Вопль кошки подстегивает меня зайти в ее дом. Свет не горит, тем не менее, я знаю, что она здесь. Хейтмич и Сальная Сэй сказали мне об этом, но это не было так уж важно. Я знал, что она здесь.
И сейчас я разрываюсь на части, думая, можно ли мне войти в дом. Сомневаюсь, что мне будут рады после всего, что произошло. Не думаю, что Китнисс винит меня за то, что я покушался на ее жизнь, но иногда мне все-таки кажется, что она винит. Какая-то часть меня жаждет того, чтобы она убила меня, желает почувствовать боль от пули, мгновенно пронзающей мозг, и долгожданный конец.
Но она не сделала этого до сих пор. А ведь у нее была возможность... и не одна. И все это подтверждает то, что ее чувства реальны. И я не могу игнорировать их.
Кот снова вопит. Я разворачиваюсь и направляюсь в сторону ее комнаты, громко топая, пока поднимаюсь по лестнице и перешагиваю порожек. Дверь приоткрыта. Я распахиваю ее, и на мгновение замираю, силясь не закричать. Китнисс растянулась на полу. Ее спутанные волосы, словно завеса, прикрывают лицо, распластанное на холодных половицах.
Мое сердце болезненно защемило, и вот я уже встаю на колени, чтобы проверить пульс, обеспокоенный тем, что она все-таки нашла способ покончить с собой. Под моими пальцами ощущается тихое "там-там", на шее пульс тоже прослеживается. Я тихо говорю "спасибо" каждый раз, когда чувствую пульсацию в ее венах.
Лютик на меня шипит и рычит. Или, вероятнее, кот рычит на Китнисс. Это животное никогда не любило ее, всегда открыто демонстрируя это.
- Я не причиняю ей боль, ты, идиот, - говорю я коту, - я просто... - я не могу закончить, потому что не знаю, что вообще делаю. Сомневаюсь, что Китнисс была бы счастлива увидеть меня именно сейчас, особенно после нашей экспромт-встречи возле примул. Я по-прежнему не уверен, почему захотел посадить их, может быть, хотел извиниться за все то, за чем не смог уследить, за все, что приносит нам страдания. За все то, что причиняет ей боль.
И теперь я увидел ее здесь, с запутанными волосами, помятой одеждой, разбитым взглядом... да, всю эту боль, сосредоточенную в одном только взгляде, ощущаю и я. Я мысленно переместился на год назад, вспоминая, как увидел никому ненужную девочку, которая копалась в мусоре, ища еду, как получил от матери за то, что бросил ей буханку хлеба.
Больше всего на свете тогда я хотел спасти ее. Я видя ее снова и снова... я хотел того же. Я хотел быть единственным, кто соединит осколки ее разбитого сердца вместе.
Но и она, и я были слишком сломленными, чтобы помочь выкарабкаться друг другу. Это пугало.
Что побудило меня вновь вернуться в Дистрикт-12? Зачем вернулся, зная, что каждый день буду видеть Китнисс и осознавать, что она не моя? Почему я снова и снова, видя ее, охотно переживаю все то, через что мы прошли вместе?
Знаю, глубоко внутри меня есть ответ на эти вопросы, но я еще не могу признаться. Даже себе.
Я не могу произнести эти слова, потому что не понимаю, правдивы ли они, или же это все просто отголоски былой влюбленности в девочку, которую я тогда еще толком-то и не знал.
Одичавшая кошка медленно попятилась в сторону, неотрывно следя своими желтыми глазищами за тем, как я беру Китнисс на руки. Мои ноги сами несут меня к ее комнате, пока я сквозь туман подсознания пытаюсь определить местонахождения ее спальни. Как только она оказалась в кровати, блики луны тут же осветили ее лицо. Только тогда я заметил, какие красные у нее глаза. Они распухли и потускнели в уголках.
Она плакала. Конечно. Она одинока здесь, в двенадцатом, потому что Хейтмич никогда не будет заботиться о ней, он будет лишь скорбить и жалеть себя.
Воспоминание об улыбке Прим отозвалось ноющей болью в груди. Я плюхнулся на самый краешек кровати Китнисс и стал наблюдать за спящей девушкой. Они такие разные, но... сколько я помню, всегда вместе. Китнисс и Прим, Прим и Китнисс.
Но теперь Прим нет. И я больше не увижу ее серьезное маленькое личико, следящее за мной из-за маленьких окон в госпитале Дистрикта-13. Не услышу и ее тихий комментарий, когда она наконец-то войдет в мою комнату.
Ты любишь ее, тебе только надо вспомнить. И она тебя тоже любит.
Я тогда удивился тому, сколько знала эта маленькая девочка. Разве Китнисс открывалась своей сестре больше, чем кому-нибудь другому? Могла ли Прим знать, что ее сестра чувствовала по отношению ко мне?
Возможно, я этого никогда не узнаю.
- Мне так жаль, Китнисс, - шепчу я пустую, смертельно тихую комнату. Горящие в темноте глаза стоящего на пороге Лютика оценивают меня, и я неосознанно наблюдаю за каждым его движением до тех пор, пока он не подходит к кровати и не сворачивается клубочком рядом с ногами Китнисс.
- Мне так жаль, что она умерла. Мне жаль, что я не смог... - мои слова повисли в воздухе. Я ничего не мог сделать. Я знал очень мало о том, что сделала Китнисс.
Я не смог остановить Коин, он убил этих детей. Я не смог остановить Прим, она вступила в команду медиков для помощи этим детям. Не смог остановить Гейла и Бити, и они создали эти бомбы. Не смог остановить Китнисс, и она видела, как умирает ее сестра. Я едва уберег саму Китнисс от смерти. Я не смог остановить маму Китнисс, которая сломалась и оставила дочь одну. Не смог остановить Хейтмича, который продолжал заливать в себя ликер. Не смог остановить войну, смерть и боль.
И не важно, что я этого по определению сделать не мог. Однако это важно, потому что причинило боль Китнисс - девушке, которую я любил больше, чем кого-либо еще.
Я поклялся, что помогу Китнисс выжить. Если бы я умер, отдавая свою жизнь ей, помогая ей, моя смерть определенно не была бы напрасной.
И, между тем, полагаю, я обречен на успех. Китнисс жива. Я жив. Неважно, насколько мы сломлены, важно то, что мы все еще есть. И я не должен забывать об этом.