Автор: Кенгуру

Название: Грех невиновности

Жанр: ангст, АУ

Варнинги: инцест, смерть персонажа, пафос, самоповторы, многабукаф

«В основе видимого мира лежит слепая любовь, в основе невидимого – слепая ненависть» (с)

Ты любишь своего брата. Не как брата. Так, как нельзя любить брата. Но ты любишь. Так было всегда. Не было такого момента, чтобы однажды утром к тебе пришло это осознание – ты живешь с этим чувством. У этого не было начала. Все началось с самого начала.

Ваш отец всегда этого боялся. Больше всего на свете он боялся именно этого. Он был охотником на сверхъестественное. У него не было страха ни перед чем. Но тебя и твоего брата, и того, что было или могло бы быть между вами, он боялся. Поэтому он каждое утро начинал со слов «грех» и «табу». Со временем эти слова вросли в тебя. Открылись как язвы на внутренней стороне бедер да так и остались там. Как два клейма. У твоего брата такие же. Ты не видишь их. Он не видит их. Никто не видит их. Но когда ты кончиками пальцев или губами проводишь по его коже, ты чувствуешь каждую букву этих вдолбленных в вас слов.

Только ничего не помогло. Вы оба так и не нашли в себе силы противостоять излишней близости ваших тел и ваших душ и перестать дышать в унисон. Но вы оба помните, что живете неправильно. Отца давно нет с вами, но у тебя до сих пор случаются приступы паники, когда жжение его заповедей становится нестерпимым, когда ты сбегаешь из дома в никуда, когда ты ищешь утешения у первого встречного, когда ты, не переставая улыбаться, захлебываешься ненавистью к себе.

Тогда он и встретился тебе. Мужчина, неуловимо похожий на твоего брата. Ближайший бар, виски, больше, чем следовало бы, обмен улыбками, еще немного виски, его рука на твоем колене, еще немного улыбок, больше, чем следовало бы. Он говорит, что его зовут Джон. Почему бы и нет? Пусть будет так. Вы выезжаете на его машине за город. Он наклоняется и касается губами твоей шеи. Ты вздрагиваешь. Быстрый секс на заднем сиденье. У него красивые глаза и сильные руки. Такие, как у твоего брата. Линии на его ладонях складываются в букву «альфа». Ты понимаешь, что, хотя ты и не хочешь этого, для тебя он – начало. На его безымянном пальце обручальное кольцо, но ты не задаешь вопросов.

Звезды той ночью чуть ярче, чем следовало бы. Вам не хочется разъезжаться так быстро. Вы закуриваете. Вам хорошо молчать вместе. С ним почти также хорошо, как с братом. Почти, но не так же. Ты не особенно умеешь молчать. Ты рассказываешь ему все. Про любовь. Про своего брата. Про его руки. Про страсть. Про любовь. Про два клейма. Про вашего отца. Про табу. Про любовь. Он молчит и выпускает сигаретный дым сквозь сжатые зубы, не прерывая и не осуждая тебя. Тебе не нужны советы. Тебе не нужно его мнение. Тебе просто надо было сказать это все еще кому-нибудь, кроме своего беснующегося отражения в зеркале. Вы слушаете тишину. Звезды становятся чуть тусклее. Он решается заговорить.

- Моя жена – демон, - говорит он.

Ты улыбаешься:

- Многие мужья так думают.

Он серьезен:

- Я не в этом смысле. Она действительно демон.

Ты думаешь о том, что из всех людей в этом штате, тебе удалось встретить того, кто тоже знает о демонах. Он продолжает:

- Здесь ничего не поделаешь. Так бывает. Но я ее люблю.

Он рассказывает тебе все. Про любовь. Про свою семью. Про свою жизнь. Про детей. Про любовь. Про то, почему сегодня он рядом с тобой, а не с ней. Про то, почему он боится вернуться домой слишком рано. Про любовь. Когда он закончил говорить, звезд на небе уже не осталось. Осталось только твое ощущение, что нарушение некоторых табу не такое страшное, как чья-то жизнь. Но люди находят в себе силы справляться и с этим тоже.

Ты возвращаешься домой и засыпаешь, положив голову на плечо брата. Не просыпаясь, он обнимает тебя. Ты, наконец, принимаешь себя и его. Ты не больше не хочешь убегать от него.

Утром вы уходите из этого дома. Утром вы уезжаете из этого штата. Утром вы начинаете новую жизнь. Ты больше не паникуешь.

Вы открываете бар. Твой брат убивает нечисть. Так же, как это делал ваш отец. Семейный бизнес. А ты управляешься со всем хозяйством и охотниками. Здесь никто не спрашивает тебя о том, откуда вы приехали, что было в вашем прошлом, как вы стали охотниками и кто, в конце концов, тебе этот мужчина. У каждого здесь есть свои тайны, чтобы лезть в чужие. Здесь все просто знают две вещи: у тебя неплохо получается готовить стейки, и что если кто-то вдруг решится ущипнуть тебя, то в следующую секунду Билли может разрядить двустволку в этого кого-то. Этого вполне достаточно, чтобы вам не задавали лишних вопросов, а ты начала утверждать, что все будет хорошо.

- Бывает и хуже, - говоришь ты брату, если становится трудно. – Мне рассказывали.

Через месяц ты понимаешь, что беременна. Следующие месяцы ты стараешься реже дышать, чтобы слишком много кислорода не свело тебя с ума от мыслей о том, кто отец твоего ребенка. Когда ты в муках и криках рожаешь девочку в задних комнатах бара, то старая полуслепая повивальная бабка говорит тебе, что линии на ладонях малышки ветвятся буквой «бета» - жизнь. Тебе достаточно увидеть ее, чтобы все понять. Она смотрит на тебя глазами Джона. Это его продолжение, думаешь ты. Ты называешь девочку Джо, то ли потому, что это почти имя ее отца, то ли для того, чтобы первой буквой имени как крючком зацепить ее, привязать к себе и никогда никуда не отпускать. Ты ничего не говоришь брату. Ты знаешь, что иногда по ночам он не спит и стоит в дверях детской, прикуривает одну сигарету от другой и смотрит на спящую девочку. Но ты все равно не рассказываешь ему. Ты не знаешь, что хуже: чтобы он думал, что у вас, брата и сестры, есть дочь, или чтобы он знал, что ты ему изменяла. Ты не знаешь, что хуже, но выбираешь молчание.

Однажды ветреным вечером Джон появляется на пороге твоего бара. Как раз тогда, когда ты смогла окончательно поверить, что жизнь прекрасна и удивительна. Немногие бы посчитали твою жизнь такой, но ты знаешь, что на самом деле все отлично, просто зависит от того, как смотреть. Твой брат больше не твой брат. Теперь он твой муж и отец твоей дочери. Ты волнуешься, когда он уходит на охоту. Ты улыбаешься, когда он возвращается. Твоя дочь встречает его счастливым смехом. Он подбрасывает ее на руках к потолку и называет конфеткой. Ее первое слово – «папа», и оно обращено к Биллу. Ты чувствуешь в груди теплый шарик счастья и почти не чувствуешь клейма на своем теле.

Тот Джон, что вернулся в твою жизнь, не похож на того, кто когда-то угощал тебя виски. У этого Джона в глазах очень хорошо читается слово «месть». У него больше нет жены. И он намерен найти того, кто ее убил. Он узнает тебя с порога. Он смотрит на тебя, и ты чувствуешь, как теплый шарик в груди лопается, разливаясь кровью и оставляя горький осадок и привкус пороха на губах. Теперь он охотник. Теперь он такой же, как и твой муж. Такой же, как все остальные охотники в вашем баре. Только есть небольшая разница: он знает о том, что твой муж – твой брат. Теперь он – часть твоего нового мира. Он смотрит на твою дочь и молчит. На этикетках бутылок тебе чудится слово «знание». Твое отражение в зеркале снова начинает дрожать рябью слова «страх».

Твой муж и Джон становятся друзьями. Ты не веришь в их дружбу, но ты принимаешь ее. Теперь они охотятся вместе. Билл учит Джона. Джон – хороший ученик и проходит не так уж много времени до того, как ученик превосходит учителя. Теперь уже Джон не просто слушает. Теперь Джон сам предлагает, сам принимает решения на их общей охоте. Тебя никто не спрашивает, нравится тебе это или нет, поэтому ты молча приносишь им пиво и вытряхиваешь пепельницы, когда они ночи напролет сидят за столиком в глубине бара и спорят до хрипоты о демонах и способах их убийства.

Возможно, со временем ты бы привыкла. Возможно, ты смогла бы достроить молчаливые кирпичные стены между вами. Ведь, кажется, он не собирается разрушать твой мир. Кажется. Но Джон часто смотрит на тебя. Слишком часто. Он не говорит с тобой, не пытается дотронуться до тебя. Он просто смотрит. Его взгляды сродни поцелуям. К вечеру все твое тело горит от этих взглядов-поцелуев. Даже когда ты просто протираешь стаканы, отвернувшись от этих двоих, ты чувствуешь, как его глаза изучают тебя, касаются тебя взглядами, не отрываются от тебя ни на секунду, а на кончиках его ресниц подрагивают твои отражения. Ты думаешь о собственной беспомощности. Ты сжимаешь стакан с такой силой, что паутинка трещин жалобно расползается по тонкому стеклу. Ты вытряхиваешь осколки в ведро с мусором. С тех пор как вернулся Джон, ты раздавила уже два десятка стаканов.

Ты не пытаешься врать самой себе и признаешься, что тебя волнуют эти взгляды. Ты начинаешь избегать прикосновений брата. Билли смотрит на тебя с тревогой и подозрением. Но ты ничего, совсем ничего не можешь поделать с собой. Страсть, что выгоняла тебя из дома твоего отца, теперь снова закипает в твоей крови. Ты узнаешь в себе эти чувства. Ты и сама знаешь, что тебе нечего противопоставить им. Голоса разума даже не пытаются докричаться до тебя, когда однажды, когда ты проходишь по темному коридору из подвала к стойке, чьи-то сильные руки толкают тебя к стене, а чьи-то теплые губы, не спрашивая разрешения, выбивают из тебя возбужденные прерывистые выдохи. Голоса разума даже не пытаются уговорить тебя придти в себя и оттолкнуть его. Вместо этого ты опускаешь руки к его джинсам и нащупываешь молнию.

Вы возвращаетесь в бар быстрее, чем Билл успевает заметить ваше отсутствие. Первой проходишь ты, вторым Джон. Он заправляет рубашку в джинсы и прямо с порога заговаривает о вспышках сверхъестественного в Монтане. А еще он говорит о том, что пришло время для того, чтобы он охотился самостоятельно. Билл пожимает плечами и соглашается. Ты дотрагиваешься языком до своей нижней губы и чувствуешь вкус крови. Прежде, чем ты успеваешь поймать себя на этих мыслях, ты думаешь, что надо попросить его в следующий раз быть поаккуратнее. Какой еще следующий раз? - с испугом спохватываешься ты, но тут же чувствуешь, как по тебе привычно скользит его взгляд, и смиряешься: следующий раз будет. Ты не расстраиваешься по этому поводу. Ты предвкушаешь. Хотя по-прежнему боишься.

Следующих разов оказалось очень много. Больше, чем следовало бы. Сумасшедшая осень в Небраске. С каждой охоты он возвращается в бар. Чтобы обменяться информацией, узнать что-то новое о том демоне, за которым охотится. Иногда он заезжает лишь на несколько часов, но даже тогда вы успеваете столкнуться хотя бы раз. Ты больше не чувствуешь клеймо «табу». Но по утрам, глядя на себя в зеркало, ты не хочешь, ты отказываешься видеть, насколько складки между твоими бровями похожи на слово «измена». Но сейчас для тебя все это не имеет значения. Только темные коридоры, тесные задние комнаты и столы в подвале знают, что именно имеет значение для тебя. У вас не всегда хватает времени на секс. Иногда вы с Джоном просто целуетесь. Жаркие и выметающие все мысли из головы губы, скользящие по губам, вискам, шее, ключицам. Иногда Джон просто проходит мимо, очень быстро проводя рукой по твоему телу. Даже через рубашку ты ощущаешь возбуждающую шершавость кончиков его пальцев. Иногда вы просто смотрите друг на друга. Ты настолько свихнулась, что уже даже не пытаешься скрываться. Но никто не обращает на это внимания. Всем как будто все равно. И эта безнаказанность заводит тебя еще больше. Тебе начинает казаться, что тебе принадлежит весь мир. Пока однажды утром тебя не начинает рвать словами «последствия» и «наказание». Ты понимаешь, что носишь под сердцем еще одного ребенка Джона.

Нежданный ребенок может быть большим счастьем или большим несчастьем. Ты чувствуешь, что маленькая жизнь внутри тебя будет и тем и другим одновременно.

Когда ты приходишь к Джону и заговариваешь о своей беременности, ты в первый раз осознаешь, что вы никогда, совсем никогда не разговаривали друг с другом. С той самой ночи в Канзасе, вы не обменялись ни единым словом. Все ваши встречи были безмолвными и почти бесшумными. Даже в самые страстные моменты ты закусывала ворот его рубашки, но не кричала и не стонала. И вот ты заговариваешь с ним в первый раз. Ты смотришь в его глаза и видишь, что в них больше нет глубины и желания, что были всю эту осень. Или тебе казалось, что они там были. Или это было отражение твоих глаз в его глазах. Теперь там лишь пустота и сумасшествие. И ты видишь только эту пустоту. И голос его, такой же безжизненный и безнадежный.

- Зачем? – спрашивает он. – Зачем этот ребенок? Детям в этом мире очень страшно, если их родители не могут защитить их. Если они сами не могут защитить себя. Или друг друга. Очень важно, чтобы они всегда держались друг за друга, присматривали, оберегали. Это же война.

Ты понимаешь, что он говорит сейчас не о вашем ребенке. Он говорит о тех двух сыновьях, о которых он рассказывал тебе тогда, тысячи лет назад, под слишком яркими звездами. Ты первый раз задумываешься о них. Он не рассказывает о них никому, даже Билли. Он хранит их как тайну. А теперь ты хочешь подарить ему еще одну тайну.

- Мы – охотники, – продолжает он. – Дети – наши слабое место. Нечисть охотится на них, как мы на нее. Особенно если они чувствуют в них родную кровь.

- В моей дочери нет крови демона, - напоминаешь ты. Ты не знаешь наверняка, будет ли у тебя мальчик или девочка, но почему-то твердо уверена, что еще одна маленькая Джо уже заняла свое место в твоей жизни.

Он не слышит тебя.

- Мы должны научить их защищаться. Чтобы никогда и никто не смог причинить им вреда. Потому что в итоге, семья – это все, что у нас есть. И это единственное, что у нас действительно могут отобрать. Семья – это единственное, что действительно имеет значение во всем этом хаосе.

Он поднимает на тебя глаза и как будто впервые замечает твое присутствие.

- Избавься от этого ребенка. Освободи его от необходимости жить в этом аду. У меня уже есть дети. Ты должна избавиться от этого ребенка. Должна.

Ты не веришь своим ушам. Сначала тебе кажется, что ты неправильно его поняла, но ты заглядываешь в его глаза и видишь, что там нет места для твоего ребенка. Там нет места для тебя. Более того, там и не было никогда такого места. Там горят только имена его сыновей, и вспыхивает безумной росцветью слово «месть». Он обречен, - думаешь ты. Это уже неважно, - добавляешь ты сама себе. Я сама обо всем позабочусь. Я не позволю кому бы то ни было покушаться на моего ребенка.

Твоя вторая дочь еще не успела родиться, а она уже в опасности. Она как будто чувствует это, и каждое твое утро превращается в изнуряющую битву с собственным телом. Ты ходишь бледная и похожа на привидение. Билли пытается шутить, что не стоит так выглядеть в баре, где слишком много охотников знают, как избавляться от призраков. Билли не понимает, что происходит. Билли не понимает, почему ты то отшатываешься от него, как от чумного, а то прижимаешься к нему всем телом, до хруста, до боли, до тех пор, пока не почувствуешь себя хоть на секунду в надежном кольце его рук, которые всю твою жизнь спасали тебя от всего. Ты совершенно безумна, но никому ничего не говоришь. Билли тоже молчит, и ты благодарна ему за это. И Джон тоже молчит, но никакой благодарности к нему у тебя нет. Каждый из них охотится сам по себе, и ты пытаешься уговорить саму себя, что не мечтаешь о том, что на одной из охот Джона все-таки убьют. Кто бы из них не отправлялся на охоту, ты не спишь: надеешься и ждешь известий. Известий о том, что с Биллом все в порядке, и известий о том, что Джон не выбрался живым из очередной переделки. Джон по-прежнему регулярно появляется в вашем баре. Он не пытается столкнуться с тобой и больше не смотрит на тебя так, что у тебя кружится голова. Но его взгляды все равно доводят тебя до исступления. В каждом его взгляде ты видишь угрозу своему ребенку.

Родительский инстинкт – это та же страсть. Страсть к своим детям. И, как и любая другая страсть, он не признает доводов логики и разума. Сколько бы ты не повторяла себе, что Джон не причинит вреда тебе или твоему ребенку, ты все равно боишься. Боишься и видишь в зеркалах отражение своих глаз, в которых имена твоих детей. Джон хочет защитить своих детей, а ты своих. Две твоих дочери против двух его сыновей. Разум говорит, что все нормально. Разум говорит, что вокруг мир. Но твой инстинкт говорит тебе, что Джон прав, и это война. Не такая, как та, про которую он говорил, но все же война. Война, в которой будут жертвы. И ты сделаешь все, чтобы жертвы были не с твоей стороны.

Если бы кто-то спросил тебя годы спустя, зачем ты тогда отправилась на эту охоту за Биллом и Джоном, ты бы сказала, что хотела защитить Билла. Если бы кто-то спросил тебя, когда у тебя впервые появилось желание убить Джона, ты бы сказала, что у тебя никогда не было такого желания. И ты бы даже не соврала. Через десять лет ты уже не вспомнишь, как все сложилось. Как ты обманула саму себя. Ты не вспомнишь, как Билл пришел вечером и сказал, что Джону нужна помощь с тварью. Это была очень напряженная зима. Вся нечисть как будто сошла с ума. Все охотники постоянно были заняты. Информация о новых происшествиях приходила постоянно. Ты уже потеряла счет, сколькие не вернулись с охоты той зимой. Когда вы только открыли бар, на стене у стойки висел список. Список невернувшихся. Список тех, за кого молча пьют, не чокаясь. Список, который показывают шибко резвым новичкам. Той зимой вы его убрали. Слишком страшно стало смотреть на него. Несколько страниц имен. Имен тех, кто еще вчера заказывал у тебя пиво и шутил с Биллом. И вы убрали этот список. Слишком напряженным стало молчание в баре по вечерам. Билл тоже старался как мог и охотился чаще, чем обычно. Никто так никогда и не смог объяснить тебе, что это была за вспышка активности. Да никто тогда особо и не старался. Все просто пытались выживать и убивать как можно больше. Впрочем, тебе и самой было не так много до дела до глобальных проблем. Твой собственный маленький мир разламывался на окровавленные куски.

Билли приходит тем вечером замученный и напряженный.

- Джону нужна помощь. Он не справится один. Нужна будет наживка. А из наших никто сейчас не может. Он меня попросил.

Ты вздрагиваешь. Нет, - кричат твои глаза. Нет, - подсказывает твое сердце. Нет, нет, нет, - вторит малышка, у которой пока еще нет имени. Ты видишь по Биллу, что это очень опасная затея. Как бы ты не ненавидела Джона, ты знаешь, что он бы не стал просить помощи просто так. Значит, дело действительно серьезное. И значит, ставки очень высоки. Впрочем, на охоте ставка всегда одна – жизнь охотника. Но ты не решаешься произнести свое «нет» вслух. Слишком много в глазах у Билла усталой необходимости.

Ты никогда не относилась к охоте как к благородному делу во имя вселенского добра или спасения человеческих жизней. Ты выросла в мире охотников и знала, что романтики в охоте не больше, чем в пакете прокисшего молока. Но Билл всегда придавал охоте особое значение. Он считал ее своим предназначением. Вы не говорили с ним об этом, но ты знала, что на самом деле для него охота – это искупление. За тебя. Потому что у него тоже есть свои язвы. Потому что он тоже помнит все слова вашего отца про табу. И сейчас, когда ты беременна во второй раз, Билли считает, что должен судьбе еще больше. За тебя и ваших дочерей. Он не знает о том, что не он их отец, поэтому его чувство вины давит на него изнутри больше, чем на тебя. Если сейчас он откажется от опасной охоты лишь из желания выжить, то это будет еще одним грехом к его коллекции. Ты читаешь это в его глазах. Ты ничего не можешь возразить. Ты не знаешь, что хуже, но вновь выбираешь молчание.

Пятнадцать лет спустя однажды ночью ты проснешься с колотящимся сердцем, сорванным дыханием и мыслью, которая заставит тебя до крови прокусить себе губу, чтобы не закричать.

- А если бы в тот вечер я бы призналась Биллу во всем? Могло бы это остановить его? Удержать? Не пустить? Спасти?

Тебе уже не дано будет этого узнать. Тебе дано только жить дальше. Жизнь не спрашивает, кто прав и кто виноват. Жизнь – это не награда за подвиги и не наказание за проступки. Жизнь – это просто жизнь. И это все, что у нас есть.

Но ты все равно не смогла допустить, чтобы он просто пошел туда один. Да, с Джоном. Но один. Чтобы Билл стал наживкой, а за его спиной был только Джон. Ты знала, что Джон хороший охотник, то ты бы не доверила ему Билли. Ты слишком любила своего брата. Но это только часть правды. Зачем ты тогда последовала за ними? Ведь ты же оставила маленькую Джо дома одну. Ведь ты же взяла с собой, внутри себя, еще одну жизнь, за которую ты была в ответе куда большем, чем за свою собственную. Зачем же ты пошла туда, взяв с собой только ружье и фонарик?

Ты так и не признаешься никогда. Ты сама себе даже не скажешь о том, что на самом деле ты отправилась убивать Джона. Потому что для тебя все отчаяние последнего времени, вся страсть, все проблемы, все бессонные ночи, все капризы Джо, все размолвки и недомолвки с Билли, все эти страницы с именами погибших друзей, все это сложилось и переплавилось в одно имя – Джон. Ты сфокусировала в нем, как капле крови, все свои беды и все ответы за все свои грехи. Ты обвинила его даже в том, что ты любишь своего брата не так, как стоит любить брата. И когда ты заряжала ружье, именно лицо Джона стояло в тот момент перед твоими глазами. Ты бы стала отрицать все это, если бы кто-нибудь спросил тебя, но никогда и никогда не задаст тебе этого вопроса. А незаданные вопросы не требуют ответа.

Ты догонишь их через пару часов после того, как они устроят ловушку. Джон где-то в лесу. Ты не видишь его, но ты чувствуешь его присутствие неподалеку. А Билли сидит на упавшем дереве на опушке и прикуривает уже вторую сигарету. Он нервничает. Он не знает, когда и откуда выскочит тварь. Он только знает, что если Джон не успеет, то у него самого не останется времени даже на предсмертный крик.

Ты садишься в кустах в десяти метрах от поляны. Трава мокрая, вьется слабый туман. Холодно. Скоро кто-нибудь должен умереть. Может быть, просто тварь. А может быть, кто-то еще. Ты ежишься и думаешь, что напрасно вышла из дома.

Должно быть, ты задремала, потому что когда ты открыла глаза, в лесу чуть посветлело, а в воздухе отчетливо услышался запах мокрой псины. Тварь рядом. Билл уже не нервничает. Охота началась. Здесь не место страхам и сомнениям. Здесь важно не ошибиться. И чтобы не ошибся тот, кто прикрывает. Напряжение в воздухе нарастает. Ты перестаешь дышать и бесшумно поправляешь ружье.

Ты никогда не была настоящей охотницей. Да, отец брал тебя вместе с братом, когда ему нужна была помощь, но обычно ты была в более-менее безопасном месте, приглядывала за кем-нибудь или просто стояла на страже, заряжала ружья и держала машину с заведенным двигателем. Ты умеешь стрелять, но у тебя всегда плохо получалось понимать, когда это стоит делать. Этому отец не успел научить тебя, а брат никогда не хотел для тебя этой доли. Да и сама ты не стремилась. Ты всю жизнь была так погружена в саму себя, в свою семью, в свою любовь, что и не стремилась вырваться из этих замкнутых кругов куда-то в мир крови и боли.

Когда тварь выпрыгивает в двух метрах от тебя, ты стреляешь. Просто твой палец был на курке. Просто ты сама была на взводе. Просто ты испугалась. Просто ты не ожидала, что она так близко. Просто ты забыла, что это не твоя охота.

Это потом, на следующий день, тебе будет казаться, что все, что произошло после твоего выстрела, было как в замедленном режиме. На самом деле все закрутилось с удвоенной скоростью. Билли побледнел и начал падать с бревна. Тварь почувствовала запах крови и кинулась к нему. Джон выскочил из засады. В его глазах злость и недоумение. Они оба не видели тебя. Они просто слышали выстрел, который все испортил. Тварь успела несколько раз вонзить когти и зубы в Билла, прежде чем Джон выстрелил, а потом, в несколько прыжков преодолев расстояние между ними, напрыгнул на тварь сзади, вонзая в нее нож. Снова и снова.

Расскажи сама себе еще раз, давай, Эллен. Вспомни, как все было на самом деле. Как ты уползала оттуда, все еще сжимая ружье в руках. Как ты сбежала оттуда. Как ты слышала крики своего мужа. Как ты слышала хрипы и стоны. Как ты, двумя руками обхватив живот, разговаривала с малышкой всю дорогу до дома, держа руль лишь локтем. Как ты зашла в пустой бар, ввалилась туда в ужасе, сползла по двери и весь следующий час подвывала, все еще чувствуя холод травы и слыша тихий вздох Билли, в которого попадает твоя пуля.

Через час Джон войдет в твой дом, на руках внесет окровавленного мертвого Билли. Истерзанный когтями, зубами и с двумя пулями. Одна – в боку – твоя. Одна – в сердце – Джона. Ты закричишь и будешь кричать, пока все хрустальные перепонки, мелодично перезвякивавшиеся всю твою жизнь любовью в твоем сердце, не лопнут, разрывая острыми осколками всю тебя изнутри. Джон не будет дослушивать, когда ты закончишь кричать. Джон не будет тебя успокаивать. Джон не скажет ни слова. Джон выйдет и аккуратно закроет за собой дверь.

В каждом зеркале ты видишь слово «убийство». Из каждого стакана на стойке на тебя смотрят как этикетки слова «горе» и «отчаяние». Ты хватаешь тряпку и пытаешься стереть эти слова с зеркал, со стаканов, с окон, отовсюду, но на твоих руках кровь твоего брата, и слова пропитываются-питаются ею, врастают намертво в поверхности и начинают шипеть в твоей голове как океанский прибой. Ты опять кричишь от боли и перестаешь различать, где боль твоего тела и где боль твоей души.

В ту же самую ночь твоя неродившаяся вторая дочь сама отказывается жить в этом аду. Ты теряешь ребенка.

Ты потеряла дочь. Ты потеряла брата. Ты потеряла мужа. Ты потеряла любовника. Ты потеряла все. Захлестываемая болью и кровью, ты судорожно цепляешься за сознание и пытаешься вспомнить. Ты помнишь, что у тебя есть причина, чтобы жить, но от тебя все время ускользает, какая именно. Та же самая, только теперь уже совсем слепая повитуха, что когда-то прочитала «бета» на ладошках новорожденной Джо, гладит тебя по голове и успокаивает: «У тебя осталась же еще осталась старшая дочь». Ну, конечно. Вот оно. Ты впиваешься в простынь руками, измазанными твоей кровью, кровью твоей дочери, кровью твоего брата, кровью твоего мужа, кровью всей твоей реальности. Когтями и зубами ты выцарапываешь саму себя из мути безумия и смерти. Я буду жить. Ради Джо. Я буду жить. Ради Джо. Ты повторяешь себе это всю ночь. Пока под утро твое тело и твой разум не смиряются с твоей волей к жизни. Живи, - говорят они тебе. Но помни, что это значит, что ничего не закончилось. И помни, что это был твой выбор.

Однажды погожим денечком сыновья Джона появляются на пороге твоего бара. Как раз тогда, когда ты вновь смогла поверить, что жизнь прекрасна и удивительна. Да, ты одна, но рядом с тобой есть Джо. Джо помнит Билла, и вы часто говорите о нем. Ты всегда рассказываешь только хорошее из того, что помнишь. Но даже хорошее ты все равно открываешь не все. Ты не рассказываешь ей, как вы росли вместе, как Билл учил тебя читать, сам едва различая буквы, как вы плели друг для друга амулеты, как ты смеялась над тем, как он выговаривает заклинания на латыни, про ваш первый настоящий поцелуй в ту ночь, когда вы ждали отца с охоты и смотрели по кабельному фильмы ужасов, про то, как вы всегда смеялись над всеми этими фильмами ужасов, про то, что у вас были одни и те же шутки на двоих, про то, что у вас был свой язык, и вы выводили отца из себя, начиная разговаривать на нем за семейным ужином, про то, какими редкими были эти семейные ужины, всегда заканчивающиеся ссорами, про то, как мир начал медленно смещаться с оси нормальности с того самого момента, как вы впервые не смогли остановиться на просто поцелуях. Нет, этого ты ей не рассказываешь. Это только твое. Потайная резная шкатулка в запертом ящике на самом дне твоего сердца. Шкатулка, которую даже ты сама боишься открывать. Чтобы не начать выть как раненая волчица. Одинокая раненая волчица.

Но если не открывать эту шкатулку, то жизнь действительно может начать казаться совсем неплохой.

Вместо этого ты рассказываешь дочери, как Билл подкидывал ее к потолку, как учил ее ходить, как готовил для нее леденцы, расплавляя сахар, как, рассказывая ей сказки, так увлекался, что тебе приходилось просить его не кричать так громко, как однажды Билл не дал тебе отругать ее, когда она разрисовала приклад его ружья. Он так и ходил с этим ружьем, на котором были нарисованы зеленое солнышко и ярко-красная корова на желтом лугу. Когда охотники спрашивали его, Билл всегда серьезно отвечал, что это самые надежные обереги из тех, что только можно придумать. И ты ему верила. Ты видела, как кривые и разномастные рога этой коровы складывались в знаки «защита». Ты рассказываешь про ружье, но не упоминаешь, что положила его рядом с телом Билла, когда хоронила его. Потому что даже Джо не стоит об этом знать. Ей стоит знать только, что ее отец ее любил. Взрослая Джо, слушая истории из собственного детства, заливалась таким же смехом, что и маленькая, и это давало тебе надежду, что после той изломанной ночи, твоя судьба все-таки вышла на правильную прямую.

И вот теперь те, кого ты никогда не видела, являются как призраки прошлых изломов и страстей.

Ты смотришь на Дина и Сэма, и тебя пугают глаза их отца на их лицах. Они говорят его голосом, они пожимают плечами его жестом, они шутят его шутками, они приказывают его приказами. И первое, что они говорят тебе – это то, что Джон погиб. Встреча с демоном. Естественная для охотника смерть.

После смерти Билла ты научилась не показывать эмоции. Тебе пришлось. И сейчас тебе приходится использовать все свое умение, чтобы скрыть свои чувства. А что ты чувствуешь? Ты больше никогда не увидишь Джона. Ты никогда не сможешь выплеснуть на него весь поток ненависти, который копился в тебе все это время. Иногда тебе хотелось, чтобы он вернулся, и ты смогла бы утопить его в этом ядовитом водопаде своих страстей. Переложить на него проклятье нарушенных тобой законов и табу. Но с годами поток мелел. С годами ты начала по-другому смотреть на все. Со временем ты примирилась и с ненавистью и с ее причинами. Ты так много думала о той осени и той зиме, что уже сама заблудилась в чаще того, что ты придумала и того, что было на самом деле. А иногда тебе хотелось, чтобы он вернулся, и вы смогли простить друг друга. Тогда ты обычно набирала его номер. Он никогда не брал трубку, и ты оставляла ему сообщения на автоответчике. Ты не говорила о Джо или о том, что случилось тогда. Ты говорила о демонах или о новых охотниках. Но вот теперь на твоем пороге стоят два его сына, которые никогда не слышали о тебе, но по одному из твоих сообщений нашли тебя, а ты пытаешься осознать, что теперь вы с Джоном никогда не сможете увидеться. Даже если оба захотите это. Что вы никогда не сможете простить друг друга и даже убить друг друга вы тоже уже не сможете. Просто потому, что когда он ушел тогда, закрыв дверь бара, он закрыл ее навсегда. Просто потому, что его больше нет. Нет и все. Нет, как и твоего брата. И только тут ты понимаешь, что на самом деле Джон для тебя умер уже давно. В ту же самую ночь.

Старший из сыновей Джона смотрит на твою дочь. Глаза как губы. Взгляды как поцелуи. Ты вздрагиваешь, но уговариваешь себя, что это только кажется. Просто иллюзия. Просто он слишком похож на своего отца. Ты замечаешь, что в пыльных зеркалах повисает слово «предупреждение». Но ты не внемлешь ему. Вместо этого ты вспоминаешь слово, которое досталось тебе в наследство от Билли - «искупление». Ты начинаешь думать, что ты можешь изменить свое прошлое.

Со временем ты привыкаешь к братьям Винчестерам. Привыкаешь, что когда кто-то из охотников говорит Винчестер, он имеет в виду одного из них. Принимаешь их в свою новую полупустую жизнь. Запрещаешь себе помнить о том, кто их отец. Ты не проводишь параллелей между ними и Джо. Ты не даешь себе углубляться в воспоминания, когда наталкиваешься на такие до боли знакомые черты в их лицах. Ты улыбаешься, помогаешь им и двумя руками держишься за свой мирок, за свое зыбкое почти-счастье. Пока однажды твоя дочь не сбегает на охоту вместе с ними…

Она возвращается воодушевленная и почти счастливая. Ты бы простила ей все, если бы причина ее счастья не была такой очевидной. Ты читаешь в ее глазах имя «Дин» и слово «любовь». И на этот раз тебе становится по-настоящему страшно. А еще тебя сметает злость. Этот человек с буквой «альфа» на своих ладонях сломал все в твоей жизни. Уничтожил все самое дорогое для тебя. Тебе казалось, что ты смогла уберечь от него хотя бы свою старшую дочь. Вашу общую дочь, о которой вы с ним так никогда и не поговорили. Дочь, мысли о которой когда-то вытащили тебя из бездны ночи смертей. Но теперь ты смотришь на свою дочь и понимаешь, что в ее имени ключевой оказалась не первая, а последняя буква: «омега». Закольцованная бесконечность. Возвращающееся проклятье.

Она любит своего брата. Не так как брата. Так, как нельзя любить брата. Но она любит. Пусть она не знает, что он ее брат. Это не имеет значения. Ты должна остановить это, пока не случилось непоправимое. Пока все только начинается, пока между ними ничего не было, пока все не зашло слишком далеко. Пока она не сломала свою жизнь так же, как это когда-то сделала ты. И ты решаешься сказать ей правду, к которой ты привыкла за эти годы, к которой приучила саму себя, просто чтобы выжить. Правды, которую ты сама для себя придумала и в которую сама так страстно и отчаянно поверила. Ты говоришь ей такую правду, которая сможет ее остановить:

- Ты не можешь им доверять. Что отец, что сыновья, вот о чем я…

Ты говоришь, а она слушает. Ей больно. У нее в глазах застывают, замерзают слезы. Слезы обиды и злости. Слезы, такие похожие на твои, что ты точно можешь сказать, какие они на вкус. Вкус ненависти. Вкус обмана.

Ты бы хотела ей объяснить, почему ты так поступаешь. Но ты молчишь. Потому что ты знаешь, что есть табу, которые нельзя нарушать. Есть законы, которые установлены не нами, и не нам их преступать. И есть заповеди, которые мы создали сами для себя. И пойти против этих заповедей – самое страшное. Потому что последствия придут. Спирали замкнутся сами на себя, и, воспаряя на самые вершины, мы будем падать в самые глубокие пропасти. Ты ощутила это в полной мере. Поэтому ты говоришь ей, что Джон виноват в смерти Билла. Потому что они охотились вместе. Потому что Джону нельзя доверять.

Ты всегда оберегала дочь от охоты. Ты знала, что концом любого охотника становится смерть. Рано или поздно. Сегодня или завтра. Но смерть неизбежна. Но даже не этого ты боялась. Ты не хотела, чтобы твоя дочь возвращалась в твой дом с ножом, измазанным в крови, и усталыми глазами убийцы. Ты не хотела видеть, как постепенно все реже будет появляться улыбка на ее губах. Как с каждой охотой в ней будет оставаться все меньше жизни, и все больше смерти, пока однажды смерть не станет просто единственной. Ты не была против охоты как таковой, но ты даже сама для себя просто больше не хотела: не спать и ждать, бояться и надеяться, пытаться вспомнить какие-нибудь молитвы и перебирать в голове свои грехи, за которые тебя могут наказать ее гибелью. Слишком много грехов. Ты уже пережила это с ее отцом. И с тем, кого она считает своим отцом, и тем, кто был ее настоящим отцом. С обоими. И это было по-разному страшно, но одинаково больно. Ты понимаешь, что просто уже не сможешь выдержать это еще раз. На этот раз с ней. Но сколько бы ты не пыталась говорить с ней, в ее глазах ровным пульсом бьется слово «решимость». И тебе придется смириться. И ты смиряешься. Ты ее отпускаешь. Ты опускаешь руки и говоришь себе, что больше не можешь пытаться изменить мир. Ты и так уже натворила слишком многое.

Потом ты скажешь Сэму:

- Я бы хотела обвинить вас. Это было бы самое простое. Но правда в том, что это не ваша вина. И я бы хотела, чтобы ты знал - я давно простила вашего отца за то, что произошло с моим Биллом. Я просто думаю, что он сам так себя и не простил.

Сэм спросит тебя, что произошло, но ты не ответишь ему. Потому что теперь уже и сама не знаешь, что же на самом деле произошло и кто виноват.

И это будет настоящей правдой.

Просто никто не виноват. Никто и ни в чем.