"Ах, нет, молчи, молчи, Хаус, - перебивает он, тряся головой и сжимая виски. - Как ты не понимаешь: у розы - всего четыре шипа!" Хаус хочет что-то сказать, но Уилсон не желает слушать, обрывает его, мотает головой, падает головой на стол. Всего четыре...
Как вздрагивало и билось твоё тело на столе под разрядами кардиостимулятора. Как открыла глаза, как после долгого сна, словно сонная, недоумённая, со слипшимися ресницами. "Моя боль, моя Долли! Был взор ее сер..." - мутные, мышиного цвета, как заплаканные, глаза, комочки чёрной туши в уголках. "Только солнышко зайдет, тьма на землю упадет, — ты появишься, сияя..." Есть ли что-то там, в вечной тьме, в эмпиреях, куда отлетела серой звёздочкой твоя милая бессмертная душа? "Высоко ты надо мной, как алмаз во тьме ночной..." Сколько у меня было в жизни женщин? Сколько из них - случайных? Милая, я ведь, признаться, думал, что и ты - всего лишь одна из них; ну что там - думал, нового может дать очередная влюбленность... Но это чувство, как тисками сжимающее грудь, как вспомню, как билось, вздымалось твоё тело, как открыла сонные глаза... Что же это, если не любовь на всю жизнь, ответьте мне?
Так он шептал, и бился головой о стол, и хватался за виски, испытывая новое, незнакомое, раздирающее чувство, не зная, что это - жалость.
"Нет, нет, Хаус, молчи, ты ничего не понимаешь!" - отмахивается он от Хауса, когда тот пытается предложить ему свою помощь.