствовал, что жизнь проходила, но мимо. Этот год или полтора он будто и не жил, а просто существовал. День тянулся бесконечно, и пожизненные прогулки его не коротали; зудящая мысль об искушении звенела в голове, но не могла претвориться в жизнь — видимо, это Рай постарался и установил какие-то барьеры, как будто давно зарезервировав себе нового клиента. Точнее, постояльца. Вечного. А может, и не Рай вовсе? А он сам, Джон Константин? И он был более чем уверен, что он сам, просто не хотелось лишний раз разочаровываться в себе. Хотя уныние, кажется, тоже грех?..

Нет, Джон отвык от пессимизма и от остальных соблазнительных смертных грехов. Он жил довольно тихо, занимался своей работой и старался быть добрым. Хотя это звучит уж как-то слишком по-детски… по крайней мере, он старался. И, кажется, выходило неплохо; выходило довольно недурно и жить бесцветно, но от такой перспективы на последующие лет пять Константин хотел застрелиться. Но рука не поднималась — самоубийство ведь тоже грех. Куда ни глянь — везде и всё было окутано дымкой греха, всё скрывало под своим привлекательным туманом ту страшную ношу, которую потом не откупить в Аду! И это тоже очень бесило Джона. Ему казалось, что замараться можно с лёгкостью.

Не подумайте, иногда Константин позволял себе нанять шлюху и вдоволь с ней развлечься; а потом быстро заглаживал грехи, делая полезные дела. Он хотел, чтобы на каждый грех ему приходился анти-грех, если это можно так назвать. Джон старался быть чистым, хотя внутри было такое чувство неудовлетворения, когда на чистой белой простыне видишь маленькое чёрное пятнышко. И он считал, что оно у него где-то было, но найти его пока не мог…

Эта мысль не давала ему покоя с самого его начала новой жизни после свидания с Люцифером; она несильно, но всё-таки явно жужжала в его голове. Константин перебрал все варианты, все возможные варианты того, что он мог сделать такого в прошлом, что это теперь не отмывалось в настоящем. Он пока неосознанно, но чувствовал, что, если не отмоет это пятно, именно из-за него, такого маленького, может угодить прямиком в Ад, несмотря на все свои благодетели. Он искал, но… тщетно.

Джон ощутил подкатившую к горлу клокочущую ненависть; она сжигала его горло изнутри. Каждый раз самокопание (которое увеличилось за этот год до небывалых высот) заканчивалось подобным всплеском; на ближайшем углу он купил воды и немного смочил горло — там всё совсем пересохло.

Сидя на скамейке в одной из широких и прибранных улочек этого приятного района, Константин крутил в руках пустую бутылку и смотрел, как лучи от угасающего светила мягко отражались в ней, делая её внутри будто бы наполненной горячим красным светом. Он, сощурившись, глянул на заход солнца: в конце улица поднималась кверху, но всё равно можно было сказать, что солнце уже наполовину погрязло за горизонтом. Было часов восемь или полдевятого; на улицах остались ещё те нотки тепла, что мы с такой жадностью ловим перед закатом не только солнца, но и лета — всё-таки, начало сентября. Деревья, что росли по бокам проезжей части, стояли неподвижно, лишь изредка мелко шурша своими начинающими желтеть листочками; за спиной Джон слышал дребезжание асфальта и громыхание машин; перед ним проходили толпы народа — рабочий день закончился. Он тоже как бы шёл с работы; точнее, хотел бы так же беззаботно идти, как и они. Хотел бы тоже ни о чём не думать, не знать об этих двуличных Раях и Адах, не представлять, что после смерти мучения его не прекратятся, а даже очень наоборот, ну, и так далее — всю грязь, которую он впитал в себя за всё свое время жизни. Да, он бы так хотел; но не мог.

Но Константин считал, что жаловаться для него самое постыдное, что только может быть в мире. Он должен быть доволен хотя бы тем, что может жить как ни в чём ни бывало и иметь возможность попасть в Рай. Только вот кому он нужен? Не будь вовлечённым в эту серую галиматью, что называлось праведной жизнью, Джон бы давно отказался от такого. Правда, хотелось справедливости — за всё, что он сделал, он хотел видеть себя после смерти в Раю; но справедливости не было даже там. Смешно, парадоксально, но так. Константин не мог сказать, что был доволен своей настоящей жизнью так же, как и не мог утвердить, что живёт несчастливо. Всё это было странно и действительно имело серый цвет — это значит, что всё ни плохо, ни хорошо, а как-то так, средне. Может быть, так и нужно было — Джон не знал, а в своих рассуждениях за целый год так ни к чему не пришёл и запутался.

Да, прошло ровно полтора года с того события… Почему-то вспоминалось лицо не милой Анджелы, которой в тот день тоже пришлось несладко, а именно его водителя, Чеса Креймера… Когда Джон вспоминал его, то на душе становилось горько; нет, с ним всё в порядке. Точнее, в относительно порядке: он жив и, слава богу, не инвалид, но лечился долго и пережил много операций. Константин оплатил ему всё дорогостоящее лечение, но ни разу не навестил, а потом и вообще сбежал. Сбежал в другую часть города, совсем противоположную его прошлому месту жительства, и прочно обосновался там, решив раз и навсегда не касаться прошлого, не касаться того района; он чувствовал, что его, как кипяток, обожжёт стыд при встрече с кем-нибудь из доселе знакомых. Из знакомых прошлой жизни. Однако почему-то Чес упорно не хотел выходить из головы; но Джон знал: нельзя посылать и весточки туда, в тот район… нельзя. Нельзя потому что нельзя.

Но Константин не мог перестать думать о нём, об этом мальчишке и думал о нём каждый божий день. Ему казалось, что эти нудящие в его голове воспоминания неспроста: значит, он сам что-то должен ему. Значит, есть между ними нечто необговоренное, что тянется аж из его прошлой жизни толстой неперерубаемой нитью. И Джон вот уже как год думал, что именно, но так и не находил. Не находил так же, как и своё грязное пятнышко на чистой, как простынь, душе…

Но вместе с тем он понимал, что даже если что-то и отыщет, уже поздно, как ни крути. Константин туда уже не возвратится, будет испытывать противоречивые чувства от встречи с прошлым. Лицом к лицу. И это было тяжко. Поэтому уж лучше эта неопределённость, чем беспричинный стыд перед теми людьми. А особенно (почему-то) перед парнишкой. Джон не сможет…

Он встал с места и слился с идущей толпой; ему было всё равно, куда направляться — поток людей куда-то вёл, и то ладно. Джон шёл неспешно, иногда вглядываясь в совсем незнакомые лица, и всё раздумывал над своей вечной проблемой — как избавиться от чего-то похожего на мелкий не стёртый грех в его душе ещё с той жизни. Вроде бы, он делал всё, что мог, чтобы получить добро в Рай; но там ведь могли и придраться… А этого Константин ох уж как не хотел! Поэтому сейчас думал, чем бы ему ещё угодить им. Собственно, такими размышлениями он занимался часто и находил иногда хорошие способы; теперь же казалось, что фантазия исчерпалась конкретно — в голове было пусто, и только какая-то эфемерная мысль, словно перекати-поле, легко витала там, среди вымышленного луга. Джон поморщился; в своей прошлой жизни он бы сейчас точно закурил, но нынче — нельзя. Строго-настрого. Он горько усмехнулся: вот и докатился до того, что пляшет под чью-то дудку. Это унизительно, особенно для него. Но, что поделать, приходилось ради сладкой жизни после смерти сейчас жить слишком пресно.

Улица заканчивалась, а вменяемых идей, куда пойти, кроме как домой, не было. Константин изредка и рассеянно поглядывал на прохожих, вновь задумывался и снова позволял толпе нести себя. Где-то совсем недалеко раздался гулкий звон колоколов; Джон вздрогнул — всегда-то ему этот звук казался более чем странным. Он был каким-то тяжёлым, невыносимым и звучал будто бы не снаружи и не этим раскатистым звоном, а внутри и всеми скрытыми грехами. Этот звук был создан определённо для устрашения людей… Джон выругался и поплёлся дальше. Этот собор, звон колоколов которого раздавался по всей округе, был самым старинным и самым хорошо уцелевшим собором в городе; он был выстроен, кажется, лет двести или триста тому назад, и поражал своим необыкновенным убранством, изяществом, роскошью. На него часто ходили посмотреть туристы, но всё-таки это здание служило охотнее своей первоначальной цели: быть святым местом, а не достопримечательностью.

Константин почему-то не любил соборы, особенно такие, как этот. Он, уже год прожив в этом районе, лишь раз видел его издали и сразу понял его сущность, решив в дальнейшем, что туда он ни ногой. Джон не любил роскошно убранные соборы, построенные как раз в восемнадцатых-девятнадцатых веках; он считал, что всё это шикарное безвкусие только отвлекает людей от молитв, а то время, когда это здание только-только возвели и люди приходили поразиться высотой стен, понять, сколь они малы перед высшим миром и небом, уже давно, давно канули в бездну. Эта мода прошла; Джон считал, что такие церквушки теперь мешают своей напыщенной красотой думать о Боге, их надо показать просто в качестве достопримечательностей, а для молитв и остальных дел строить новые, более простые. Или реставрировать ещё более древние, которые также отличались строгостью и сдержанностью вкуса. А так Константин считал, что всё это более чем бесполезно. Но что красиво — это да, это мастерам тем времён нужно отдать должное. Однако проку от красоты — чуть больше чем никакого.

Да, Джон часто слышал, что важна и атмосфера в соборе: будто какой-то отпечаток несли в себе эти стены от прошедших столетий. Но для него это было пустым звуком; и всё-таки его путь неосознанно сбился с привычного маршрута, и ноги будто бы сами перешли на другую сторону улицы; где-то чуть дальше виднелась ажурная верхушка собора. Он не знал, почему так именно сегодня, но ему хотелось второй раз в жизни пройти мимо него, по скромному парку, чтобы ещё раз… да хотя бы чтобы ещё раз убедиться в его бесполезности! И да, Константин знал, что врёт самому себе: он, конечно же, зайдёт в него. Может, стоит ему раз в жизни посидеть в святом месте или поставить свечку за кого-нибудь? Может, это как-нибудь успокоит его внутреннее состояние или, может статься, даже уберёт то пятнышко?.. Джону понравилась эта идея, хотя он и понимал, что, разглядывая всю эту роскошь, навряд ли вспомнит о цели своего похода. Но всё же сходить стоило — как знать, может, поход в собор ему потом зачтётся?

Поставить свечку за кого-нибудь… За кого?.. Константин усмехнулся: а вот и не за кого… Он один. Пускай у него и было много знакомых и есть и сейчас, но он всё-таки по-прежнему одинок. Нет ни единого человека, которого бы он мог назвать родной душой; хотя ему, вероятно, это и не предоставлялось. Бывают же в жизни люди-одиночки? Наверное, и он такой. И это было… да, довольно грустно. Но терпимо. Джон свернул на улочку, с правой стороны которой должен был открыться маленький уютный сквер, а посередине него — сам собор. Он даже не знал его названия; впрочем, это, верно, уже мелочи.

Джон усерднее прежнего стал думать о чём-то, уперев невидящий взгляд вперёд и чуть вниз; ноги сами несли его к ненавистному месту. Точнее, не такое уж оно было ненавистное — просто бесполезное по его мнению и лишь немного красивое. Но красота полностью вытеснялась бесполезностью. Наконец он свернул на широкую ровную дорожку, по краям которой росли огромные ветвистые деревья. Справа и слева на подстриженных лужайках виднелись аккуратные клумбы пёстрых цветов, разбитые в определённые рисунки и линии; это было довольно мило, но, опять, не к месту. Собор находился в метрах двухстах от начала дорожки; скрытый за ветвями деревьев, он выглядел таинственно и позволял людям увидать лишь часть своего великолепного фасада. Людей было много; все, и стар и млад, шли неспешной толпой ко входу; это место было, видимо, довольно популярно среди местных. А Константин и не знал… Все ступали рядом, негромко, лишь шаркая ботинками; лица у всех были такие набожные, а взгляды, изредка поднимавшиеся на собор, такие восторженные, что ему сделалось немного не по себе от такого глупого фанатизма. Да, он никогда не любил фанатизм, особенно в религии. Никогда не понимал этого исступлённого восторга; его тошнило от всех этих ярко выраженных чувств. Он был другого мнения: считал, что во всём должна быть мера. И здесь.

Нет, конечно, встречались и с виду адекватные люди, но всё-таки больше Константин встречался взглядом с обезумевшими сияющими глазами; ему становилось от этого не по себе. Но вот деревья, словно по какому-то приказу, расступились, и он смог увидать вход в собор. На секунду Джон остановился, чтобы окинуть взглядом фасад из тёмного камня: два огромных входа с толстыми дверьми, всюду то невысокие статуи, то ажурная резьба, то объёмные орнаменты всяких завитков, цветов, сосудов и сцен из Библии. Неизменная часть любого собора — разноцветные окна-розетки из мозаики; здесь одно огромное виднелось над входом, два поменьше были по бокам. Стрельчатые башенки уходили своими шпилями вверх; их тёмные окошки как-то злобно смотрели на мир. Луч солнца освещал переднюю часть фасада, поэтому всё на нём играло своими слегка подсвеченными красками; это всё переливалось, даже рябило в глазах, поэтому Джон, плюнув, решил долго не останавливаться.

Он вошёл вместе с толпой в широкий большой вход, железная дверь которого удерживалась каким-то крепом. Внутри было темно, прохладно, сыро, но, в общем, довольно уютно; взгляд сразу переползал с разукрашенных стен к высокому сводчатому потолку, облитому солнечным светом. Пришедшие, толкаясь, пробирались к середине церкви, чтобы успеть усесться на тяжёлые дубовые скамьи с специальным приступком для молитв. Джон остановился уже около входа и отошёл в сторону, в боковую галерею слева, чтобы не мешать входящим занимать свои места. Он встал как раз рядом с мраморной розовато-серой колонной и опёрся о неё плечом, скрестив руки на груди и безмолвно наблюдая за происходящим. Пахло ладаном, хотя и несильно, и ещё чем-то тяжёлым, не скажешь неприятным, но довольно странным ароматом, который так присущ старинным соборам. Около каждой колонны висел позолоченный светильник; однако свет от свечек был слабым и тусклым. С правой стороны лучи пробивались в окна-розетки и отражались всеми цветами радуги на полу, скамьях, людях, предметах; многочисленные мозаики изображали тоже, судя по всему, что-то библейское или из жизни Христа. Константин лишь бегло пробежал по этим рисункам взглядом и уже в следующую секунду забыл про них; в соборе стоял тихий переливчатый шёпот, негромкое шуршание и лишь изредка кто-то чихал или кашлял.

Джон глянул вперёд, на богато украшенный золотом и мраморными фигурами алтарь, позади него — величественная и лёгкая фигура Девы Марии с печальным лицом и развевающимся подолом платья; там же, на площадке, по бокам виднелись обитые мягкими подушками сидения для хора и позолоченная подставка с вкраплениями из дорогих камней для молитвенника, который сейчас лежал там же и ожидал священника. Это была толстенная книга с богатым переплётом; короче, это издание обошлось собору в кругленькую сумму. Под потолком над алтарём висела огромная хрустальная люстра с серебряным основанием и многочисленными завитками и розочками; она светила не лучше, тоже как-то слабо; впрочем, видимо, мрак должен был присутствовать здесь. Рядом с этой основной площадкой, но так, чтобы не мешала общему обзору, стояла глубокая крытая тумба, а рядом — длинные незажжённые свечи; ещё поодаль от того места стояла подставка с дырками для уже горящих свеч. Видимо, тумба служила для сбора денег; кидаешь монетку, зажигаешь свечу и ставишь. Таких сооружений было штуки четыре на весь собор: два около входа, два — по бокам площадки. Джон решил, что зажжёт именно там, рядом с площадкой; так ему казалось пафоснее, что ли…

Наконец Константин устал стоять и порешил пройтись по левой галерее, в которой находился; в углублениях находились не менее роскошные усыпальницы, алтари, статуи, всё сплошь в золоте и в серебре, в цветах, в резных украшениях, в тусклом свете свечей; всё одни и те же мученические лица, огромные картины с Христом или относящиеся к религии изображения, мозаики, древние книги, спрятанные под стекло; какие-то места были огорожены решёткой — обычно они были сделаны куда богаче остальных. Джон не думал сейчас о смысле всех этих вещей, о судьбах всех тех людей, что когда-то отдувались за него и за всех в общем; он просто услаждал взор. Да, всё-таки было в этом, наверное, для человека того времени особое, таинственное величие. Эти стены тогда казались ему неимоверно высокими, убранство — самым богатым, а помощь — будто бы наиболее действенной. Он здесь находил свои силы для жизни… Однако сейчас это, наверное, неактуально. Для него — уже точно.

Неподалёку от площадки находились узкие башенки с винтовыми лестницами, ведущими на верхние служебные помещения; где-то совсем близко раздались гулкие шаркающие шаги, и Джон увидал небольшую группу людей — это был хор. Они вышли на главную площадку и пропали из поля зрения; Константин в следующую секунду ощутил резкий запах ладана: в конце галереи появилась фигура священника с кадило и развевающимися вокруг струйками дыма. Для него освободили специальный ход, и вскоре он показался на площадке. Началась служба. Толпа с восторженными взглядами собралась около и заполонила практически все ходы, а скамьи были забиты уже давно. Джон не стал подходить ближе — ему было достаточно видеть этот действо со стороны. Много ладана, волнистое, бархатное пение, заунывные слова священника, редкие перекрещивания людей, едва слышимый шёпот, нечастое перелистывание страниц, затемнённое освещение, игривые отблески позолоты и драгоценных камней, часто встречающийся чей-то спокойный или взволнованный взгляд и какая-то та особенная атмосфера уединения, несмотря на то, что вокруг десятки людей — всё это было типично для службы. Константин не различал слов, а глупо оглядывался вокруг, посмотрел наверх, на расписной купол и про себя признал, что этот собор действительно красив. Хотя и бесполезен. Это он не отменял.

В итоге Константину надоело стоять здесь и слушать, казалось, бесконечную службу, и он решил уйти, но всё-таки поставить свечку — а то вдруг такое неуважение Рай зачтёт как грех?.. Он обошёл скамьи, вернулся практически к выходу и направился в правую галерею; там он смог быть незаметным и также незаметно поставить свечку. Пение усердно продолжалось, священник рассыпался в монотонных молитвах, а толпа праздно внимала; Джон немного поморщился, но вскоре позабыл, что было ему так неприятно, и уже кидал монетку за свечу в специальное углубление. Потом взял тонкую лоснящуюся свечку и сделал пару шагов в сторону подсвечника, где уже практически не было места: всё оказалось сплошь в мерцающих огоньках и капающем воске. Но Джон нашёл свободную дырку и, перед этим поджарив свечку с двух сторон — с одной, чтобы хорошо стояла, а со второй — ради огонька, поставил её туда. И, прикрыв глаза, подумал: а за кого ставить? За кого молиться, если у него нет никого особенного в целом мире? В таком случае религия отвечала, что нужно помолиться за всех, но он не хотел так, чтобы за всех: все — понятие растяжимое. Все бывают разными: и злыми, и хорошими. И уж не ему судить кого-либо. А вот свечку нужно ставить за того, кого ты довольно хорошо знаешь и понимаешь — он достоин этого. Константин крепко призадумался: так просто среди его бывших и не бывших знакомых найти такого человека трудно… или не трудно? На секунду он вскинул голову вверх, где начинались сводиться купола и их строгие очертания вдруг в одно мгновение смягчались. Также и в его безрадостной жизни: кто-то вошёл в неё и понемногу смягчал, поднимая из глубин до самых верхов. Кто же?.. Джон вновь опустил голову, встряхнул ею и снова закрыл глаза; он не мог дойти до осознания этого. Вроде бы, всё просто, вроде бы, начинают в голове крутиться какие-то знакомые черты лица, приятный цвет глаз, мягкие волосы, а на выходе всё равно получалось нечто смутное, расплывчатое и никак не похожее на кого-либо из его знакомых. Тогда он отчаялся и стал угадывать человека методом подбора — перечислил имена всех знакомых. Произнося одно, он вдруг ощутил, как звуки неожиданно смягчились в его тихом шёпоте, как слоги сладко и желанно складывались в созвучные слова и вот на выходе получилось имя, то самое имя, которое прозвучало для него приговором! Константин улыбнулся и быстро пожелал этому человеку всех радостей жизни и благ.

Развернувшись, он быстро поплёлся к выходу — в этом месте ему становилось душно, своды давили на него, ладан премерзко застрял в горле, и теперь казалось, что всё насквозь пропитано этим отвратительным запахом, а темнота, разномастность толпы и колыхающиеся огоньки напоминали Ад. Да, хоть Джон и в соборе, он действительно в Аду! От этой мысли его чуть не вывернуло, и его шаг стал куда быстрее. Однако у двери, где было слегка прохладно, он остановился и развернулся, чтобы ещё раз окинуть взглядом помещение и всё действо, ещё не закончившееся. Константин понял, что искренно не желал встретить здесь кого-нибудь дорогого — да хотя бы того, за кого помолился. Ибо эта встреча будет означать одно: раз вокруг — Ад, значит, и последняя их станция — тоже… Ад. А откуда вдруг такие глупые, совсем неприемлемые для его возраста мысли — совсем непонятно! Он подумал, что, быть может, соборы не его стезя, но решил всё же в любом случае уйти отсюда и считать любую встречу здесь не слишком хорошим знаком. Разворачиваясь и уже видя перед собой распахнутую дверь с желтеющим садом за ней, он совсем не ожидал, что услышит подобное…

— Джон! Джон, это ты? — голос слегка хриплый, но по-прежнему мягкий и даже имеющий ещё ту нотку задиристости; впрочем, после проблем с лёгкими (а это Джон знал) такой голос вполне нормален. Константин остановился и наполовину развернул корпус; пока его взгляд скользил по мраморным колоннам, он сам с ужасом понимал то положение, в котором оказался, и то решение, которое принял недавно. Любая встреча здесь — будущая тропинка в неистовые мучения! И не только для него… Он развернулся полностью и спокойно оглядел невысокого парнишку перед собой. Было и радостно, и больно, и невыносимо стыдно видеть его перед собой — и ведь именно его, никого другого! Но Джон традиционно усмехнулся и, сделав самый обыкновенный равнодушный вид, дружелюбно ответил:

— Какая встреча! Ну, здравствуй, Чес… — тише добавил он, а имя вообще произнёс шёпотом, только глянув в его глаза — такие посерьезневшие за один год, но всё ещё добрые и даже ласковые. Джон не удержался и сделал шаг; Креймер лишь продолжал с тугим вниманием рассматривать его, как обычно рассматривают скрывающихся долгое время предателей. По крайней мере, ему показалось так. Молчание, длившееся ровно минуту и лишь разбавляемое шумом заднего плана, было сейчас к месту и нужно; после долгих разлук оно необходимо даже более, чем слова. Джон смотрел на него и не мог насмотреться: всё, всё, казалось ему, было наполнено тем теплом и светом, что в последнее время редко наведывались в его жизнь. Он видел, что в Креймере поменялось многое, но многое вместе с тем и осталось: лишь какая-то слишком деловая и жестокая серьёзность тёмной вуалью покрыла его лицо, в остальном он казался прежним. Но эта чёртова серьёзность… кто заставил повзрослеть его беззаботного парнишку? Руки бы тому вырвать!.. Джон даже слегка разозлился и на ещё один шаг подошёл к нему; Чес лишь слегка приподнял нахмуренные брови — видимо, шаг был слишком неожиданным для их разлуки. Будто бы этим удивлением его бывший водитель хотел сказать: «Подойти-то ты ближе сможешь, но вот только всё равно, в любом случае, расстояние между нами уже непреодолимо». Частью он понимал свою вину и видел упрёк во всём: в его карих глазах, слегка уставших, в бледности его лица, в иногда раскрывающихся будто для какого слова искусанных сухих губах, в его немного тяжёлом дыхании, в оставшемся небольшом шраме на правой стороне шеи, в немного отросших за всё время курчавых и таких мягких волосах! Константин явно чувствовал, что виноват. Во всём. Во всём, что даже пришлось претерпеть этому парнишке после выздоровления. И эти тысячи долларов, которые были заплачены за все операции, ничего не могли изменить. Хоть даже с уст Чеса — вина лежала неподъёмным комом на его душе. И он, кажется, начинал помаленьку догадываться, какой-такой грех тянулся за ним из прошлого тонкой, едва заметной, но крепкой нитью…

— Ну, чего же ты молчишь, Джон? — усмехаясь по-обычному и едва раздвигая свои окоченевшие губы в улыбку, спросил Креймер и наклонил голову в сторону. Его взгляд, на пару секунд помутневший и будто бы даже подёрнувшийся плёнкой отчаяния, вдруг прояснел, а якобы весёлость вернулась к нему снова. Точнее, не якобы, а действительно весёлость — в таких вещах Чес любил быть искренним. Не то что он, Константин.

— После этого долгого времени даже и не знаю, что говорить тебе… Не спрашивать же глупо, как твои дела? — Джон ухмыльнулся и отошёл с порога, давая людям пройти. Он увлёк за собой Креймера, осторожно взяв его за рукав куртки и потянув к себе; на секунду его тёплая ладонь соприкоснулась с холодной кожей — сколько он помнил себя и сколько он касался Чеса, его руки никогда не были такими ледяными. Креймер едва заметно вздрогнул, быстро вытащил свою руку из его хватки и сделал шаг назад, странно его оглядывая.

— Ну… мог бы и спросить. Это всяко лучше, чем твой неожиданный побег… Впрочем… — он запнулся и потупил глаза, — впрочем, я тебе много должен… за операции. И я рад, что нашёл тебя.

— Ой, только не это! — Джон махнул рукой и поморщился, словно проглотил кислое. — Это мой подарок. Помнишь, как я тебе ничего не дарил на Новый Год и на день рождения? Так вот, считай это обобщённым подарком, раз не можешь принять так просто. А мой побег… — он хмыкнул, горько улыбнулся и запихнул руки в карманы, — мне и самому было нелегко, Чес… — от имени даже скулы свело. — Но, конечно, не так трудно, как было тебе. Знаешь, это, может, глупо, но… — он сделал шаг к нему и приподнял его подбородок пальцами, — но прости мне это. Как знать, может, я расскажу тебе причины и то, как я жил эти полтора года, но это будет явно не сейчас. И не здесь, — во взгляде Креймера заполыхали те живые огоньки, которые были так присущи ему в прошлом. И Константин их, конечно же, любил. Рука парнишки дёрнулась для чего-то, но потом резко остановилась; на лице была видна внутренняя борьба, и победило, видимо, что-то здравое. «Ну и правильно», — подумал он и нехотя отпустил лицо Чеса с его прохладной кожей. Где-то на заднем плане заканчивалась служба, и народ начинал вставать с мест.

— Что ты здесь, кстати, забыл, Джон? Вроде я никогда не видел твоего особенного рвения к религии и соборам… — шутливо спросил Чес, задорно глянув на него. Константин, лишь раз посмотрев в его глаза, понял, что беззаботность эта напускная — тот явно что-то решил для себя. Возможно, это было насчёт его операций; Джон не знал, но во всяком случае не принял бы денег от него.

— Это просто случайность, — серьёзно ответил, мотнув головой и сделав жест, отставляющий всякие другие мысли. — Я вот это, — он обвёл глазами собор, — никогда не понимал. А забрёл просто так. Свечку поставить, — Креймер во всё это время спокойно улыбался. Будто знал больше его. Хотя это более чем вероятно.

— А ты что здесь делал и как вообще оказался в этом районе? — задал ответный вопрос Константин, поманив его за собой в сторону выхода. Тот поспешил за ним и, только когда они пересекли каменный порог и ярко-оранжевый свет ударил им по глазам, стал говорить:

— Я приехал сюда ненадолго. Лишь ради этого собора, — он развернулся и сделал лёгкий кивок на здание. — Я слышал, что он великолепен. И это оказалось действительно так… В общем, завтра мне уезжать, — вздохнув, проговорил он, пожав плечами. Джон резко кинул на него свой взгляд и, видя это бледноватое лицо в слегка греющих его желтых лучах, понял, что не сказать следующее просто не может.

— Останься, Чес… — почти шёпотом и даже просяще. Никогда бы Константин не подумал, что может так. Креймер на мгновение даже язык проглотил, но потом всё-таки оттаял и неуверенно спросил:

— Зачем тебе это, Джон? Мне показалось, что ты давно исключил меня из своей жизни… — тяжко вздохнув и дёрнув плечами, говорил он с невесёлой улыбкой, спускаясь по ступеням. Константин лишь молча смотрел на него и не находил никаких более или менее внятных и вменяемых причин; на секунду ему закралась мысль в голову: может, и правда не нужно?.. Может, это лишь его очередное эгоистичное желание, ни на чём более не основанное? Тут-то и стало ему страшно. Точнее, жутко. Он молчал, ступая на мягкую гнилую подстилку листьев, и глядел под ноги, на сменяемые серо-коричневые пятна.

— Я ведь скучал, Креймер… — вдруг тихо добавил Джон, вздыхая и злясь на себя за то, что нужные слова не приходят в голову. — Не думай, что я просто бездельничал и наслаждался жизнью. Я, решив перерубить связи с прошлым, считая его грешным, старался теперь жить с чистого листа и так, чтобы иметь право ступить в Рай. Я думал, что это довольно не сложно, но… всё оказалось куда ужаснее. Если ты за эти полтора года чему-то учился, выкарабкивался из трудных ситуаций, словом, жил, то я просто существовал. Прозябал это время, — он резко поднял голову кверху, смотря на разбавляемое чёрной гуашью ночи небо, и ощутил, что так стало легче. — Знаешь, чтобы попасть в Рай, нужно пройти Ад. Я это понял, но слишком поздно. В моей жизни теперь нет ни толики радости или счастья, у меня нет друзей — всё лишь однодневки, каждый мелкий грех приходится залечивать ненужной добродетелью. Короче, я загнал себя в рамки. И, знаешь, один мой день был похож на другой, хотя я и старался выходить на улицу чаще; что уж и говорить, я с неё вообще не уходил. И вдруг, среди этого жуткого мрака моей слабохарактерной жизни, появляешься ты! Ты, кого я также причислил к прошлому, с которым нужно обрубить все связи! Пойми, я не хочу терять… хотя и, возможно, приведёт это к чему плохому, но я не хочу… Готов даже признать, что мне нужно прошлое, чтобы ты остался. Готов на всё… — горько ухмыльнулся и безрадостно посмотрел на Чеса. — И даже сейчас, вместо того чтобы извиниться, я глупо закидал тебя своими проблемами. Сам видишь, какой тряпкой стал повелитель тьмы…

— Прекрати, — Чес резко развернулся и схватил его за ворот пальто; пару раз встряхнув, он продолжил: — Ты просто потерялся! И вовсе не тряпка. Пожалуйста, делай что угодно: жалуйся, плачь, проси о помощи, но только, прошу тебя, не унижай себя! Так ты становишься мало похожим на себя прежнего… но ты ведь прежний. Сейчас, передо мной!.. — Чес отпустил его и прямо заглянул в глаза; Джону был невыносим этот прямой, вскрывающий всю его душу взгляд. А ещё дико не верилось, что он прежний; Константину захотелось покачать головой, усмехнуться и сказать, что тот ничего не понимает, но слишком серьёзное выражение лица Креймера сбило его с намеченного плана: он будто бы поверил. Хотя нет — и правда поверил.

Толпа стала проходить мимо не оглядываясь; наверное, таких сцен здесь было предостаточно. А они стояли ровно посередине; также и эти слова, сказанные Чесом, — встали в жизни Джона где-то ровно на середине, на очень важных отрезках. И он предполагал, что последующая жизнь зависит от его слов. Но каких? Насколько нужных? И вообще: необходима ли ему эта новая жизнь? Уже и так натерпелся от разных переворотов в ней… Но Константин решил, что всё-таки нужно. Хмыкнув и улыбнувшись, он опустил голову, неспешно выдохнул и пристально взглянул на ожидающего его ответа Чеса. Хотя Чес ничего и не спрашивал, он явно ощущал, что тот требовал от него какого-то ответа. Подул сильный ветер, и на их головы полетели желто-оранжевые листья; Джон очнулся и тихо начал:

— Прости, Чес… ты прав: я и правда запутался. Я сам не свой, хотя, возможно, и прежний. Здесь уж я не знаю. Тебе… тебе со стороны виднее, — он быстро поднял взгляд, столкнулся с карими глазами и тут же обратил взор на позади стоявшее дерево — эти глаза умели обжигать. — Просто, несмотря на то, что я бежал от прошлого, я теперь понял одно точно: я не хотел бежать от тебя. Тебя бы оставил в своей жизни, но так получилось, что ты… И я до сих пор виню себя за то, что произошло там, в ту ночь… что я разрешил тебе увязаться за мной. Ведь всё чуть не окончилось смертью… твоей, — Джон ощутил неприятную дрожь, а на тёмном небе со стороны востока стали будто бы вырисовываться те мрачные ужасные картины. Он встряхнул головой.

— Пустяки, что ты! — Креймер усмехнулся и провёл по волосам, заглаживая их назад. — Тут я виноват кругом: сам ведь напросился несмотря на риск. Не бери это в голову, Джон! — он искренно улыбнулся, похлопал его по плечу и пошёл вперёд как ни в чём ни бывало; Константин лишь оторопел от такой реакции, хотя в следующую же секунду понял, что прежний Чес неисправим, и нагнал его. Вот всегда он обделывал все самые сложные дела так легко! Может, какие-то изменения с ним и произошли, но главное, основное, то, что Джон так любил в нём, осталось в неизменном виде. И он был рад, что никто не сломил его парнишку, не согнул его в три погибели и не омрачил его естественного света внутри себя. Лишь эта гадкая тварь под названием жизнь наложила ему глубокий отпечаток серьёзности на лицо, но всё изменить ей не удалось. К счастью. Молча ступая рядом с Чесом, Константин пристально глядел на его профиль, на сжатые губы, на куда-то в упор глядящие глаза и не мог насмотреться, будто этот парень был его наркотиком и этого наркотика его лишили аж на целый год.

— Впрочем, Джон, если захочешь, то можешь рассказать мне всё: хоть я и не был твоим лучшим другом, но всё-таки немного понимаю тебя и знаю… Просто поверь мне, — Креймер искоса глянул на него и слабо улыбнулся — вообще, все его сегодняшние улыбки казались измождёнными и до ужаса убитыми, казалось, что на самую искреннюю и простодушную он тратит неимоверно много сил. Джон знал, отчего это: здоровье того было подорвано из-за множества операций. Даже сейчас, спустя год реабилитации, он ступал нетвёрдо и выглядел бледно, а каждую неделю непременно наведывался ко врачу. И это Константин на всякий случай отслеживал…

— Я верю тебе, Чес. Верю и расскажу. Собственно, я уже практически всё рассказал. А ещё я чувствую, что наша встреча… какая-то роковая. Или ты предпочитаешь верить в случайности? — он улыбнулся; Креймер усмехнулся, покачал головой, неуверенно пожал плечами и зачем-то поднял с сырого асфальта только что упавший позолоченный лист; между тем они выходили из сквера.

— Я уже запутался, Джон, во что я верю, во что не верю… — тихо говорил он, вертя в пальцах листок и пристально его рассматривая. — Религия говорит одно, государство — другое, душа — вообще что-то третье и едва осязаемое, эфемерное. И вот разрываешься между этими тремя частями. А ещё знакомые (якобы друзья) нагнетают со всех сторон свои твердолобые и гнусные мнения!.. В общем, сам видишь, Джон, я запутался не хуже тебя. И ещё предлагаю помощь… вероятно, я очень отвратный психолог, — он поднял голову и улыбнулся, но на этот раз только глазами; Джону казалось, что только карий цвет мог излучать такой свет — больше никакой.

— Нет, ты, наверное, хорошо разбираешься в людях. Однако проблемы у самого психолога редко влияют на качество его консультаций. По одному простому принципу, что это его работа, — Константин перевёл взгляд на сухой, с светлыми виднеющимися жилками лист в бледных пальцах Креймера и улыбнулся. — А это не твоя работа. Ты можешь дать мне совет, а можешь его и не давать. Это твоё право. Но что происходит у тебя? — Джон резко поднял свой внимательный, но далеко не пристальный взгляд на лицо Чеса, а потом тут же добавил, осёкшись: — Извини, если вопрос слишком личный… ты имеешь полное право не отвечать.

— И также полное право ответить, — усмехнувшись уголками губ, докончил за него Креймер и легко выпустил из пальцев листок, пустив его в ближайшую мутную, тёмнонебесную и светло-звёздную лужу; оба слегка приостановились и проследили за тем, как отчасти спокойную гладь нарушил лист и заставил мелкую рябь пройтись по ней. Потом вновь продолжили свой неспешный бесцельный путь.

— Я так же… так же, как и ты, Джон, был не очень счастлив новой жизнью. Во-первых, всё омрачили эти бесконечные операции, уколы, таблетки, строгий режим, правильное питание, здоровый образ жизни, постоянное наблюдение у врачей и пару месяцев лёжки в постели. Это было не то чтобы ужасно — жаловаться мне вообще грешно в таком случае, но это оказалось слишком скучно. Никто не навещал меня. Все забыли про парня, которого звали Чес Креймер, а когда он вышел, удивлённо заохали, лишь некоторые извинились за то, что не посещали по причине занятости. Но, честно, я бы находил время для друзей всегда… Во-вторых, я полностью ушёл в религию — не хмурься и не удивляйся, Джон, если бы не она, мы бы не встретились, — заметил вдруг серьёзно Креймер, сузив глаза и заглянув в его душу. Да, в душу. Именно туда. Константин сразу же хмыкнул и слегка пристыдил себя. Чес спокойно продолжил: — Но и здесь оказались подводные камни: утоляя одно желание, натыкаешься на кучу проблем. Так всегда. В любом деле. Вот и я… нет, знаешь, я не стремлюсь в Рай, — задумчиво говорил он, опустив голову набок и смотря в пол. — Я точно знаю, что ничем не заслужил такое. Поэтому остаюсь лишь обыкновенным человеком, слепо поклоняющимся высшей силе. И я не живу так добродетельно, как ты, и оттого у меня совсем другие проблемы. Религия обвилась плотным кольцом вокруг шеи и душит меня, — он быстро взглянул на него и вновь опустил взгляд, как бы проверив, не смеётся ли над ним Константин, но тому было далеко не до смеха. — Я чувствую, что когда-то давно добровольно позволил ей накинуть этот хомут на себя, а теперь никак не могу развязать его узел. Это был я. Я сам себя убил, Джон. Точнее, убиваю. Понимаешь, Джон? Меня убили не смертельные удары и не проблемы с позвоночником, а именно я, я себя убил! И я не могу сказать, что недоволен жизнью, что лишь существую, что мне чего-то не хватает — всё в нужной мере, и даже счастье изредка светит в мою захудалую избёнку, — но религия, все эти её запутанные молитвы, все эти хитромудрые словечки, нарядное убранство, будто какое наблюдающее за тобой око — это всё отягощает мою жизнь. Нет, не спеши называть меня сумасшедшим — я не раз бывал у психолога и…

— Вовсе не считаю, — мягко перебил его Джон, уверительно похлопав по плечу. — Просто я буду всегда исходить из такого мнения: если признают сумасшедшим тебя, то умалишённым с этого времени буду и я; а если ты абсолютно нормален, значит, и я здоров. Пусть будет так, хорошо? Наши проблемы имеют одинаковый корень, но две разные ветви, два разных направления. Только я не могу понять, что тебя душит?.. Хотя отчасти я близок к этому пониманию…

— Этого не передать, Джон! — вдруг воскликнул Чес и, не удержавшись, схватил его за рукав. — Это началось после случившегося со мной… мне нужна была опора, так как на земле вся раньше существующая и, как оказалось, мнимая убежала в разные стороны. И я серьёзно схватился за Бога, как утопающий за тростинку. А теперь я не могу оторвать руки от этой тростинки, будто она была покрыта клеем, а я уж давно не в воде. Может, это моя плата за спасение? Тогда это слишком коварно… — он опомнился и отпустил рукав; Джон не вымолвил и слова. — Просто я понял совсем недавно, что все эти молитвы, вся эта смиренная жизнь и образы святых вовсе не для меня — я слишком прост для той священной морали. Я хочу вновь не верить. Но не верить не получается — это будто болото, в которое когда-то увязла одна моя нога, и теперь я весь потихоньку затягиваюсь туда. Я стараюсь грешить, даже недавно начал делать разные гадкие делишки… — запнулся, покраснел — ей-богу, как мальчишка. — Но всё равно, каждый раз я снова возвращался в церковь и начинал исповедоваться. Не знаю, какая такая сила ведёт меня обратно в это проклятое ложе, но она явно играет нечестно. Что-то засело в моём мозгу и не даёт жить нормально. Но я знаю точно: есть средство против этого, — Креймер поднял загоревший какой-то мыслью взгляд на собеседника; тот крупно заинтересовался и даже затаил дыхание. Между тем они остановились на перекрёстке; по серой дороге мелькали разноцветные пятна машин, кругом стояла толпа, слышался разномастный говор, в минуту происходили тысячи движений, светофоры мигали согласно своему плану, потихоньку зажигались фонари. Константин смотрел на серьёзного, увлечённого Чеса и не мог оторваться; Господи, это уже становилось неприлично!

— Какое… средство? — шёпотом спросил он; Чес стопроцентно не услышал, но наверняка догадался даже по движениям губ или выражению взгляда, поэтому продолжил, хотя видно было, что он мог продолжить и так:

— Я чувствую, что, совершив какой-то огромный, совсем непростительный грех, я смогу полностью снять с себя тяжёлые кандалы католичества. Да, вполне понимаю, что меня ждёт Ад; хотя это лишь вероятно, но не возможно на все сто процентов, я готов даже к такому. Пусть Ад, хотя, наверное, мои глупые слова покажутся тебе просто детским лепетом — тебе ли не знать, как там, в Аду, чтобы слышать такие фразочки! — Чес хитро дёрнул губы в улыбке. — Но я готов на Ад. Однако вместе с тем я буду пытаться выпросить для себя местечко в Раю, делая после этого много хороших дел, только уже без помощи злосчастной религии. Она — паразит. Я это понял. И ты, Джон… ты счастливчик. Ты презираешь всё это, хотя в душе веришь. Но веришь ты легко, так, что сегодня если захочешь, то будешь католиком, а завтра, по одному лишь желанию, станешь уже атеистом. Ты свободен. Хотя всё равно несчастлив и полностью запутан в себе. А я наоборот. Понимаешь, зачем мы столкнулись? — светофор слишком вовремя включил (будто бы) спасительный зелёный свет и уныло запищал; повелитель тьмы и его бывший водитель тронулись вместе с толпой.

— Получается, ты хочешь кого-то убить? — усмехнулся Джон, внимательно глянув на Чеса; тот замотал головой и сжал губы. — Но как же?.. Это довольно тяжёлый грех. Ну, либо у тебя есть в запасе семь смертных грехов — здесь точно не промахнёшься…

— Нет, Джон, всё не то! Мне противна мысль об убийстве. Мне противны все эти семь вариантов, мне противно даже красть, чёрт возьми!

— Так может, ты и создан для религии? Для веры в Бога? У тебя, по правде сказать, действительно чистая душа… — заметил Константин и вновь шагнул на асфальт; они свернули на менее людную улочку.

— Нет-нет-нет! — схватившись за голову руками, почти что кричал Креймер. — Я… я просто слаб, Джон. Называй вещи своими именами. У меня душа лишь с виду чиста — ты не представляешь, сколько в ней грязи…

— Так думает практически каждый. Ты не оригинален в этом.

— Вот видишь! Я даже не оригинален. А ты говоришь про какую-то душевную чистоту… бред это всё, Джон, — уже опустив руки и успокоившись, шёпотом добавил Чес; его взгляд вмиг стал стеклянным и упёрся в асфальт. Константин с минуту смотрел на него и ожидал продолжения; в его расстроенных мыслях и так творился хаос, а теперь всё запуталось ещё больше. Когда они дошли до очередного перекрёстка, он начал первым:

— Креймер, давай я придумаю какой-нибудь грех, который ты сможешь претворить в жизнь, но и такой, чтобы тебя потом совесть не замучила…

— Я его уже давно придумал, Джон. И ты в нём… занимаешь не последнюю роль, — горько и даже отчаянно усмехнувшись, выдал вдруг Чес и поднял на него свой взгляд: какой-то убитый, взгляд загнанного в угол человека. Константин сразу почувствовал, что это даётся тому нелегко.

— Может, не надо? Это, кажется, для тебя похуже убийства…

— Не знаю, Джон. Мне нужно ещё много чего обдумать. Это… это, конечно, не убийство, но что-то в наших с тобой душах обрушится конкретно, может, нам с тобой после этого будет закрыта полностью дорога в Рай. Именно поэтому мне нужно ещё всё хорошенько обдумать и взвесить… — Креймер вздрогнул от накатившего холодного порыва ветра и укутался побольше в свою куртку. — А ещё мне нужно понять, насколько это окажется полезным и для тебя. Может быть, одним грехом мы сможем убить двух зайцев… может, и твоя проблема будет решена, — он поднял на него слишком серьёзный, слишком пристальный взгляд — такого взгляда у прошлого Чеса, которого Константин знал, не было. Его передёрнуло от всей этой таинственности, серьёзности и непонятности, но он ответил лишь сдержанным кивком, выражая покорность и согласие. Тем временем улица поспешно заканчивалась; они перешли на другую, чуть побольше этой — в принципе, было жутко всё равно, куда идти, лишь бы была дорога, а её направление — не важно. Спустя минуту задумчивого молчания Джон негромко заговорил:

— Но, может, тебе и не стоит слишком оттягивать это событие? В смысле, свой план? Может быть, это единственное наше спасение, а ты скрываешь… — на это Чес лишь горько усмехнулся и, покачав головой, принялся греть дыханием свои оледеневшие ладони; у него был вид мудреца, знающего наперёд, что и куда может привести. Только теперь Константин начал понимать ту перемену, произошедшую в нём; принять это оказалось для него самого не таким простым делом. Он не мог свыкнуться с мыслью, что его вечно беззаботный водитель теперь такой… такой взрослый и серьёзный. Будто ему должно исполниться не двадцать, а уже лет пятьдесят, будто прожил он за эти полтора года намного больше его и намного больше знает. Знает и понимает, что приведёт к погибели, а что — к спасению. И, возможно, самый явный вариант есть самый пагубный.

— Кто знает, может, наше спасение сейчас как раз в том, что я своего плана тебе не рассказываю? — задорно глянув на него, весело спросил Креймер. Джон покачал головой, усмехнулся и буркнул «Дурак!». В это время улицы стали складываться в знакомые очертания дворов, а дома постепенно становились привычными; он начал понимать, что неосознанно вёл Чеса в свой дом. Через пару кварталов — его квартира. Бегло взглянув на вновь призадумавшегося Креймера, он выдал:

— Зайдёшь? — Чес нежно посмотрел на него и кивнул — Константин вздрогнул, увидев этот взгляд: это было как приветом из прошлого, как неким напоминанием Чеса, что в нём многое осталось на прежних местах. И вот это всё хрупкое, дорогое, но определённо имеющее корни в прошлом Джон и любил… и не понять, сколько его ещё осталось там. Хотелось верить, что достаточно; но почему же он не обращал внимания на это в своё время? Он и не знал, и не думал, и не хотел думать; кажется, в прошлой жизни он был глупцом. Теперь же частицы прошлого оставалось собирать по крохам, но ничего, Константин соберёт.

— Знаешь, мы с тобой странные. Полтора года не виделись, начали разговор с какой-то странной, почти безумной темы, а тем не менее друг друга поняли. Что это? — удивлённо заметил он, смотря на равномерно передвигающиеся носки своих чёрных ботинок; Креймер пожал плечами, хмыкнул, расстегнул верхнюю пуговицу и только потом ответил:

— Я, кстати, могу знать ответ и на этот вопрос. Но он тесно связан с моим планом… ну, насчёт греха, — отчего-то смутился и опустил голову. — Поэтому ты узнаешь всё в своё время. Мне нужно собраться с силами, чтобы сказать тебе об этом, мне нужно понять, таков ли ты, что сможешь принять мои слова. Хотя я точно знаю, что повелитель тьмы и мой план весьма далеки… — тяжко вздохнул, покачал головой, улыбнулся. — А вообще, я просто и искренно рад, что мы встретились. Я ждал этого. Мне кажется, ты — моё спасение. От всего. Ты всегда был им. А потом исчез, и началась эта жопа… Ты ведь тоже это понял, да? — хитрая улыбка зажгла бескровные губы; Джон вздохнул, поёжился и свернул в боковой двор, потянув его за собой.

— Понял ли я? Наверное понял. Да, ты прав. В моей жизни началось тоже что-то странное, когда я уехал оттуда, оставил тебя и все свои воспоминания, — задумчиво соглашался он, остановив свой стеклянный взгляд на видневшемся галстуке Чеса. — У меня вдруг стали появляться безумные идеи, которые и вовлекли меня в нынешнее безрадостное положение… Если ты считаешь, что несёшь тяжкий груз, хотя и не хочешь и вроде пытаешься вырваться, то я сам, добровольно тащу его, но лишь ради конечной цели. Лишь ради Рая. Но… теперь, признаться честно, после года такого житья мне уже всё опостылело. Я хочу избавиться от этого: я понял это как только ты появился в моём поле зрения. Мне теперь остро стало всё равно — попаду я или не попаду в Рай — мне хочется жить. Жить, как настоящему человеку. Потому что мне кажется, что ещё чуть-чуть, и из этой пропасти религиозно правильной жизни меня будет не вытащить. Я становлюсь скучным, чёрствым. А Писание предполагало другое. Видишь, сколько в религии минусов? — Джон потёр лоб и стал искать в кармане ключи от подъезда; Чес молчал, с совсем недетским видом переваривая эту информацию у себя в голове. Его губы чуть подрагивали, глаза уставились в одну точку и будто в одно мгновение побледнели, а дыхание стало редким и тихим. Константин остановился около тёмно-зелёной двери и, шаря в карманах, изредка поглядывал на Креймера; в одну секунду ему показалось, что тому стало плохо — уж слишком бледным было его лицо. Чес, заметив его вопрошающий и взволнованный взгляд, ответил слабой улыбкой и покачал головой.

— Нет, всё нормально, Джон. Но ты и сам должен понимать, что я теперь здоровым не стану. Я даже на работу едва-едва устроился… сам знаешь, каково мне искать место с плохой рекомендацией из института, — грустно улыбнулся и сжал губы, устремив взгляд в пол, словно прокручивая в памяти что-то. Константин достал таблетку от домофона и приложил её; между тем в него будто бы пустили немного кислоты — сказанное начало сильно разъедать его душу. «И ведь правда, он без высшего… наверное, сложно. И это я виноват. Ну, хотя его никто не заставлял, но я…» — Джон поморщился и отворил тяжеленную дверь, пропуская Креймера вперёд. Да, всё-таки и в этом было немного его вины. Да, он кругом виноват! Ему стало тошно от этого; уж не это ли его грех, тянущийся из прошлого? Нет, не он — твёрдо мог заверить Константин, ступая по тёмным узким ступеням. Если бы это было тем, он бы ощутил небольшую лёгкость на сердце; а так — ничего. Даже хуже стало. Но это дало ему крохотную подсказку: грех связан с Чесом. Правда, что он ему сделал?

Они вошли в маленький лифт; Джон нажал на шестой этаж. Двери бесшумно закрылись; кабинка стала неспешно подниматься. Шелковистый гладкий свет падал как раз на лицо Креймера, делая цвет его кожи более здоровым. Константин смотрел на него, на его опущенный взгляд, на лёгкую полуулыбку своим мыслям и не мог дать себе отчёт, почему готов наблюдать за ним хоть час. Нет, не вечность — это что-то слишком долгое и банальное. Такое говорят, это да, но для Джона это пустой звук; он точно знал, что мог смотреть, не отрываясь, на бывшего водителя ровно час и не больше. Но почему, почему так? Курчавая прядь мягко упала на его лоб, Креймер поспешно заправил её и мельком глянул на Константина; тот не стал отводить взгляда, продолжая внимательно его разглядывать. «Что же я сделал тебе, Чес? Почему мой грех связан с тобой? Я ведь чувствую, что с тобой. Я хочу понять, чем я испортил твою жизнь. Понять, что кроется за этой коричневатой оболочкой твоих глаз… Чес, в чём должна состоять моя помощь? Или уже не помочь?..»

Джон знал — пока ответа не будет. Они вышли на площадку; он принялся открывать входную дверь в общий коридор, а потом дверь в свою квартиру. Креймер не проронил ни слова, лишь, кажется, беспрерывно наблюдал за своим бывшим клиентом. Наконец они смогли войти в квартиру; своё нынешнее местожительство Константин не любил: оно было раза в два больше его прежней каморки, но из-за своей просторности, больших комнат и светлых тонов казалось холодным, неуютным, чужим. Джон не считал эту квартиру своим домом, лишь какой-то гостиницей, в которой он немного задержался. Чес же поспешил высказать восхищение его шикарным убранством и простором; Джон лишь ухмыльнулся на эти слова и пригласил его в пройти в гостиную и чувствовать себя как дома. «Если сможешь… даже сам хозяин не чувствует себя здесь так», — саркастически подумал он. Креймер сразу поспешил пройтись по всем комнатам и всё осмотреть, шагая неспешно и даже забывая закрывать рот от удивления; Константину оставалось лишь улыбаться его почти детскому изумлению и любопытству. В это время он приготовил чай и поставил две небольшие кружки на журнальный стол в гостиной; кое-как заставив Чеса оторваться от просмотра ради чая, который в его прохладном доме быстро остывал, он уселся на диван. Его бывший водитель примостился рядом, будучи в явном восторге: глаза засверкали, кровь даже подступила к лицу, сделав его цвет более здоровым.

— Ты хорошо живёшь, Джон! Это прекрасная квартира! — восклицал он, осматривая гостиную; Константин безучастно проследил за его взором и лишь хмыкнул: он не понимал, что Креймер находил во всех этих безделушках. Причём безвкусных. Обычный интерьер без претензии на оригинальность — так считал сам хозяин. И ничего переставлять или менять он не собирался уж точно — зачем такая мука? Ему было наплевать, живёт ли он в квартирке размером двадцать квадратных метров или же в шикарных апартаментах; а это помещение попалось ему на глаза случайно. Вот честно, он мог бы жить и в бедном захолустье, а это… ну, правда, так получилось. Хотя перед кем он оправдывается? Уж не перед Чесом ли, который наверняка живёт в экономии, хотя с виду и не скажешь? Джон заметил в нём много перемен, в том числе и в одежде: всё новое, хорошо выглаженное, куплено не в дешёвых магазина Лос-Анджелеса… Впрочем, почему он остановился на таких мелочах? А, вспомнил: видеть Креймера в костюме было для него непривычно. Тот всегда носил простую одежду. Заметив его заинтересованный взгляд на своём пиджаке, Чес мягко улыбнулся и, отхлёбывая чаю, весело проговорил:

— Удивлён? — Джон помотал головой с какой-то горькой усмешкой на губах и тоже взял кружку в руки.

— Ты изменился… — почти шёпотом сказал он, отпивая крепкий напиток и морщась.

— Нет. И в то же время да. Это сложно понять. И это всегда было моим главным вопросом, Джон, — беззаботно, но вместе с тем и как-то напряжённо улыбнулся Чес и поставил кружку на стол, опустив взгляд вниз. Константин смотрел на него и действительно не мог понять: то ли он изменился, то ли нет… Впрочем, нескольких минут молчания хватило для успокоения внутренней бури на душе; чай заканчивался, тема разговора была остро необходима.

— Значит, ты в этом месте ненадолго? Приехал лишь ради… собора? — спросил Джон, оборачиваясь в его сторону. Чес будто бы очнулся, вскинув голову на него.

— Да! Да… — тише добавил он, грея ладони о полупустую кружку и смотря вниз. — Я хотел уехать, а потом понял, что не уеду. Потому что ты здесь. А значит, и спасение где-то недалеко… Если я уеду, Джон, я опять заживу той отвратительной жизнью. Я не могу больше так… — сдавленно и даже отчаянно прошептал он, опустив голову на колени и пару раз вздрогнув всем телом; могло показаться, что он рыдает. Но на самом деле слёзы для этого человека — что-то низкое, знал Константин, а значит, это просто от нервов. Но не факт.

— Ах, не смотри на меня так… будто жалеешь, — приподняв голову, заговорил тихо Чес, смотря на него лихорадочным взглядом. — Ты знаешь о моём здоровье всё, так что чему удивляешься и о чём горюешь? Это бесполезно! Сам видишь: я болен. Мои нервы не в порядке. Я уже год лечусь, и… ничего не проходит. И не пройдёт. Говорят, иногда я могу быть безумным и нести бред. Впрочем, рано или поздно всякий начинает нести чушь, верно? — Креймер распрямлялся и быстро отхлёбывал из кружки, горящим взглядом смотря на собеседника. Тот вздыхал, кивал, а жалость из своей души вычистить не мог.

— Я буду рад, если ты хоть ещё на чуть-чуть останешься, — и Константин явно ощущал, что разбивал всякую надежду на спасение. На то спасение, которое было бы в их случае правильным и истинно верным. А не то, о котором они втайне помышляют. Глаза Чеса радостно заблистали, и сам он мило усмехнулся; Джон понял, что действительно любил эту усмешку. А может быть, и что-то ещё…

— Значит, придётся продлить бронирование в гостинице. Я тут недалеко живу, кстати, — Чес сказал адрес.

— О, да это вообще на улице, параллельной моей и идущей через дорогу, — Джон усмехнулся, а потом, подумав, что нужно действительно начать говорить уже о чём-то менее туманном, вдруг спросил: — Где ты теперь работаешь?

— Также: таксистом, — пожав плечами, улыбался Креймер. — Правда, уже в другой компании. Едва взяли. Но сейчас, слава Богу, всё хорошо. Понемногу работаю, ибо из-за болезни на полную ставку не могу. Но, в общем, всё довольно отлично. По крайней мере, я жив. И всё только благодаря тебе…

— Перестань! — перебил его Джон, махнув рукой. — Я просто сделал то, что хотел. Разве дождёшься от кого-нибудь из твоих помощи? Знаешь, я попросту не хотел терять своего водителя…

—…которого потом всё равно не использовал в этой роли, — хитро улыбаясь, договорил за него Чес; Константин усмехнулся и назвал его дураком, но как-то слишком мягко; нет, на полном серьёзе он ругать его уже не мог. Что-то безвозвратно поменялось.

— Ну, а ты как поживаешь? Неужто ещё продолжаешь демонов ловить? — с неизменной улыбкой на губах спрашивал Креймер, внимательно глядя ему в глаза и удерживая одним пальцем кружку.

— Да, продолжаю. У меня никогда не будет дефицита работы, уж поверь — демоны пристрастились к людям и навряд ли когда-нибудь решат отстать от них, — оба рассмеялись. — Но, знаешь, мне определённо надоело ходить всякий раз пешком, особенно если происшествие где-то далеко, или нанимать каждый раз нового водителя… А повелитель тьмы, едущий в автобусе на работу, это как-то слишком… сам понимаешь, — Чес смеялся и не мог остановиться — видимо, представил. — Однако я ни на что не намекаю, не думай… — Константин вдруг серьёзно на него глянул, и смех затих. Креймер, почесав затылок, выдал:

— Да нет… даже если ты хочешь, чтобы мы как и в прошлые добрые времена работали вместе, я не против. Только вот с тем условием, что, кроме как бессмысленно возить тебя туда-сюда, я буду выполнять ещё и другие функции. Всё-таки, я твой ученик. И, сам знаешь, кое-что и умею делать… — он посмотрел на него также посерьезневшим взглядом. Джон хмыкнул, глядя на него.

— Над этим нужно подумать… ты так запросто готов уйти из своей уютной фирмы ради меня? Готов променять стабильную плату за скачками выдающиеся деньги? — Чес улыбался на каждый этот вопрос уверенно, так что тот понял сразу: напугать не удастся.

— Готов, Джон. Уже давно готов. И тебе глупо спрашивать об этом, — Константину стало не по себе от этой слепой, совсем детской уверенности и бесконечного, слишком глупого доверия. И вот это ни черта не изменилось в нём! Пока он обдумывал это, его бывший водитель встал с места и, продвигаясь к выходу, говорил:

— Ладно, Джон, уже поздно. Мне пора идти. Встретимся завтра… там же, — глухо прибавил он, глядя на него стеклянными глазами. — Но не здесь — если и для тебя это не дом, то и мне здесь тоже будет неуютно. Уж лучше в соборе наших проблем, чем в бездушном помещении. Верно? — подмигнув, спросил он. Джон даже не стал себя спрашивать, как парнишка почувствовал его отношение к этой квартире — вероятно, это всё очень просто, хотя на первый взгляд не так. Он лишь встал с места и, кивнув, последовал за ним в прихожую. Опёршись о стену, Константин наблюдал, как Чес надевает свою куртку и застёгивает её.

— Где ты обронил свою неизменную кепку, Чес? — склонив голову на бок, с улыбкой спросил он. Креймер в ответ усмехнулся, покачал головой и полуразвернулся к входной двери.

— Оставил там, в том прошлом, где и ты много чего потерял… — таинственно произнёс и полностью отвернулся к двери; Джон поспешил отворить ему дверь и взял ключи от двери в коридоре. Отщёлкивая замок, он стоял близко с Чесом и почти что дышал ему в затылок; что-то в этом показалось ему слишком знакомым.

— В таком случае ты просто обязан мне напомнить о них… — тихо ответил Константин, чувствуя, как его подбородка касаются мягкие пряди — Чес слегка дёрнулся назад. К нему ещё на сантиметр стало ближе его тело — тёплое, тёплое, безумно тёплое! Джон провёл взглядом по его шее, по гадкому шраму, по волосам, по видневшемуся профилю лица, задержался на его сухих и обкусанных губах… Через секунду встряхнул головой и только сейчас сообразил, что перестал крутить замок; Креймер краем глаза посматривал на него, силясь понять, что происходит. Джон, рассердившись на себя за такую расхлябанность, яростно отворил дверь и вышел первым, якобы для того, чтобы открыть дверь на лестничную площадку. Чес неспешно шаркал за ним; наконец он открыл и эту дверь и пропустил бывшего водителя вперёд. Ожидая лифта, Чес изредка посматривал на него задумчивыми глазами; Константину было неудобно от каждого такого взгляда. Неожиданно напряжённую тишину прервал звучный голос Креймера:

— Знаешь, я… обязательно напомню тебе о многом, что ты позабыл. Только если ты будешь согласен. — Двери лифта медленно расползлись в сторону, Чес зашёл и удержал кнопку отмены, не спуская глаз с собеседника, словно стараясь по его лицу определить, хотел ли он того или нет.

— Согласен, — твёрдо отчеканил Джон, кивнув. — Что бы это ни было. Напомни. В своей нынешней жизни я покрыл всё прошлое серой массой; теперь не так просто выудить даже самые яркие воспоминания. Так что я надеюсь на тебя… — улыбка Креймера хотела было скрыться за дверьми лифта, как Джон выбежал на площадку и стал удерживать их, раздражённо отталкивая друг от друга; в кабинке Чес тоже решил помочь ему и усиленно нажимал отмену. Наконец двери поддались, и Константин, глубоко и часто дыша, слишком выразительно смотрел на бывшего водителя, расставив руки в стороны и даже теперь не понимая, для чего его остановил. Чес смотрел на него вопрошающе.

— Я стал… слишком нежен к тебе. С этим нужно бороться.

— Борись, — беззаботная улыбка. Карий мягкий взгляд. Константин перестал удерживать двери лифта и отошёл на пару шагов назад.

— Завтра в семь, — говорил будто кто-то за него. — Там же.

— До встречи, Джон, — просто и с той же милой улыбкой ответил Креймер; светло-серые дверцы закрыли его бледное, но отчего-то счастливое лицо. Возвращаясь назад, в квартиру, Джон думал: «Что же ты понял, Чес?».

Джон тоже хотел понять это нечто, что ещё не обрело свои словесные формы. Однако он не знал, стоит ли это того… не знал, что, как только двери лифта закрылись и кабинка тронулась вниз, туда же полетело всё настроение Чеса, а его улыбка быстро сошла с лица. Ни черта это знание не осчастливит его — вот каков вывод! Но когда бы нас и наше природное любопытство остановило бы от такого?..