Они танцуют. Изысканные движения, утонченная музыка — и все легко.
Так легко; как во сне.
Пролить кровь, выварить плоть и жир, отделить мясо от костей, а из них вырезать амулеты — как из костей Великого Левиафана. Именно так дается его сила. Сила свыше.
Они танцуют — его руки так нежны; она не видела, но по крикам его жертв могла угадать — так же нежно, но уверенно он сжимает рукоять клинка. Ни спешки, ни ожесточения, ни лишних движений.
Оружие любит его — настолько, что невинные на первый взгляд вещи становятся для него оружием.
Он держит ее руку в своей так же бережно, как держал бы арбалет, в любой момент готовый нажать на спусковой крючок; или пистолет, или одно из этих новомодных взрывающихся устройств — столько шума... столько силы.
Возможно, именно так он сжимает чье-то трепещущее сердце.
Он не колеблется, когда ведет ее в танце, и ей кажется — все возвращается, как раньше, вот-вот император попросит ее руки, и она ответит отказом.
Она уже выбрала.
Оружие любит его; правой рукой он придерживает ее за талию, и она чувствует себя обнаженным клинком под его ладонью.
На тыльной стороне ее собственной ладони — этой ладонью она опирается на его плечо — горит метка.
Сначала она думала, что такая же метка есть у него, что он получил дар свыше, что он — как она.
Но теперь, чувствуя камею на своей груди, а его руки — на своем теле, она вспоминает.
Много лет назад, когда ее глаза видели, когда она держала спину ровно и не отделяла мясо от костей; когда ее руки добивался император, а мир был ее Абсолютом; когда дети не дразнили ее на улице, когда ее домом не были улицы чумного города, а птички не сбегались по ее зову отовсюду, чтобы забрать то, в чем она более не нуждалась; когда она звала себя Вера Морэй, а не Старая Ветошь...
Много лет назад она услышала его зов — и стала вечна.
Неважно, как называли его смотрители, неважно, кем считала его она и что за цель он теперь преследовал; Чужой с черными глазами или Корво Аттано, обесчещенный лорд-защитник — велика ли разница?
У Бездны много имен, только суть остается неизменной; она узнала его не сразу.
Он не был таким, как она. Он сделал ее такой, как он — и, если с тех пор она изменилась, он остался собой.
Смертью.
— Ты подарил мне жизнь, любовь моя, — шепчет она, позволяя обнимать себя, наслаждаясь прикосновениями уверенных рук.
Он молчит, но она угадывает улыбку на его губах; кости хрустят под их ногами, кости китов, и этот танец будет вечен.
Во тьме ее мира есть только он, тот, рядом с кем сама тьма кажется светом.