Учтите, продолжения не предвидится.
Название: Демон любви (Asmodeus' Passion). Глава I (часть 1)
Посвящается: Куруруги_Сузаку - милому Рыцарю, удивительному косплееру и просто замечательному человеку!
Жанр: драма в трех главах, а лучше сказать, актах (A/U), с элементами эротики и сатиры! Под старину...
Бета: Reven (аригато годзаимас ей за старание рудокопа), Куруруги_Сузаку (самый что ни на есть святой мученик, ибо проявлял ангельское терпение, стойко снося авторское каппричио) и flying_down (перечитавшая n-ное количество раз этого монстра от корки до корки);
Пейринг: Сэр Куруруги+Лелуш Британский (в порядке исключения), Вайнберг+Стедфелд+Алстрайм? etc. Их тут будет превеликое множество, и все - гет;
Статус: продолжение подразумевалось давно, очень давно
Автор: И я вот это сотворил?
Тертуллиан: Веришь, ибо абсурдно…
Автор: Мда, парадокс, однако!
Предупреждение: я курила траву иного сорта (не верится, но кое-что автор сотворил под одну из песен группы Kiss) … мое либидо повесилось на Супер-Эго. Автор снимает с себя всю моральную ответственность за его дилетантские представления о загадке яоя. Потенциальное ООС там и сям. Временами выскакивают оригинальные персонажи – диктат необходимости. Если Вам претит агломерация изощренных средств художественной выразительности на один квадратный абзац текста, то настоятельно советую держаться от сего чтива подальше.
Дискламация: исходник (детище Танигучи) перенесло серию многочисленных стилистических, композиционных и сюжетных операций. В общем, родной режиссер не признает.
P.S. Объем шапки прямо пропорционален количеству буковок в первой главе ^^ (9062 штук, если считать в словах)
Критика, которая «с чувством, толком, расстановкой», не возбраняется. Без претензий на «лавры»; ^^
Ночь Первая. Пробуждение.
Любовь можно заслуженно назвать трижды вором –
она не спит, смела и раздевает людей догола.
Диоген Синопский
Благими намерениями вымощена дорога в Ад.
Сэмюель Джонсон
Сплетни Двора колючим шлейфом стелились вслед за Седьмым Рыцарем Круга, подбирая пышными парчовыми платьями и длинными бархатными мантиями весь сор россказней и докучливых догадок праздных Умов. Злые языки обвиняли юного Сэра Куруруги в холодности к плотским наслаждениям, что было просто предосудительно в царстве всеобщего Адюльтера. Не раз несчастный становился жертвой насмешливых стихоплетов, свивших бумажный Вавилон из эпиграмм, где воспевалась Высшая Добродетель с более чем низкими инсинуациями. Застигнутые врасплох словоохотливые наглецы замолкали под непосредственной угрозой надеть на свои шеи алый ободок. Перерезанное горло служило весомым аргументом, но все же не могло унять пыл преследователей, подогреваемый дамским возмущением. Прекрасный пол при свете дня во всю порицал неверность, а после заката проповедовал терпимость к супружеским изменам, однако всегда был безжалостен к тем, кто равнодушен к женским прелестям. Фригидность - удел монахов… с божьего позволения они могут умерщвлять свою грешную плоть, сколь угодно их духовному телу. Но в светском мире закон гласит иначе. Аскеты не в почете.
Званный ужин в Хрустальной Зале. В преддверии Бронзового Бала стекаются искрящиеся в лучах солнцеподобных светильников важные сазаны высшего света, лениво поигрывая своими золотистыми боками; плывут безногие русалки, утопая по талию в огромных колоколах-кринолинах, стесняя уже довольно узкие дорожки протискивающихся лакеев и лаская шелками своих недорослей-пажей; струящийся атлас же наяд плавно скользит по крапчатому мрамору, вторя отборной чеканке лакированных сапог офицерских акул, те клацают саблями и ровными, под стандарт британской укладки, заточенными на комплименты зубами, сверкающими в своем плотоядном оскале. О рифы приглашенных плещутся фривольно-шутливые волны менуэта в непрерывающейся ни на миг виртуозной игре оркестра, заточенного в глубокую яму. Посреди набухающего потока масок и голосов тут и там слагаются острова из отдельных каменьев, притянутых друг к другу общим интересом... а в большей мере, скукой и желанием передохнуть от суеты передвижения. На одном из таких атоллов выделился подвид кораллов, тщательно перемывающих слухи о доблестном поданном Империи, который им так кстати попался на голодный глаз.
- Ах! Бедный мальчик! Видно, Эрос обделил его стрелою… а такой молодой… какая жалость, а то взяла бы я его под свой внимательный надзор… овеянную мудростью опеку, так сказать, - прошелестел томный фальцет, чья владелица давно перешагнула черту бальзаковского возраста.
- И правда, несчастное дитя, он непреклонен перед слабостями сердца… какое упущение! В его-то лета…это прямо преступление, - охнула ее соседка, чересчур энергично обмахиваясь веером, тревожившим страусиные перья на грудях, которые походили на две пересохшие груши.
- Я б продала немедля моего мужа, чтоб узреть то, что сокрыто под этим белоснежным, как сама невинность, мундиром… но он закован в неприступные латы целомудрия, - вздохнула третья и с досадой дернула слишком резко за поводок своей левретки. Та тявкнула в такт своей хозяйки.
- Вы снова о нашем Святом Михаиле? Нет, он положительно не способен… ну, вы ведь догадываетесь, о чем я… после поражения даже неотразимой маркизы де Розвуаль на сём арктическом фронте… - вмешалась вновь прибывшая, внося нескромный вклад в беседу, - уж на что пошло? Женщина… и решилась осадить крепость. Все… наоборот. Но и крайние меры тут оказались бесполезной тратой сил. Уловки уловками, но природу вещей не изменить. Тут только одно оправданье, – ядовито протянула она, набрасывая аркан своих неблаговидных домыслов на непросвещенных.
- Хо-хо! Неужели вы намекаете, что… - подхватила первая, пряча в душистом платочке свою глянцевую усмешку.
- Именно. На мой взгляд, это очевидно. Я даже расспросила моего врача. А ему я доверяю... пуще собственной совести. Он почти подтвердил мою гипотезу, - многозначительно приподняла нарисованные брови жеманная особа и со знающим видом причмокнула, - он… импотент… да-да, дорогая!
- Да убережет Провидение наших ухажеров… от этой губительной напасти, - перепугалась та, что отвлеклась на новомодный наряд, мелькнувший перед ее лорнетом.
- Да что Вы! Не может такого быть… - гневно возразила дама с собачкой…- сущая клевета...
Мимо этой масонской ложи как раз и проходили двое рыцарей в броских плащах с галунами. Родственного в них было ни на фунт, но дуэт моментально вырезался небрежным взглядом из пестрого и однообразного соцветия вечера. Один из них возвышался над остальными, поджарый, сухопарый, словно вытянутый за руки и за ноги на дыбе, светловолосый, с кокетливо разбросанными по плечам туго заплетенными косичками и глазами, в которых гуляла, шатаясь то сюда, то туда, беспечная лазурь. Он на целую голову обогнал своего спутника, молодого человека, по виду недурственного атлета, чей торс на всей своей протяженности хранил чудесную гармонию, увенчанную по-азиатски утонченными чертами лица и нарушаемую лишь непослушной каштановой шевелюрой. Зеленоглазый шатен поморщился от недовольства и еще более сжал губы в ответ на «похвалу» со стороны. Он так и не свыкся со своей неблагодарной ролью фаворита дамских пересудов, хотя старательно городил вокруг себя заслон равнодушия при каждом выпаде заостренного жала молвы. Его боевого товарища, напротив, забавлял весь этот придворный хор. Он веселился почти по любому поводу, так как не был подвержен меланхолии и называл себя великим гуманистом среди сборища мизантропов, к которому он с известной долей сожаления причислял и унылого рыцаря рядом.
- Послушай только их, Сузаку, - обратился он к своему соратнику щедрым баритоном, - вражеская пуля и та не столь опасна. Меткость новой пушки Асплунда блекнет по сравнению с верткими язычками в обрамлении помады, пудры, мушек, накладных ресниц и всяких побрякушек. У цвета человечества нынче в моде духи «Poison», какой стойкий, впивающийся в ноздри, и, хуже того, в уши аромат…
- Джино, прекрати жужжать про сомнительные увлечения болтливого племени. Таково их естество, и я смирился, право, хватит, – перебил его напарник то ли устало, то ли сердито, - мне не избежать…
- Да, общество повсюду… публичные с тобой мы люди. Но ты невольник, а я в своей стихии... Разве что хамелеон из меня с дефектом, как утверждает Анья. Вот та, что снискала мое подлинное уважение, так как от женщины в ней столько же найдется, сколько сорвешь ты ягод с кактуса. Бедный урожай! Безупречная логика и лаконизм – прямое тому подтвержденье. Афина, вылупившаяся из головы мужчины, но никак не из чрева женщины. Но ее овдовевшая тетка все не возьмет в толк исключительности ее племянницы. Старуха спит и видит, как бы ее сосватать, и грозится затолкнуть черную овечку в загон с замужней отарой. Кстати, о паучихах… взгляни на ту… вон… чуть справа… еще каких-то пять минут она просверлит в твоем лбу дырку и разочаруется в начинке, как сотни до нее, - звучно засмеялся сэр Вайнберг и подмигнул зазевавшейся красотке. Та хмыкнула и бесцеремонно отвернулась. Похоже, это была опытной рыбачкой, и когда щука не клевала, она тут же перебиралась к проруби с карасями.
- Нет, для нее мы все же твердолобы… ах, нельзя не проникнуться завистью к этим очаровательным нимфам. Их не простить нельзя. Какая бы толстая гадость ни выпорхнула из их маленьких ротиков - все сходит им с их лайковых перчаток. Стервятников отстреливать - пожалуйста, а куриц трогать - так ни-ни. А перышки выщипывают им их сестры да ревнивые супруги… - продолжил он тираду в своем духе, - против таких броня нужна иного рода. Хоть отпусти щетину ты, они будут и дикобраза преследовать, пока несчастного не загонят в темный уголок и там уже разделают так, как им угодно. И месяц не минул с твоей церемонии посвящения в Большой Круг, как на тебя набросились все разом. Оценивают, примиряют, осматривают … придирчивые жены и некоторые, особо услужливые, мужья… все жаждут быть поближе к трону, а так как мы с тобой у самого подножья, то с нами всякий сойтись не прочь! Амбиция – вот истинная королева Бала, любой без промедления готов гнуть спину во имя ее Чести, даже в урон своей, - довершил он свое витиеватое умозаключение.
Оба рыцаря замедлили свой шаг, чтоб пропустить вперед себя стайку быстрокрылых бабочек-дебютанток. Одна декада, и обратная метаморфоза их превратит в почтенных мягкотелых гусениц-матрон, жующих с аппетитом сочные кроны сплетен вперемежку с песочным печеньем под острым соусом пикантных скандалов и пряных интриг. Воспользовавшись этим препятствием, Куруруги вздохнул и окинул утомленным взором, полуприкрытым флером век, многоэтажные нагромождения шиньонов, кос и париков, пытаясь выхватить из этой чащи скромный фонтан волос до плеч, принадлежавший Шестому Рыцарю. Но тщетно… миниатюрная Алстрайм оказалась той самой пресловутой иголкой в стоге сена. Она б могла избавить его от перенасыщенного покровительства Вайнберга и разбавить их малое общество своим присутствием. Он уж отчаялся насчет своей идеи, когда нежданно-негаданно заметил броскую фигуру в алом.
- Джино, очнись… твоя строптивая Диана соизволила явиться, - спелой новостью он ввел друга в крайнее возбуждение чувств, резанув смычком известия по деликатным струнам.
- Она…и впрямь она, о Небеса! Как я вам благодарен. Мольбам моим внемли... Признателен безмерно за счастливый случай. Моя богиня… тут, какая редкость! – влюбленный тут же встрепенулся, как голубок, нахохлился и принялся лихорадочно поправлять смятые ходьбою фалды мантии, - как я? Не растрепан, не смешон?
- Сгодишься, - подбодрил его Сузаку и сразу получил воодушевленный его же заботою хлопок по плечу.
- Спасибо тебе, ты ведь не в обиде? – переспросил он, волнуясь, что бросает товарища на произвол судьбы, -… так, я пропаду на чуть-чуть или навсегда. Мое отсутствие диктует степень благосклонности ангела и демона в одном сосуде. Я, как раб, готов пасть ниц, ползти по пятам и целовать тень ее туфелек… но боюсь, что перепутаю в этой суматохе с чужими. Не лучше ли рискнуть словить жар-птицу сразу за хвост, ты так не считаешь?
- Упустишь, - прозвучало тихое предостережение.
- Уже лечу… благослови меня на этот ратный подвиг, - попросил он напоследок и, не дожидаясь ответа, скрылся в направлении его добычи. А лань-то не зря слыла непокорной, как тихоокеанский тайфун… поймать наследницу Стедфелдов не удавалось никому. Сузаку про себя пожелал Джино везенья, а упорства тому было не занимать. Седьмому Рыцарю уже порядком надоело по долгу дружбы служить невольным ценителем то приторной оды, то дифирамба, то итальянского сонета… и каждое послание Амура без исключения хромали на все строки. Он почти погрузился в размышления о злоупотреблении чернилами и терпением окружающих во имя эгоизма любви, но внезапно ощутил затылком чей-то пристальный взгляд и обернулся, чтоб повстречаться с ним лицом… однако, вместо дотошного интереса, столкнулся с безмятежным алебастром колонны. Обманулся? Все же Куруруги был убежден, что за ним наблюдали только что… или показалось? Сузаку погладил эфес шпаги большим пальцем и отказался играть в прятки с мифическим яблоком воображения, уже без этого воспаленного суетливой атмосферой торжества, где кто-то за кем-то обязательно следил по той или иной причине.
Абсолютная супервизия.
Герой-любовник удалился… - провел черту знакомый голос сбоку. Владелица его еле-еле своей макушкой доставала до плеча сэра Куруруги. Анью Алстрайм можно было бы принять за девочку, если бы ее контуры не были напрочь лишены задорного ребячества и пухлой персиковой детскости. Она сочетала чудесным образом в себе уместную задумчивость и неземной покой, который было не вывести из строя. Если сам Сузаку имел обычай раскачиваться, как маятник, вправо- влево, то принцип ее устройства вовсе не подчинялся силе момента: Анья напоминала заведенный механизм, который, несмотря на мощные воздействия извне, сохранял стабильность с непоколебимым постоянством древнеримского стоика. Но даже твердую породу прогрызает мышь… в роли грызуна выступала ее тетка, герцогиня фон Ресторф, чей девиз был: «Вода не течет под лежащий камень, но под нужного жениха ложится любая невеста!»
- Удавился? Ты о чем? Минуту назад был жив-здоров наш Джино, - удивился Сузаку ее странному высказыванию. Она всегда выкладывала свои фразы монотонным рядом, и нельзя было отличить, то ли это индифферентная констатация, то ли филигранная ирония, или, хуже того, все одновременно. Он называл это мысленно «сарказмом от чистого сердца».
- Мимо меня пронеся Вайнберг, словно пришпоренный скакун, - передумала она поправлять рыцаря сразу, - вместо полноценного приветствия мне достались лишь жалкие обрывки лепета: «Гений чистой красоты…» Эпитет, я так полагаю, предназначался милому идеалу с глубоким декольте. Кален Стедфелд – неукротимый мустанг, а Джино – начинающий наездник. В ближайший час наш блудный рыцарь возвратится побитый, но живой. Приговором из уст женщины, даже такой остроумной, как эта, рыцаря-неваляшку не сразить наповал. Любопытно. Ты ослышался… как непохоже на сэра Куруруги. Что за червь тебя гложет? – необычно многословная Анья перевела взгляд с непроницаемой стены напротив и приступила к изучению его растерянного профиля.
- Прости, ты меня врасплох застала. А мы тебя искали, между прочим. Но безуспешно… здесь слишком многолюдно, - Сузаку отстранился от неприятного предчувствия, щекотавшего волоски на шее под воротником, и переключился на вопрошающую собеседницу.
- Не только вы вдвоём… что удручает, - процедила она насчет «ищейки», почти схватившей ее в дверях, конечно, по велению переживающий родственницы, никак иначе. Наследница славного рода Алстраймов с четырнадцати лет вела позиционную войну за право не стать трофеем престарелых претендентов на ее приданное и вместе с ним свободу сооружать свое существование. Поначалу лот забывал предстать на аукционах, зевал и пренебрегал ритуалом и инструкциями девушкам на выданье, затем пугал сводников-торговцев и покупателей-женихов трезвостью суждений и неженским нравом, и, в конце концов, Анья тайком «постриглась в рыцари» и стойко перенесла семейную бурю, а затем и двухлетний раскол с ныне покойными родителями. В связи с трагической кончиной последних между непутевой племянницей и ее сердобольной тетушкой было подписано негласное перемирие в Шемброке под надзором нотариуса, согласно которому она сама урегулирует вопрос о замужестве, а Леди Олимпия исполнит обязательства гаранта священного союза. Оскорбленные некогда родичи переменили тактику и всячески гордились достижениями малютки Алстрайм. Ее титул вписали в перечень достоинств, который снова вывесили на брачных торгах…
- Тем не менее, я рад твоему появлению… - заверил рыцарь, - хоть за себя постоять у тебя всегда выходит лучше, чем у большинства собравшихся здесь наглецов, я не позволю обижать …
- Сузаку, ты так нуждаешься в ненависти Света? Зачем понадобилось доблестному Куруруги противостоять моим супостатам? - перебила она, - я справлюсь. Комплекс рыцаря неизлечим, как я погляжу. Знаешь, в чем вся несправедливость мира: есть здравое зерно в нестареющих обычаях отцов: соблюденье траура – это дань памяти, а не погребенье заживо в былом. Если ты собрался себя все-таки захоронить, то явно перепутал заведенья: Двор - не Монастырь.
Своей сентенцией она невольно воскресила печальный образ той, которая однажды захватила его душу полностью, взяв пылкое сердце в прочное кольцо и совершенно отрезав путь к поспешному отступлению. Рыцарь дал обет вечно хранить верность лишь одной единственной Принцессе. Юфимия Британская была всем, а всё без нее сделалось ничем… каменистой пустыней, где путнику, как он, не испить из пересохшего источника. Сузаку глотал мертвую воду воспоминаний об их мимолетном счастье и продолжал брести вперед ради миража праведной мести. Ее скоропостижную гибель оправдывали неизвестным недугом, притворщики разлили скорбные реки нильских слез и предали Деву забвению в темном склепе. На самом деле кто-то яд подлил в фарфоровую вазу с его нежной розой. Вероломный отравитель должен был жестоко поплатиться, и он добьется правосудия, рано или поздно. А там… будь, что будет. Ему все безразлично.
- Где бы я ни находился, упрямая смерть чурается меня. Даже на поле битвы злодейка дразнится жженым запахом крови и пороха… иногда, мне чудится, что я сам смерть… и право умереть вычеркнуто из моих привилегий. Я палач, который оборачивает бездыханный труп врага в белый саван флага. Клянусь, я свыкся со своей нечеловечностью, - он воздвигал глыбу на глыбе поверх нерукотворной могилы, - но людям этого не уяснить, похоже.
- Патетика в эпитафии, как масло в овсянке. У тебя редкий дар. Рекомендую сочинить себе панегирик заблаговременно, в противном случае свой талант проявит в некрологе Джино, - предостерегла Анья, не шутя, без всякого, даже бледного, следа улыбки.
- Я вовсе не…- он запнулся о внезапный возглас, как о булыжник на парковой дорожке. Несколько зевак, увлеченно беседовавших по соседству, навострили уши в предвкушении надвигающейся сцены и повернули головы в сторону пожилой герцогини, рассекающей своим подхриповатым контральто пенистые каскады шумного залива.
- Милочка… вот ты где! а я тебе везде обыскалась… - Олимпия фон Ресторф торопливо семенила по направлению к рыцарям, при этом, совсем не теряя заученной осанки.
- Не вздумай окликаться на ее провокации… сегодня я не настроена на схватку с Мегерой, - глухо прошипела Анья и тут же добавила, - мне жаль, но я вынуждена тебя покинуть в гордом одиночестве. Я бы рада позабыть о родственниках, но они постоянно мне напоминают о своей жалкой экзистенции. Ну, почему старая карга подвержена маразму, а не склерозу? - уже сердито буркнула она, выведенная из естественной апатии катастрофой в лице тирана Домостроя.
- Прикрой мои тылы! – с этими словами маленький рыцарь куда-то испарилась, стоило Сузаку отвлечься на грозовую тучу впереди. А взамен нее к нему внезапно подскочил Вайнберг, собственной персоной. Он выглядел огорченным, был слегка взъерошен, как после драки воробей, и румян, как младенец в объятьях Сикстинской Мадонны.
- Представляешь… - приступил, было, он к повествованию, как его отдернул властный глас герцогини.
- Молодые люди, не подскажите, куда подевалась моя племянница? Всего минуту назад я ее видела вместе с Вами, сэр Куруруги… - дама в старомодном корсете запыхалась, но не подавала признаков отчаянья.
- Ваша Светлость, мисс Алстрайм…- осекся Куруруги: он был несилен в подобных импровизациях.
- Анью срочно вызвали ревизором в ночной дозор, я тому свидетель, - скороговоркой выдумал его товарищ, чем уберег Сузаку от безуспешного оправданья.
- Ах, вот так неудача… моя племянница так востребована, что никак не нанесет визит своей тетушке… Вашему поколению нынче не до нас, - она удостоила дерзких юнцов неодобрительным взмахом веера и, не имея возможности продолжить чтение морали, отправилась дальше на поиски пропавшей.
- Я так полагаю, что с Аньей мы разминулись и вряд ли сойдемся, раз за ней спланированная погоня, - заключил Джино и тут же возобновил свои причитания, - так вот, друг,… я снова потерпел фиаско…
- Неужели? – спокойно издал риторический вопрос Сузаку. Если Фортуна хоть каплю к нему благосклонна, то отверженный поклонник взорвется в пылком монологе, и он сможет подумать о своем, изредка вслушиваясь в неугомонную россыпь метафор и кивая в знак сопереживания.
- Моя жестокая любовь ранила меня прямо в сердце, вонзив свой раскаленный меч по самую рукоять…
Их потеснили, освобождая середину зала для кадрили. В ожидании кавалеров девушки заговорили шепотом, стреляя глазками по привлекательным мишеням. Джентльмены же, кто бодрой, кто обреченной походкой начали понемногу подбираться или подступать к их будущим партнершам, и, поклонившись, уводить под руку согласных. Не прошедшие отбор ютились по краям вместе с маргиналами праздника, как Куруруги, и утешались тем, что втыкали колкие насмешки в спины удачливых соперниц. Грянула игривая музыка, и под ее чарами все вокруг пришло в грациозное движение. Неожиданно завороженный колдовским водоворотом танца, взгляд Сузаку врезался в пару глаз и на миг весь окунулся в эту фиалковую пучину, где затаились черные жемчужины зрачков, вдруг перловица захлопнулась, и все исчезло за переменой чьих-то фигур. Он зажмурился и осознал, что глаза незнакомки похитили его дыхание, словно ястреб птенца. Сузаку вздохнул, и воздух заполонил его грудь вместе с новым, дотоле неизвестным, сентиментом. Рыцарь попробовал усилием воли вызвать из мозаичной мешанины фантома, но не сумел разбить вертящийся калейдоскоп на осколки. Наверное, бессонница, которая неустанно сторожила его уже не первую ночь, принялась слать весточки изможденному рассудку.
- …Малиновка пропела: «Вайнберг, да Вы бредите…», а я в ответ: «Пусть это сущий бред, но разве страсть и бред не одно и то же?», и она… - Джино, не удостоившись никакого подтверждения от слушателя, прервался на полуслове и обратил, наконец, внимание на то, что его друг отпустил рассказчика гулять в чистом поле -… Сузаку! Сузакууууууу… Сэр Куруруги… снизойдите с заоблачных высот на эту занудную твердь.
- Извини, Джино, - он вздрогнул и смущенно улыбнулся, - я тебе внимаю снова… так каков же финал твоей эскапады?
- Ты так выражаешься, будто я заурядный повеса, но это совсем не так. Не ловелас я, - скривился отверженный ухажер, - она мне дороже всех девушек материка, вместе взятых. Тем не менее, моя козочка мне не доверяет, сколько я не сыплю клятв и заверений под ее привередливые ножки. Мой айсберг неумолимо холоден. Мы разошлись, как в море корабли… ее подхватил попутный ветер, а мой парусник, увы, застиг штиль.
- Не волнуйся, быть может, на Серебряном Балу все кончится иначе, - решил он смягчить тяжелый удар, который нанесли Третьему рыцарю.
- Надежда эта призрачна, как опаленные крылышки мотылька. Я же говорил тебе, что она собирается пуститься в вояж по Атлантике и отбывает послезавтра. Ты сегодня какой-то не такой, как обычно. Не то чтоб неприкаянный Седьмой рыцарь никогда не вел себя, словно он был не от мира сего… но такая отчужденность от действительности не свойственна даже тебе… - заметил Джино и сдвинул золотистые брови на переносицу.
- Я…да, кажется, мне не по себе. Голова кружится немного… в затылке забарабанило, как будто в мой храм ворвалась цыганка с кастаньетами, - признался Седьмой Рыцарь и провел ладонью по торчащим вихрам, чтоб пригладить волосы и пробудившуюся тревогу.
- Сэр, Вы имеете право немедленно отправиться на заслуженный отдых, - Джино отдернул бирюзовую мантию назад и артистично воздел руки в перчатках к замысловатой лепнине потолка, - Жертвоприношение свершилось! Ведь ты отдал день дворцовому этикету. Тем более что ты не принимаешь никакого участия в полуночном спектакле Месье Годемара, а завтра нас с самой рани ожидает хлопотное утро. Турнир Трех Лилий измотает, кого угодно, даже легендарному всаднику Ланселота не помешает выспаться накануне этого славного Действа, - златогривый аполлон умел изредка выдавать надлежащие советы, хотя сам он их пропускал в одно ухо и, не медля, выдворял вон из второго: Джино был против всякого постороннего руководства, затрагивающего его драгоценную персону. Кодексы он соблюдал по мере обстоятельств и собственных понятий о справедливости, что потворствовало его реноме даровитого сорвиголовы.
- Пожалуй, тут не поспоришь. Морфей – лучший бальзам на мою изнурённую плоть… но сон мне в последние дни не благоволит. Как некстати эта демонстрация собственного превосходства! Тебе известно, какого мнения я о потешных боях… очередное азартное развлечение для вельмож, - с презреньем отозвался Куруруги о предстоящем фестивале воинской доблести, - на их ринге, обвешанном гирляндами и трибунами, я – кто угодно: ловкий циркач, дрессированный тигр, отважный гладиатор, - но не кавалер рыцарского ордена. Им бы душещипательных зрелищ да воздушных пирожных. Отвратительно.
- Но ты рафинированный воин, пользующийся внушительным спросом на дворцовом рынке, - гейзером бил из Джино его неунывающий оптимизм, - мне тут одна загадочная сорока подбросила знатную весточку: маркиза, чья искренняя симпатия так и осталась неразделенной, имела смелость во всеуслышание заявить, что якобы кровожадный Кощей Брэдли заставит тебя с лихвой поплатиться за оскорбление ее Высоких Чувств. Наш колченогий вампиреныш клюнул и вцепился всеми своими клыками в пари. А по мне, так ты размажешь кровососа в два-три присеста. И ставки уже сделаны, мой друг. Не подведи же мой доверчивый кошелек… - заговорщически подмигнул товарищ.
- Джино, и ты заодно с этим балаганом, - Сузаку обреченно покачал головой, - мне их досужие прогнозы нипочём. Триумф одержит только тот, кто его достоин. Все же Брэдли невыносим. Вот сносный повод проучить его нахальство. Но я пойду... пора к Морфею в гости. Не натвори мне яростных соперников и лишних бед. Я не железный дровосек… - предупредил он на прощанье и взял кратчайший курс на выход. Для Куруруги Сузаку бал - уже вчерашний смутный отпечаток на восковой дощечке «Чепуха». Но потусторонний образ танцора все почему-то не бледнел в абстракции… а под капюшоном энигмы рукоплескал проказнице-цыганке, которая била в звонкие цимбалы, рыцарь ускорил шаг, пока она не прикатила гонг.
*****************************************************************************
В коридорах он был неожиданно задержан Главным Распорядителем Покоев, чей возраст, на самом деле, значился в местном свитке страшных тайн. Ворчливый ключник-гном с серебристыми баками и желтоватой, как пергамент, кожей изумлял только лишь тем, что был неподкупным как честный фанатик-чиновник. Редкий вид, выживающий, непонятно как, в меркантильной фауне Дворца. Педант, он наделял обителью согласно званию и заслугам, а не взяткам и никогда не упускал никаких мелочей комфорта.
- Ваше Благородие, будьте так любезны, сопроводите старика в Северное Крыло, - приступил он сразу к делу, чем озадачил рыцаря, - я вынужден принести свои глубочайшие извинения, но Ваша комната не удовлетворяет больше требованиям протокола. По милости, одного болвана, - он сухо наградил нелестным эпитетом провинившегося слугу, - приключился небольшой пожар. Я обещаю, что переселение никак Вас не стеснит, - заверил его Распорядитель и поманил юношу за собой, - я Вас лично доведу до Ваших апартаментов, а то заблудитесь ведь в этих катакомбах… поганец получит свою трепку, чтоб не повадно было впредь забавляться куревом, где вздумается…
- Ничего, мне сойдет любой ночлег с кроватью… не беспокойтесь так, я не в обиде, - Сузаку поравнялся с власть имущим и последовал за коренастой фигурой в буром по неведомому ему до сих пор маршруту. Он потерял счет поворотам и ступеням и оттолкнул прочь бессмысленную затею угадать, куда его ведут.
Ночная гавань, к пирсу которой его пришвартовал Распорядитель, была обставлена с изыском мебельного гурмана. Сандал и черное дерево, обитое плюшем и генуэзской кожей, резной шкаф с яхонтовыми инкрустациями, стол с ножками, обвитыми лозой из сахарских кобр; свисающее сверху зеркальное око, которое то хвасталось кристальным отраженьем, то поражало фантазию причудливым искаженьем, и кровать исполинских масштабов под тяжелым, расшитым бисером, темно-синим балдахином. Рыцарь, с опаской рассматривая дорогие декорации, внезапно ощутил, как вязнет подошва сапог в пушистом персидском ковре, усаженном узорами, как королевская клумба - заморскими тюльпанами.
- С чего бы такое гостеприимство? Я ведь не шах… такая обстановка давит на мое спартанское воспитание, - пожаловался узник глухонемой двери. Мантию он накинул на гнутую спинку стула, а сам устроился по соседству, чтоб смириться с его пребыванием среди экспонатов антикварной лавки. Мигрень притихла, уступив караул дурманящей истоме. Зажмурившись, дабы не лицезреть мрачного лохматого доппельгангера, усевшегося вальяжно визави, он стянул тонкошкурые перчатки с крагами, без труда нащупал двумя пальцами червонные запонки и распустил манжеты, оголив смуглые запястья и беспорядочно рассыпанные короткие шрамы – в детстве мальчишка-сорванец частенько ввязывался в склоки со сверстниками из-за предубеждений их родителей. Когда разъяренный папаша-дворянин застал его за карательным членовредительством над сыном-сосунком, то отцовское возмездие ударило его незамедлительно: невежу-драчуна и варвара-азиата усердно отхлестали борщевиком по чем попало. Он тогда чудом вырвался из стального капкана графских прислужников. Этот плачевный опыт научил его одной древней истине: наказание насилия насилием влечет порочное повторение с переменой слабого и власть несущего. А после того, как батюшка взыскал раскаяние с позора семьи, опуская эвфемизмы, решил вбить в толк прирожденному олуху отменной поркой, то он еще более укрепился в мысли о вреде рукоприкладства и прекратил стращать задир кулаком, а выставлял непробиваемый щит, чтоб отклонить дерзкие повадки неприятелей. Он взрослел, а мир пребывал в незавидном постоянстве: все те же беспочвенные обвинения и косые взгляды, недомолвки и рутинная неприязнь: какие б новомодные фасоны не примеряли бы газоны, а все стригут под трафарет. Сорняк либо возводят в ранг культурного растенья, что явно обусловлено терпеливым рвеньем сорта, либо выкорчевывают с потрохами. Трава коротка, да корни глубоки. И армия Куруруги подравняла под эталон «вояки», но даже жесткая дисциплина не сумела искоренить в нем вольнодумие, семя которого взросло еще в те годы, когда он безалаберно, бывало, днями напролет убегал из-под родительского крова и заветов, за что потом платил сохранностью своих ушей.
«Как же мне претит лицемерие дворянского столпотворения под скрипки… и сам я… разодетый, как какаду…скорее бы отправили меня в поход на Гибралтар, военный театр – вот мое призвание… но и это амплуа мне порядком опостылело. Еще и Турнир, петушиные бои за звание именитого Пса! Нет, я упрошу Волдштайна меня услать в другое полушарие… там я забудусь… забвение меня спасет от сумасшествия, а битва - от плена приспешников Сатаны! »
Усталость отступала, и сон ее сопровождал, как рьяный поклонник. Он снова не сомкнет глаз, а будет валяться на постели и грезить о мертвой принцессе, ее легкому, как перышко горлицы, прикосновению и сладко-звонком щебетании. Рыцарь вознамерился закончить, как можно скорее, свой ночной туалет и избавиться от футлярного мундира, сковывающего всего его, от верхушки до щиколоток. Прицеленными рывками Сузаку расстегнул две пуговицы с гербами, но расправиться с третьей ему не дал навязчивый стук в дверь. В недоумении он оставил пуговицу, так что она наполовину высовывалась из петли.
«Кому я мог понадобиться в столь поздний час? Молчат? Это не по службе, иначе бы, прибегнули к секретной комбинации…а тут… какое-то хаотичное постукивание. Открыть и разрушить уединение? Может, если я промолчу, они уйдут восвояси… если их привел сюда какой-нибудь пустяк или просто пресная шутка пьяного глупца».
Снова стук, настырный и спешащий. Он выпрямился, настроенный проучить шалуна, и задел нечаянно ладонью кем-то порванные костяные четки на столе, дюжины две шариков прыгнули на пол и так же застучали дробью сбившейся лошадиной рыси. Рыцарь наклонился и подобрал беглецов, засунул их наспех в нишу кармана и откликнулся нежданному гостю:
- Что Вам надо? – он питал надежду сухим тоном отпугнуть пришельца.
На той стороне послышался шелест, потом секундная заминка на раздумье, и, наконец, неуверенный, но храбрящийся девичий голос:
- Лорд Куруруги, Вам письмо от Леди Сумераги. Вы отопрете, или мне его под дверь подсунуть? – видно, что смущение доблестного гонца почти одолело.
«Ох! Эта сестра и ее порывы наладить родственные узы… зачем я им всем сдался? Непонятно мне их снисхожденье к тому, кого предал анафеме родной отец…хм, не нуждаюсь я в сострадании кузины и прочих сочувствующих меценатов Клана… а она даже не допускает такого истолкования моей оторванности от семейного очага и регулярно извещает обо всем, что творится в окрестностях Блубёрда».
- Так и быть. Приму. Момент, - Сузаку сделал марш-бросок и повернул ключик в замке, впустив на порог юное создание, рыженькую служанку с кремовой кожей и вполне смышлеными глазами, цвета недавно проклюнувшейся осоки. Она прищурилась, из-за лампы, обрисовавшей лучистым маслом ее силуэт, и в ее заросших ряскою глазах-колодцах заплясали мазурку искорки смятения и решимости. Она всегда до мурашек боялась сойтись нос к носу с Седьмым Рыцарем Круга. Ее подруги ей пересказали легенду о роковом Марсе, в которого нельзя не влюбиться по причине его неотразимой стати и недосягаемости, особенно для таких простушек, как Ширли Фенетт. Словом, она была наслышана о Хладнокровном Герое, чье сердце оковано, как сундук, десятью железными обручами. Теперь же, дочь бесприданницы-портнихи и потомственного младшего Смотрителя Лесных Угодий, представ, как есть, перед безупречной Ледяной Статуей оторопела, вся смешалась и зарделась, как венчик мака.
- Письмо давайте… ну же, что уставились, будто я новогвинейский людоед или восьмое чудо света? – он подставил раскрытую ладонь, сердитый на впечатлительную служанку и сам на себя за всколыхнувшуюся неучтивость. Та была зашита в его хроническом нерасположении к контактам, но появление миловидной девицы вспороло недолговечный шов.
- Да…да, конечно. Ваше письмо… оно было… секунду… куда я его подевала? – она лихорадочно начала перебирать потроха своей наплечной сумки, пока не раскопала в ее недрах злополучный конверт с одним загнутым углом, - простите мою нерадивость, я никудышный почтальон, - униженно промямлил рыжеволосый рассыльный и вяло протянул корреспонденцию.
- Прощаю… Вас истощила беготня с этажа на этаж, меня же измотал застойный пир, - смягчил свой суровый напор рыцарь, тронутый ее затруднением и безыскусной правдивостью, за которой корысть бы не поместилась никоим образом. Если посетители Палаца после бурных празднеств и нескончаемых церемоний обретали отдушину в любвеобильных перинах и купальнях, то постоянные жители дворцовых застенок были лишены всяких поблажек. Прислуга ловко лавировала с неподъемными подносами, зорко ухаживала за повсеместной чистотой, расставляла бокалы, багаж и его собственников, угождала капризам, кормила и мученически, как иудеи – гнет египтян, сносила все раздутые упреки высокопоставленных особ. Особенно приходилось туго тем, кого назначали на службу сиюминутным поручениям. Вечерняя палитра сгущалась, и вспыхивали гроздьями светляков люстры и мириады пожеланий: в темную половину дня улей пенисто кипел и клокотал, в нем копошились тысячи работников и работниц, дабы трутни насладились вдоволь упоением красочного безделья. А когда светало, и первые лучи солнца пробивались из-под ставней, Хозяева, зевая, кряхтя, отчасти навеселе, разбредались по своим опочивальням. Но и тогда разномастный персонал ничуточки не дремал, а готовился воскресить круговорот увеселений для одних, а для себя - забот.
«Рискованное это занятие – разносить почту в такое время и, главное, сомнительным адресатам… отважная синица, раз не страшится распутных лап…»
- Оно помялось, - расстроилась служанка и виновато потупилась, робко поправляя вылезшую из упитанного узла шаловливую прядь с отливом песком отполированного медяка.
- Ничего… можете идти, ведь Вам нужно доставить кипу бумаг в срок, если будете лить соболезнования, расставаясь с каждой из них, то до зари не управитесь… - предупредил ее Сузаку и кивком указал на нетающую стопку, выжидательно торчащую из ранца. Но девушка лишь сильнее прижала пузатую сумку к бедру и приоткрыла свои губки, как маленькая гуппи, чей аквариум осушили:
- Я… я… Вы так великодушны, сэр… и благородны, - запричитала она сбористой скороговоркой, - заступитесь за Ривалза, умоляю… это… это не его вина, что ваша софа занялась огнем… он мне все рассказал и…и ему верить можно…он честный малый, просто у него такая карма, - не умолкала Ширли, захлебываясь словами и страхом, что ее осадят слишком рано, - он зашел к Вашей Светлости со сменой постельного белья и застал там даму… - она испуганно округлила глаза, когда рыцарь сморщил гримасу, но не остановила поток исповеди, - та…та разозлилась его приходу, влепила пощечину и покинула комнату, забыв свой дымящийся мундштук на перилле, а Ривалз не сразу его приметил… Угрюмый Роджерс, естественно, ему не поверил и ужасно разозлился, что слуга оправдывается наветом и пятнает высокородное имя… он…они… его сошлют на конюшни из-за недоразумения, а он единственный кормилец для своей пожилой матушки… проявите жалость, Лорд Куруруги… я буду перед Вами в долгу и исполню все-все… - Ширли залилась краской, - простите, я… наверное, мне не стоило… наболтала таких глупостей…
- Ах, вот оно что, - накинул он лоссо, чтоб застопорить безудержный галоп, - попробуем-ка по порядку! Во-первых, если все, что вы мне тут засвидетельствовали – правда, то я придумаю, как облегчить участь Вашего дружка. Я не желаю быть хоть как-нибудь причастным к страданиям невиновных. Во-вторых, от Вас мне ничего не надо… я не совершаю подвигов ради вознаграждения, - подытожил рыцарь и дал ей выпустить задержанный вздох из клетки на волю.
- Благодарю… за то, что выслушали и не прогнали. Я всегда буду помнить о Вашей доброте. Тогда… я пойду! Разрешите откланяться? – задребезжал колокольчиком ее голосок. Ширли Фенетт «вручила» ему в дар кроткую, застенчивую улыбку-незабудку, одухотворенную природным обаянием, и снова заправила вывалившуюся буклю за ушко.
- Да-да, ступайте уже…и не переживайте так…Рыцари не раздаривают обещания, как уличные проходимцы – лотерейные купоны, - обнадежил ее Сузаку, переусердствовав в убедительности словесных оборотов, и мигом пожалел о содеянном.
«Замечательно! Не изречение, а какая-то нерушимая клятва! Великий Демиург! Теперь я прослыву защитником сирых и убогих… скоропалительные поступки – мой конек… и этот жеребец меня однажды сбросит в придорожную канаву…»
- Славной ночи, Сэр, - осчастливленная просительница попятилась, изобразив короткий реверанс, и юркнула, как проворный уж, в мглистый сумрак коридоров.
Он затворил дверь, испещренную ансамблями завитков, и у изголовья кровати зажег лампу под тыквенным куполом абажура. Рыцарь глянул в просторное окно и чуть не засмотрелся на луну, подвешенную на незримой ниточке небес, и сизые дирижабли облаков, вежливо огибающих круглолицую ведунью. Сузаку нехотя оторвал взгляд от феерической панорамы и возвратился к насущному вопросу.
«Письмо от Кагуи… распечатать сейчас и растранжирить сон на недельную сводку событий провинциальной идиллии или отложить до лучших времен… и захоронить в каком-нибудь из ящиков под предлогом «позже»? Все равно, кузина прекрасно осведомлена о моей привычке слать худой ответ раз в полгода… ей и так донесут гораздо больше о ее знаменитом двоюродном братце заезжие дворяне! В Блуберде, небось, ничего не переменилось… стагнация деревни и повышение налога, прожорливая саранча и соседский вредитель лендлорд, шумные ярмарки и разношерстные бродячие труппы, дряхлеющая усадьба и вечная починка давно заржавевшей калитки на заднем дворе, которую никто не смеет заменить… после его кончины…»
В тридцать два года подающему надежды отпрыску Правого министра Генбу Куруруги, чьи предки носили некогда многослойные одежды мандаринов и хранили четверть самых главных государственных печатей, поручили дипломатическую миссию в рамках Синопского Соглашения, соблазнив тюнагона, советника среднего пошиба, блистательной карьерой. Дальновидных сановников подкупили выгодные пропозиции иноземцев, и их благосклонность перевесила традиционную придирчивость престарелых Чучел Соломенного Сегуната. Жажда нажиться на волшебных британских бобах открыла Имперскому Коню морские ворота в крупнейшие порты Хонсю и Хоккайдо. На одном из быстроходных парусников и отбыл в лоно Западного Мира посланник японской нации, который обязан был перенять все полезное у чужеземцев, продемонстрировать все то уникальное, чем были наделены жители страны Солнца и возглавить Ост-ниппонское Торговое Представительство при Дворе его Величества, Чарльза Британского. Как у всякого порядочного японца, его единственной любовницей, законной, между прочим, была служба, а в остальном господин Куруруги являл собою раритетный образец семьянина. Однако в первую очередь он был достойным мужем Японии, а во вторую – супругом урожденной кугё, Хошико Куруруги, в девичестве Сумераги, и отцом своему трёхлетнему сынишке-непоседе. Вскоре, ближний круг семейства Куруруги был перенесен теченьем Куросиво на другой конец света, и обосновался в арендуемой за счет Короны столичной резиденции Восточного квартала. Генбу, как патриот, каких мало, отклонил титул «Почетного Британца», но принял от Верховного Сюзерена полтораста акров красной жирной королинской земли, уже засеянной высочайшими сортами маиса и пшеницы, к приезду только-только назначенного Властелина. Такое колоритное хозяйство завлекло бы любой расчетливый ум баснословным доходом и ничего не требовало взамен, кроме чуткого ухода, посредственного трудолюбия и некоторой доли прозорливости. Древний род, что происходил от великих шести самураев, нарекли «petite noblesse*» и сунули в связку жалованных эсквайров. Спустя девять лет Процветания и Святости японо-британского союза Империя, не дав оклематься бывшим единомышленникам-коммерсантам, провозгласила неудобоваримый ультиматум. Одну чашу весов отягощало неравенство: одна телега ржи – двадцать телег риса, другую - тотальная Блокада вод, несущих груз всех негоциантов Тихого океана. К легкодоступным берегам Японии подобрались первые заморозки колониальной экспансии и, заодно, Ужасная Саксонская Флотилия с наместником-марионеткой на борту. Тогда безалаберным отроком двенадцати лет от роду он смутно догадывался, отчего едкая, как плесень, седина одолела неподатливую смоль отцовских волос, а гнетущая тишина по майским вечерам затыкала переливчатый напев голосистой мандолины его матушки, зачем в июньский зной под тщательным надзором ментора и солнцепеком он, часами напролет, речитативом твердил наизусть «Восемь Поучений» из Сутры Лотоса, и почему за малейшую промашку воспитанника поправляли либо хворостиной, либо увесистым подзатыльником. Но более всего домочадцы впадали в уныние от приглушенных толстокожими стенами всхлипов и темно-бордовых, как поздняя слива, синяков, прижившихся под некогда ясными, как весеннее озеро в ложбине Фуджи, глазами госпожи Куруруги. Та безукоризненно зашторила густыми ресницами свое горе, когда Сузаку проронил, снедаемый сыновним предчувствием: «Мама, что с Вами?» и, накануне собственных именин тайком утопила всю невыплаканную скорбь на дне пруда Хоши, намеренно задуманным ее супругом, чтоб скрасить однообразие природы у любимой часовенки его ненаглядной. Все утро мальчик простоял, как оловянный солдатик, на Большой плите, сторожа преданно треснутую фарфоровую куклу, обхваченную венком из кувшинок, а когда на тропинке показался отцовский серый кафтан, то он натужно взвыл, как бешеный звереныш, и набросился с разбегу на глиняного человека с большими восковыми руками убийцы. Генбу Куруруги бесцеремонно швырнул щенка оземь и, не раздумывая, отрекся от волчьего отродья, так и не выдрессированного чтить своего родителя беспрекословно. Как только Цукиеси переплыл небосвод на звездном пароме, его выслали вон с нехитрой поклажей, дряхлой клячей и доходчивым ходатайством какого-то знакомого генерала с недвусмысленным предписанием куратору Вирджинской военной академии устроить судьбу несчастной сироты…
Сузаку зажал конверт меж двух пальцев и размеренно покачивал им, собираясь расстаться с напоминанием об отчем доме и, вместе с этим, со всем мирским… когда на обороте выступила кричащая надпись: «Срочно! Не откладывай на потом, мой дорогой!»
«Что за переполох в глуши поместья мог подняться? Сенсация, никак иначе… мор скотины, незваный град, лесной пожар, крестьянский бунт… какая стихия вторглась и разворотила несокрушимый уклад… постой, кузина уволила прежнего секретаря? Малышка Кагуя ведь никогда не выводит эпистолы собственноручно. Хоть она и просидела полдекады на татами императорского хокусина, сестрица предпочитает диктовать очередной пассии свой доклад, не скупясь на откровения и разоряясь на плату этим бритым "содержанкам", как доморощенный чистокровный аристократ. Ее, впитанная с молоком кормилицы, гордость не позволяет марать перо о латиницу. Но почерк последнего писаря, кажется, его звали… Канаме… Оги Канаме, смазливый конторщик-полукровка, выписанный ею самолично из Киото, был разлапист, угловат и без каллиграфических изысков… а здесь прямо мастерская манера чистописания, буквы – все как на подбор… Я уже могу напророчить содержание: она заказала себе школяра из Сорбонны и выложила целое состояние за его выдающийся навык и обоюдность симпатий… »
За неимением ножниц он прилежно вскрыл зловеще голубой конвертик без надрывов, черкнув ногтем под нежной кромкой. Но стоило надрезать бумажную кожуру, как оттуда выстрелило залпом пахучее облачко, частью, испарившееся в его перепуганном вдохе, частью, опавшее серебристым инеем на рукава и остроугольные лацканы. Рыцарь звучно чихнул, раздраженно стряхнул мелкозернистую пыльцу с себя и высокопарно выругался.
«Кагуя… и ее разборчивая неуемность к арабским благоуханиям! Что это за гадкая присыпка? Сочувствую тому невезучему астматику, который добивался ее взаимности прошлым сезоном… и добился только лишь того, что слег… »
Сузаку снова подхватил конвертик с сюрпризом и с опаской извлек оттуда сложенный вдвое лист, туго обернутый узенькой ленточкой крест-накрест. Он полминуты возился с неподатливым узелком и проклинал вздорные замашки сестры. Когда ему, в конце концов, удалось развязать и расправить полотно послания, то обе его брови вспорхнули возмущенными галочками на лоб, забаламученный рябью морщинок: хроники, обыкновенно заполоняющие страниц пять-шесть, сжаты в две куцые строки? Как странно, что сестра изменила изобилию пасторальной эпопеи, ограничившись хайку в прозе?
«В три часа после полуночи быть судьбоносному свиданию. Осталось затаить сахарную надежду: ведь ты не проспишь дольше, чем предопределено! В.П.(перечеркнуто)… С. Д.»
«Я предвосхищал нудную летопись, а получил загадочную лакуну? Это вовсе непохоже на мою кузину! Пусть она и эксцентрична и не брезгует чудаковатостью, но Кагуя не верит в краткость инициалов… может, от ее лица какой-то слащавый обормот со мною вздумал сыграть анонимную партию… как мне надоели пошлые нападки! Еще б подписались: «твой суженный». Ха!»
С досады рыцарь вгрызся свирепым взглядом в нелепое уведомление о рандеву вслепую:
- Вот так чертовщина! – воскликнул он, когда чернила начали линять с хвоста, и высветились так, что неразделимо слились с пропусками между уже незримых слов. Сузаку гневно скомкал издевательскую пустышку и метнул, не особо целясь, бумажным снарядиком в разверзнутую пасть янтарного дракона напротив. К огорчению рыцаря, он промахнулся: его мушку предательски подбил неповоротливый мускул в плече. Внезапно расписные дубовые панели, оконные рамы и мясистые натюрморты завертелись неистовой каруселью вперемежку с всплывшим вихрем бала… он пошатнулся в вспышке слабости и осел на кровать. Казалось, рыцарь поужинал свинцом и проглотил изрядную порцию клейкой вишневой смолы, выкатившей по одной слезинке с обоих краев переносицы и залепившей вязкой поволокой его веки. От накрахмаленных простыней повеяло летучим розмарином, гвоздикой и клубничным сиропом. Он почувствовал, как отступает под натиском неведомого чародея разгромленное подчистую сопротивление. Рыцаря сморил искусник-сон: туше! Он с легкостью влюбленного, отрывающий без усилия лепесток ромашки, уложил Сузаку Куруруги на лопатки.
*****************************************************************************
Перед ним расстелилась виляющая тропинка с расплывчатыми излучинами, заросшими кудрявым бакенбардами папоротника, в кущах которого собрание сверчков давало трескучий концерт, наигрывая старинный лейтмотив ноктюрна. Не успел Сузаку пройти по дорожке и пять шагов, как очутился на лысеющей лесной опушке и средь бела дня. Молодой человек сощурился: его ослепил солнечный зайчик, вскочивший на кончик его носа, и резво запрыгнувший на карниз ресниц. Он согнал его прочь, и тут же перенеся к пьедесталу, на верхушке которого под хрустальным куполом распустилась во всей своей величавой красе горделивая лилия. Когда очарованный странник присмотрелся, то увидел, как в чашечке цветка розоволосая дюймовочка старательно складывала в подол зернышки пыльцы, выщипанные из нутра тычинки. Она боязливо обернулась, когда малиновую колыбель накрыло покрывалом тени, и он узнал в собирательнице нектара его Принцессу. Девушка ростом с булавку мигом поднялась и разом растеряла весь урожай цветочной яшмы.
- Принцесса Юфимия, - позвал он ее неуклюже пересохшим голосом, та отозвалась изумленным возгласом, который, подобно узнику, застрял по ту сторону прозрачного зонта.
- Юфи… - сорвался натужный стон, и ее ответный крик вновь не достиг его недостаточно чуткого слуха. Принцесса, заключенная в Королевской Лилии, попробовала вскарабкаться вверх, но потерпела неудачу и, оступившись, повисла на тычиночной нити. Но чуть он откинул злосчастную крышку, чтоб уберечь от падения Леди, что отважилась на побег, как той не стало. Рыцарь весь затрепетал, как осиновый лист, и дрожащей рукой потянулся к заброшенной темнице.
- Вы ошибаетесь, я не принцесса, ни в коем случае – я фея, - раздался проникновенный сопрано позади. Он оглянулся и остолбенел, как громом пораженный. Pink of perfection*! Над травянистым пологом парила его Юфимия, облаченная в великолепный пурпурный хитон. На округлые уступы плеч ниспадали шелковистые локоны, извилистыми ручьями струившиеся по полуобнаженным бедрам и прерывающиеся у лодыжек, таких же тонких, как зрелый стебель молочая.
- Я не могла слышать Вас из-за пренеприятного проклятия, наложенного на меня с рождения, но я умею читать по губам, - охотливо пояснила богиня и улыбнулась так, что даже на самом донышке ее васильковых очей заискрились приветливые огоньки.
- Не может быть… я, наверное, брежу… совершенный двойник? Неужто? Нет… Юфи… - пробормотал он, запутавшись в извечной дилемме сердца и рассудка, сплетших свои хитрые сети. Коллизия аверса и реверса.
- Любовь и бред – все то же. Нелепостью приучены мы обзывать, клеймить абсурдом… чудеса… мечту же вздёрнуть на высокой виселице здравого смысла проще простого, - заявила неожиданно серьезно Фея веским тоном Шестого рыцаря, но тут же переменила разговор, - однако Вы меня освободили от чудовищного заточения, и я обязана Вам как спасителю…
- Если Вы не она, то я ни в чем не нуждаюсь, - наперерез ответил Сузаку, силясь выслать вон из мыслей ее прелестные лодыжки, облитые молочной белизной… которые, наверняка, точь-в-точь такие же, какие были у его неприкосновенной Принцессы.
- Я исполню твое самое сокровенное желание, Куруруги Сузаку… - упрямо пообещала Фея и подлетела к вспыхнувшему, как Фаросский маяк, рыцарю близко-близко, едва дотронувшись его груди ладошкой, - я… пошлю тебе новую любовь, настолько сумасшедшую, настолько отчаянную и необузданную, что растопит даже твой лютый февраль… как прошлогодний залежалый сугроб. Прими же мое тебе благословение, - шепотом довершила заклятие чародейка, и их уста сомкнулись, дабы скрепить нерасторжимый Договор.
Томное прикосновение и пьянящий привкус амброзии оборвали пряжу сновидения, но не поцелуй, по волшебному мановению оборотившийся явью. Сузаку приотворил врата-веки, прорезав пастельное марево Гекаты, и взглядом натолкнулся на широко распахнутые глаза цвета Жирофрея, старожила королевского сада, которым так любила любоваться Юфимия. Пришелец вздрогнул, пойманный с поличным, и тут же отпрянул назад, разъединив закипающий сплав губ. Еще чуть-чуть и они б спалили их дотла, а так отделались терпким ожогом, который все не затухал. Рыцарю захотелось остудить тлеющие угли пальцами, но кисти рук, словно в невидимых кандалах, покорно покоились на лоскутной кайме узорчатого одеяла. Локти увязли в коварном ложе, как во всеобволакивающей трясине, поработившей и голени, и стопы. Плененного охватил ужас: он не мог пошевельнуть и мизинцем – его поразил паралич! К некоторому облегчению, Сузаку заметил, что он все еще капитан судна, угодившего на мель, раз ему удалось повернуть штурвал: его не покинула способность управлять шеей. Рыцарь застал виновника своей напасти застывшим в узкой расселине балдахина. Не разглядеть: то был некто, весь в черном, с головы до пят, как похоронная процессия. Вдруг блеклый луч лунной лампады осветил его, упав клином на белокаменный анфас. Породистое лицо в оправе копны вороного окраса было скрыто бархатной маской, резко отсекавшей скульптуру скул. Своей бледной, знающей улыбкой Особа выдала прямолинейную причастность к незаконному вторжению и беспардонному насилию над обездвиженной жертвой.
- Вы перешли границу моей галантности, бессовестная женщина! - гневно заговорил Сузаку, уверенный, что перед ним очередная переодетая авантюристка. У него не вышло унять тембр в надменной узде безразличия, - кто Вы такая?
- Каюсь, но паспорт предъявлять отказываюсь. Но все же, ты непростительно обознался. Sancta simplicitas*! - вынырнула насмешка, подражающая звучанию виолончели: вкрадчивый тенор вряд ли принадлежал сладкоголосой сирене. Сузаку, обругав свою наивность, пригляделся тщательнее и, к своему стыду, убедился, что ему отнюдь не заложило уши: незнакомец сглотнул, и под точеным подбородком выступил холмик наследника Адама.
- О Боги! Ты…ты мужчина…- обычно уравновешенный баритон рыцаря споткнулся об шерстяной комок, застрявший в горле тошнотворной пробкой. Кофейная тьма расползлась по углам, на свое усмотрение замаливав сажей окраины опочивальни. А под лунной вуалью вырисовывался зловещий облик. Персона нон-грата не обнаружила никаких достопримечательностей Евы, а, наоборот, отличалась астенической комплекцией, была крайне худощава, самую малость сутула и разоблачала свой незрелый возраст нескладностью только что оперившейся молодости. Однако же, юнец не переставал кичиться своим превосходством, вызвав рыцаря одним своим высокомерным взглядом на поединок среди равных.
- В яблочко! Но что с того? Ты тоже… - отметил он очевидное совпадение, после чего наглец перешел в дерзкую контратаку и опять навис над еще сопротивляющимся, но на самом деле безобидным противником. Рыцарь попробовал удержать бразды правления и продемонстрировать абсолютное спокойствие.
- Вот именно! Поэтому тебя тут быть не должно! – запротестовал Сузаку, силясь волюнтаристски впрыснуть жизнь в заглохшие мышцы и провести воспитательный сеанс с негодным мальчишкой. Это было, конечно, неразумное послабление подростку, который, только так, мог сгодиться ему в младшие братья. Но последующий вульгарный маневр бесенка протрезвил рыцаря, Сузаку ощутил всю уязвимость своего неоднозначного положения: инкуб улегся набок рядом с ним, словно опытная куртизанка, и, захватив загорелое запястье в теплое кольцо пальцев, нащупал тикающую жилку пульса.
- Что ты себе позволяешь? Не смей трогать меня! Мерзавец! Ведь это ты… ты… - если б Сузаку мог, то он бы уже давно отпихнул гостя и под конвоем отвел бы в Комитет Благочестия, исправительный орден бенедиктинцев, который, чтобы там ни было, перекроил и направил на путь истинный каждого поступившего под сень их патронажа еретика, не гнушаясь в методах по очищению подопечных душ от скверны Нечистого.
- Да, пыль Венеры, виновница твоей беспомощности, – мое изобретение, - подтвердил он худшие подозрения рыцаря, - но не переживай понапрасну: рецептура безукоризненна, а мера выверена с точностью до песчинки. Чудесный порошок, который ты, по моему замыслу, впустил в свою телесную обитель, наделяет создателя властью творить с тобой, мой дорогой, что вздумается, - он поднес руку рыцаря к своему рту и, как леденец, лизнул подушечку его большого пальца, затем зажал целиком перст промеж губ, словно сигарету, и принялся его сосать, слегка прикусывая тут и там, - при этом, корень женьшеня многократно повышает чувствительность и раскаляет желание до бела, - соблазнитель увлеченно восхвалял достоинства своей отравы, временами отвлекаясь от сладострастной пытки, - но вот со снотворным я просчитался, - Голос батистовым платком накрыл раковину уха, и бахрома на висках рыцаря колыхнулись от похотливого дуновения, - честно признаться, я и не представлял, что своим лобзаньем я пробужу рыцаря, как сказочную королевну, усыпленную зловредным магом.
Его голова была отделена от остального тела, как командир от армии вражеским Блицкригом. Но рыцарь отказывался сдаваться и что есть мочи взывал к верному ему самообладанию.
- Это омерзительно! Ты…ты … невменяемый! Прекрати немедленно! – рявкнул он бесполезный приказ и скорчил мину, когда его ущипнули за мякоть мочки. Человек в маске еле слышно рассмеялся.
- Что отрицать! А ты, белый рыцарь, - моя горячка и мое безумие, агония, щемящая щипцами грудь … ты, сам того не ведая, очернил мою девственность своим появлением… и своровал покой и аппетит. С того момента я только грезил… как Платон, а после… я захотел заполучить то, что мне должно принадлежать, - охваченный пылом юноша алчно впился в оголенную шею, и рыцарь остервенело завертел головой, чтоб отбиться от языка, который жадно лакал его чувствительную кожу.
- Если… если ты…гаденыш… не остановишься сейчас же, то я тебя изрублю на дуэли. Клянусь! – всхлипнул с хрипотцой Сузаку, угрожая беспощадной расправой, последним доводом в его арсенале.
- Я против! Скомпрометируешь нас, и взойдешь на плаху, не самый подходящий пьедестал... Мне неизвестны уроки некромантии, а вожделею я только живых, - обидчик безапелляционно отклонил требование сатисфакции надменным тоном прокурора.
- Да мне все равно, пусть хоть колесуют… я не дам козлиному копыту втоптать свою честь в грязь, - яростно огрызнулся истец. Вдруг сэр Куруруги сменил тактику и попытался внести разброд в духовный настрой врага: беспринципно коверкая ноты, он громко запел торжественный гимн*, первый, что пришел на ум, воспаленный безысходностью:
When Britain first, at heaven's command,
Arose from out the azure main,
Arose, arose, arose from out the a-azure main,
This was the charter, the charter of the land,
And guardian angels sang this strain:
Rule Britannia!
Britannia rule the waves.
Britons never, never, never shall be slaves.
Rule Britannia!
Britannia rule the waves.
Britons never, never, never shall be slaves…
- Ты жутко фальшивишь, - раскритиковали его экспромт с видом знатока, - но ты… пой, пой, соловей! А я пока ощиплю пташку… - цинично захохотал Незнакомец. Находчивый стратег, он не медлил с ответным ходом и взялся стаскивать со скверного менестреля его камзол. Эти манипуляции только распалили надрывающийся вибрато. Длинные пальцы, совершавшие спешный променад по его бокам, неожиданно вкрались в карман и откопали в его глубинах пригоршню матовых бусин.
- Ах, какая находка, пожалуй, найдем ей достойное применение, - зажегся энтузиазмом озорник: рыцарь затих, снедаемый нехорошим предчувствием. Его интуиция протрубила тревогу, когда Незнакомец задрал рубашку под самые подмышки и высыпал шарики на мускулистое плато живота. Он принялся ладонью их катать туда-сюда, по кругу, взад-вперед, петляя, аккуратно обводя набухшие соски и, под конец, загнал одну штучку в лунку пупка. Сузаку застонал, когда Маска припала губами к овражку и острием языка вытолкнула шарик вон. Исчадье Ада повторяло сатанинский обряд, испытывая садистский экстаз от прерывистого мычанья сквозь стиснутые зубы. Наконец, нечестивцу наскучило однообразное занятие, и он потянулся к поясу с тесьмой, собираясь расплести шнуровку рыцарских лосин…
Румянец полыхал на щеках Сузаку, он как будто погрузился в горячую ванну: жар растекался с бурным током крови по бесчисленным сосудам, и в голове клубился туман. Где-то на задворках рассудка, как надоедливая муха, зудела оферта капитуляции. Ласкающие омовения почти размыли грань между отвращением и удовольствием, ложась пятнами друг на друга, перемешиваясь и впитываясь в его расслоенное сознание все глубже и глубже. Его преследовали эти фиолетовые глаза… красноречивые и влекущие заглянуть внутрь. Откуда-то исподтишка нахлынуло воспоминание: портрет тридцать первого правителя Британии – Георга Мудрого в рыцарском Собрании. Согласно негласным летописям тот был отличным гипнотизером… никто из поданных никогда ему не прекословил. Тогда Сузаку на Созыве Малого Круга еще не отправился от колотой раны, нанесенной слоновьем бивнем в Бенгальском сражении. Во время обсуждения офицерского состава он ощутил на себе пристальный взгляд Императора, запечатленного на картине… те же ирисовые глаза… ему почудилось, что они живые и следят за каждым его движением с холста. После, рыцарь объяснил иллюзию недомоганьем и забыл. Теперь же он попал в этот же коварный капкан… и вырваться не мог. Внезапно на Сузаку шквалом накатило чувство, сметающее все на своем пути, как лава Везувия, пробудившегося от вековой спячки.
«Юфимия… прости…я…я…изменник…»
Рыцарь весь затрясся, как одержимый Дьяволом, и, прежде чем Незнакомец успел соскочить с кровати, Куруруги схватил его за отворот рукава, сдернул одним махом маску с мистификатора, и тут же рухнул обратно…
«Как… как ему удалось? Дурак, так оплошать: слишком малая доза для его веса… или я пересушил? Но почему обморок? Он ведь не успел разглядеть, кто я… не смог бы! Я почти уверен… надо бы уйти отсюда, пока Сузаку не очнулся. Прощай, жестокая любовь, черной акации шипом пронзила ты мне душу! Прощай… и до встречи! Ведь я так и не закончил...»
- Ты мой… - шепнул юноша с глазами цвета фиалок и, оттолкнув гардину, исчез за потайной дверцей.
Сноски:
1) Pink of Perfection (англ.) – верх совершенства;
2) Sancta Simplicitas (лат.) - Святая простота;
3) Petite Noblesse (франц.) – мелкопоместное дворянство;
4) Rule Britannia. — народный английский гимн, появившийся в 1701 г. и приписываемый английскому композитору Томасу Арну.