Название: Великий и могучий
Бета: Mar-See
Пейринг: что-то вроде Россия/Литва
Саммари: У Ивана есть не только газ, медведи и водка, но ещё и искусство. А искусство – это страшная сила.
Предупреждения и комментарии: Если вы не перевариваете Маяковского – не читайте. Пунктуация в стихотворных отрывках – авторская. Идея родилась в (псевдо)интеллектуальных разговорах с Mar-See, ей же сие и посвящается. На стихи Владимира Владимировича не претендую.
Холодным февральским вечером Торис довольно уютно устроился под медвежьей шкурой и лениво поглядывал на огонь, видневшийся за чуть приоткрытой дверцей печи. В кои-то веки ему не нужно было носиться по кухне, готовя Ивану чай. Сам Брагинский лежал на кровати, стоящей в противоположном конце комнаты, пребывал в блаженной расслабленности, столь естественной после хорошо удавшегося празднования, и больше пить не хотел.
Литва не возражал немного побыть в одиночестве. Ему даже казалось, что можно встать и уйти потихонечку. Впрочем, идея была плохая: во-первых, снаружи бушевала метель, а во-вторых, Иван всё равно догнал бы его да ещё и надрал бы уши, сетуя, что никто его по-настоящему не любит. Подобные беседы утомляли добросердечного Ториса хотя бы потому, что он всегда умудрялся проникнуться к России сочувствием, даже если и не хотел этого.
Нет, при других обстоятельствах – кто знает?.. Не то чтобы полюбить Ивана прямо так уж и невозможно, просто как его полюбишь, если пришлось оставить свой дом и жить в этом адском холоде? "Но наши просёлки и тропы мерцают утерянным раем", - напомнил самому себе Литва и горько вздохнул. Видимо, слишком громко.
- О чём думаешь, Лит?
Голос Ивана – спокойный, негромкий – прозвучал в тишине неожиданно, но не настолько, чтобы Торис не успел сообразить, что утаить часть правды на этот раз будет весьма благоразумно.
- О поэзии, - сказал он.
- Поэзия – это здорово! – с неожиданным энтузиазмом отозвался Брагинский, приподнимаясь на своем ложе. – Литовская, да? Я читал. Ну, в переводе, конечно, - поправился он, смутившись.
- О-о, - только и сумел сказать по этому поводу Литва. Почему-то Россия, читающий его поэтов хотя бы даже и в переводе, до сего момента представлялся Торису этаким мифическим существом.
- Мне вообще-то нравится искусство, - добавил Брагинский, словно оправдываясь. – Музыка там, живопись, литература. Хочешь, я тебе почитаю?
Литва машинально отметил, что раньше такого предложения не поступало. В общем-то, можно было и согласиться: всё равно удобная иллюзия уединения уже развеяна. К тому же, если Россия начинал говорить, то не отставал, пока самому не надоедало.
И Торис кивнул.
Иван поднялся с кровати, босыми ногами прошлёпал по полу (для такого большого человека он – многим на удивление – всегда ступал очень легко) и остановившись напротив Литвы, прислонился к печи. Одарил бегло взором, усмехнулся:
- Вижу, с медведем ты уже подружился.
И начал тут же, без вступительных слов и объяснений:
Послушайте!
Ведь, если звезды зажигают -
значит - это кому-нибудь нужно?
Значит - кто-то хочет, чтобы они были?
Значит - кто-то называет эти плевочки жемчужиной?
И, надрываясь в метелях полуденной пыли,
врывается к богу, боится, что опоздал,
плачет, целует ему жилистую руку,
просит - чтоб обязательно была звезда!
- Красиво, - прошептал Торис. Говорить России правду было легко и приятно. – Кто это?
- Товарищ Маяковский. Я открыл его для себя недавно, а раньше больше читал Пушкина и Блока.
- Вот как, - заключил Литва, глядя снизу вверх на Ивана. И попросил, – Почитайте ещё. У вас хорошо получается, с чувством.
Кажется, России просьба понравилась. Он задумался на секунду, выуживая из памяти подходящие строки, мальчишеским жестом взъерошил светлые волосы. "Нервничает что ли?" – спросил себя Торис.
- Это Наташа часто повторяет, - на этот раз снизошёл до пояснений Брагинский и начал. -
Любит? не любит? Я руки ломаю
И пальцы разбрасываю разломавши
Так рвут загадав и пускают по маю
Венчики встречных ромашек..
Литва грустно шмыгнул носом: теперь он понял, где Белоруссия черпала вдохновение.
- Впрочем, ну его. Лично я, - продолжал Иван, - куда больше люблю вот этот отрывок. Согласись, что тут гораздо больше величия?
Эй!
Господа!
Любители
святотатств,
преступлений,
боен,—
а самое страшное
видели —
лицо мое,
когда
я
абсолютно спокоен?
Учитывая, что Россия явно воодушевился от прочитанных строк, раскраснелся даже немного, Литва предпочёл согласиться. Не впервой ему было. К тому же, он как никто другой знал, что самые страшные вещи Иван обдумывает как раз с лёгкой, почти незаметной улыбкой. Наивный Альфред списывал её на замороженность, но Литва лучше знал, как это называется.
- А вот ещё, - не унимался тем временем Брагинский.
Но мне -
люди,
и те, что обидели -
вы мне всего дороже и ближе.
Видели,
как собака бьющую руку лижет?!
- А вы знаете что-нибудь о любви? – спросил Торис, которого последняя строчка отчего-то насторожила. Интересно, Иван действительно сравнил его с псом или ему просто показалось? Наверное, показалось - всё время грозят Сибирью и колхозом, нервы уже не те… Так и до паранойи недалеко.
- Знаю! – гордо откликнулся Россия. – Вот, послушай.
Ты не думай, щурясь просто
Из-под выпрямленных дуг.
Иди сюда, иди на перекресток
Моих больших и неуклюжих рук.
Не хочешь? Оставайся и зимуй,
И это оскорбление на общий счет нанижем.
Я все разно тебя когда-нибудь возьму -
Одну или вдвоем с Парижем.
Закончив, Иван перевёл дух и даже пожалел, что это стихотворение ещё не было написано в 1812 году, иначе ему было бы гораздо веселее вступать в столицу Франциска. Оно было воистину прекрасным и воодушевляющим, и Брагинский всегда вкладывал в последние строки всё своё ораторское умение, чтобы получилось проникновенно и страстно. Другой концовки сей шедевр не заслуживал.
Опомнившись, он посмотрел на Ториса, пытаясь понять, понравилась ли тому советская поэзия. Литва сидел, приоткрыв подрагивающие губы, широко распахнув и без того огромные осоловелые глаза, и, кажется, забыл дышать. Россия, радуясь что Торис оценил его искусство столь высоко, ободряюще улыбнулся.
- Ладно, я устал, пойду спать, - сообщил он Литве. – Кстати, возьми ещё одну шкуру, а то ты так трясёшься…
Лежа в постели, Брагинский раздумывал, не познакомить ли Литву в следующий раз с творчеством Демьяна Бедного. У него такой интересный взгляд на Латвию… Или, может быть, лучше с всё-таки с Есениным? На том и уснул.
А Торис не спал. Вооружившись вилкой, он вглядывался в вязкую темноту и, так и не сумев унять дрожи, ждал когда Россия придёт исполнить своё ужасное обещание.
Иван что-то не торопился, и это пугало даже больше.