Жизнь продолжается
Глава 1
Леди Анна, урожденная принцесса Клевская и некогда королева Англии, а ныне дражайшая сестра его величества короля Генриха и супруга его лорд-канцлера, сидела в своем кабинете за заваленным бумагами письменным столом. Последние несколько дней она не уделяла должного внимания своей корреспонденции, и вот результат – с блестящей, покрытой лаком поверхности ее будуара на нее с немым укором смотрели десятки нераспечатанных посланий, петиций, счетов, отчетов управляющих. Казалось, этому потоку не будет конца. Если бы не ее врожденные методичность и чувство порядка, ей бы ни за что не разгрести всю эту бумажную свалку. «Что ж, таковы последствия твоего положения», - сказала себе Анна и, вздохнув, продолжила усердно вглядываться в замысловатые столбики цифр, долженствующих свести воедино все статьи прихода и расхода за текущий месяц. Даже при поверхностном рассмотрении становилось очевидным, что расходы на содержание двора в Хивере в июне оказались выше, чем раньше, и это притом что ни она, ни ее супруг не почтили замок своим визитом. Анна улыбнулась про себя. Конечно, она не будет настолько мелочной, чтобы подсчитывать каждый выпитый галлон эля или требовать от портних отчета, куда ушел неизрасходованный ими кусок материи. И все же. Господину мажордому и управляющему ее двора следует дать понять, что если она и дама благородных кровей и даже в какой-то степени монаршая особа, это вовсе не означает незнания ею четырех правил арифметики. Пускай впредь они будут аккуратнее в сокрытии своих мелких прегрешений и тем более десять раз подумают, прежде чем решатся воровать по-крупному. Разумеется, ее состояние, помноженное на богатство ее мужа, достаточно велико, чтобы содержать целый легион нечистых на руку приказчиков, однако же, как заметил однажды Томас, у денег имеется отвратительное свойство исчезать как раз в тот самый момент, когда они нужнее всего. К сожалению, многие представители знати слишком часто забывают об этой житейской истине.
Покончив с финансовыми делами, Анна потянулась было к следующей стопке бумаг, где были сложены частные прошения на имя короля и его первого министра. С некоторых пор она взяла за правило прочитывать хотя бы часть этой нескончаемой корреспонденции и тем самым облегчать работу мужа, на долю которого и так выпадало слишком много забот. И сколько же историй она узнала за это время, сколько происшествий, то забавных, а то и трагических, прошло перед ее глазами. Лица разных званий буквально со всех концов королевства делились с ней подробностями своей жизни, очевидно, в последней отчаянной попытке добиться справедливости или облегчить свою участь. Несмотря на кажущееся осознание своей полезности, эта работа не приносила Анне удовлетворения, возможно из-за понимания ею незначительности предпринимаемых ими усилий. Ведь на каждого беднягу, которому была оказана помощь, приходились десятки его менее удачливых собратьев. Что ж, очевидно, господу зачем-то нужно было устроить мир таким образом, что без зла и несправедливостей в нем никак нельзя было обойтись. Анна встряхнула головой, как будто прогоняя эти мрачные мысли. Нет, сегодня она не будет заниматься подобными делами, все равно от нее в ее уставшем состоянии было бы мало проку. Она вернула стопку на прежнее место и, приготовив все необходимое для завтрашней работы, встала из-за стола.
На четвертом месяце ее беременность уже ощутимо давала о себе знать. Тело отяжелело, так что любое движение, которое раньше она выполняла, не задумываясь, теперь требовало внимания и осторожности. Иногда, особенно по утрам, еще лежа в постели или вглядываясь в свое отражение, Анна испытывала к себе отвращение. Казалось, она ненавидела женщину, смотревшую на нее с зеркальной поверхности, обрюзгшую, неуклюжую, с темными кругами под глазами. Но тут появлялись ее горничные со свежими букетами цветов, отдергивали длинные оконные занавеси, впуская солнечный свет, и вот, спустя какой-нибудь час должным образом одетая и причесанная, ее светлость входила в главные покои своего лондонского дома. Начинался новый день. А когда солнце заканчивало совершать свой оборот по небу и все домашние заботы и хлопоты также подходили к концу, она садилась в полном одиночестве перед окном и замирала в ожидании. Со стороны могло показаться, что она просто наслаждается отдыхом. На самом же деле в этот момент она старалась постичь то чудо, причиной которого стала она сама – чудо зарождения новой жизни.
Анна открыла окно, впустив вечернюю прохладу. Увы, вместе с ней в покои неизбежно проникли пыль и мерзкие городские запахи. Поморщившись, она отошла вглубь комнаты. В последнее время атмосфера в Лондоне стала невыносимой для ее обострившихся чувств. Они с мужем давно обговаривали ее отъезд в одну из загородных резиденций, но дальше разговоров дело никогда не продвигалось. Каждый раз находилась новая причина, препятствовавшая ей покинуть столицу. Сама Анна в качестве главного довода против выдвигала опасение, насколько безопасной будет эта поездка в ее теперешнем состоянии. Но в глубине души она знала истинную причину своего промедления. Томас не смог бы сопровождать ее, ибо обстоятельства требовали его присутствия при особе короля. Самое большее, что он мог себе позволить – это изредка навещать ее в Хивер Касле. Хотя с момента их свадьбы прошло уже почти полгода, они еще ни разу не расставались больше, чем на сутки, и Анна страшилась самой мысли о длительной разлуке. «Какая глупость, - мысленно укоряла она себя. – Ты ведешь себя как неразумная девочка-подросток. Мужчина не может быть вечно привязан к юбкам жены. Да и тебе самой необходима перемена климата, пока не произошло самое худшее. Забыла, сколько женщин не смогли доносить до срока или разрешились мертвым младенцем? И все потому, что не заботились о себе, о своем здоровье. Как можно ставить под удар жизнь собственного ребенка ради удовлетворения какого-то нелепого эгоизма!» Ее разумное «я» немедленно соглашалось с этими доводами, но неразумная часть ее самой сразу же принимала вызов, придумывая тысячи нелепых отговорок, пока, наконец, обессилев в этой бесплодной борьбе, Анна не принимала решение – отложить отъезд еще на неделю.
Сегодняшний день не стал исключением. Желая привести мысли в порядок и направить их в правильное русло, Анна взяла со стола книгу, что преподнес ей месяц назад господин Ричард Джонс, королевский медик. Некогда он прибыл в составе ее свиты из Германии, да так и остался при здешнем дворе. Его ученый труд назывался «Рождение человечества» и по утверждению автора был первым в истории Европы сочинением о таинствах акушерства. Как раз то, что ей было сейчас нужно. Анна уже прочитала этот талмуд, с трудом продираясь через дебри непонятной латинской терминологии, но уже несколько раз оказывалось, что она упустила тот или иной важный момент. Она раскрыла книгу и погрузилась в чтение. Однако очень скоро текст начал расплываться перед ее глазами, и в конечном итоге труд ученого медика оказался на полу.
К реальности ее вернуло знакомое чувство нежности и удивления, которое она испытывала всякий раз, когда губы ее мужа касались ее собственных. Еще не вполне пробудившись от сна, она вернула поцелуй и, подавшись вперед, обвила руками его шею. После нескольких секунд, проведенных в неподвижном молчании, она наконец открыла глаза. «Кажется, я заснула за чтением и не слышала, как ты вернулся», - сказала она, как будто извиняясь. «Тебе давно бы надо было быть в постели. Ты хоть знаешь, который час?» - Он безуспешно пытался придать своему голосу необходимую суровость, его глаза выдавали его. Анна засмеялась и приняла вызов. «А как насчет тебя?» - насмешливо протянула она, проводя рукой по непослушным прядям его волос. «Интересно, кто из нас двоих ожидает ребенка?» - Томас устроился поудобнее около кресла жены и положил ладони на ее округлившийся живот. «Ну и что нам делать с нашей мамочкой, - спросил он с самым серьезным выражением лица. – Не слушается советов, себя не жалеет, не бережет. Как нам, скажи, на нее повлиять?» «Совсем глупая у нас мама», - подтвердила Анна, всем своим видом демонстрируя смирение и раскаяние. Наконец, не выдержав, они оба прыснули со смеху.
Поднявшись в конце концов с пола, Томас сделал несколько шагов по комнате и неожиданно споткнулся обо что-то твердое. Вовремя сдержав готовое уже вырваться у него ругательство, он поднял это что-то и поднес ближе к глазам. Несмотря на царившую в комнате полутьму, он сразу же узнал этот предмет. «Снова эта книга? – спросил он, аккуратно ставя ее на полку. – Я думал, ты ее уже наизусть выучила». «Не совсем, - ответила Анна. – Кроме того, ее хорошо читать при бессоннице. Помогает заснуть». Томас ухмыльнулся про себя. Слышал бы этот разговор почтенный автор сего труда. «Между прочим, у Кэтрин есть точно такая же книга, - услышал он. – Господин Джонс преподнес по экземпляру нам обеим». «Очень мудро с его стороны», – отметил Томас про себя, а вслух сказал: «Ты имеешь в виду королеву?» «А кого же еще», - Анна наконец встала с кресла и направилась в спальную комнату. Вскоре оттуда донесся ее голос: «Когда я вчера пришла навестить ее, она как раз читала ее с большим увлечением». «Ну, ей эта книга пока без надобности, - Томас пошел вслед за женой, на ходу расстегивая камзол. – Разве что для общего развития». Какое-то время они оба молчали, занятые сложным делом избавления себя от многочисленных деталей своего туалета. Конечно, в подобных обстоятельствах разумнее было бы воспользоваться помощью прислуги, но ни мужу, ни жене не хотелось нарушать интимную обстановку присутствием хоть и знакомых, но все же чужих людей. Внезапно Анна нарушила тишину. «По моему, она тебе не нравится», - заметила она, разглядывая свою подвязку.
Дальнейших пояснений не требовалось. Оба они отлично понимали, о ком идет речь. Леди Кэтрин Говард, девочка-королева, чье имя вот уже целый год был предметом непрекращающихся пересудов в стране и за ее пределами. Когда ровно год тому назад стареющий монарх задумал избавиться от очередной, четвертой по счету жены, это вызвало предсказуемую реакцию со стороны его подданных и коллег за рубежом. Удивление, впрочем, мало кто испытывал. Как передавали, король Франциск, услышав о новом разводе Генриха, поднял очи горе и вздохнул, а император Священной Римской империи (и одновременно племянник его величества) позволил себе отпустить остроту, слишком вольную, чтобы доверить ее дипломатической почте. Однако новый выбор короля стал для всех куда большим сюрпризом. Конечно, леди Катерина принадлежала к одному из знатнейших семейств королевства, но судя по всему, была «черной овечкой» в славном роду Говардов. Ничто в ее жизни не предсказывало ей такого стремительного взлета. Осиротев в раннем возрасте, она оказалась на попечении вдовствующей герцогини Норфолк, с загородным поместьем которой в Ламбете и была связана большая часть ее детских воспоминаний. Катерина не любила распространяться о своей жизни под крылом знатной родственницы. Лишь пару раз она упомянула, в своей обычной хихикающей манере, о том, как они «забавлялись» там. Чтобы ни означали эти забавы, они явно не приблизили ее к пониманию своего нынешнего положения и налагаемых им обязанностей. Что же до его величества, этот брак не принес ему ни выгодного политического союза, ни новых могущественных родственников за границей, ни на худой конец богатого приданого. Взамен всех этих преимуществ он получил в качестве королевы - консорта молодую особу, чьи легкомысленные манеры и высказывания регулярно становились темой докладов иностранных дипломатов своим государям. Лорд Кромвель знал об этом лучше кого бы то ни было. Служба перлюстрации заграничной корреспонденции работала безотказно.
Однако он не стал делиться всеми этими соображениями с ожидающей его ответа женой. Взамен он лишь дипломатично заметил: «Главное, чтобы она нравилась королю». Анна улыбнулась: «Не правда ли, ты до сих пор не можешь смириться с мыслью, что это не ты выбрал ее в жены его величеству?» Она игриво провела кончиком указательного пальца по его виску, словно желая прогнать прочь все неприятные мысли. Он улыбнулся ей в ответ: «Странно другое. То, что она, по всей видимости, нравится тебе. Кто бы мог подумать, что вы так сойдетесь. У вас ведь нет ничего общего». «Кроме бывшего мужа одной и нынешнего другой», - мысленно добавили они оба. «Да, Кэтрин мне нравится, - подтвердила Анна. – Она веселая, общительная. С ней сразу чувствуешь себя непринужденно». И не нужно думать, что и как сказать, как будет истолкована твоя фраза, какой двойной смысл таится в словах собеседницы. Катерина принадлежала к той породе людей, кто при любом разговоре сразу же брал на себя инициативу, избавляя других от необходимости подыскивать тему беседы. Все, что им оставалось, это время от времени вставлять свои замечания в слабой надежде, что хотя бы часть из них будет должным образом услышана. Иногда это было очень удобно, особенно если вы страдали природной застенчивостью и терялись в присутствии чужих и чуждых вам людей.
«Что ж, если вы такие хорошие подруги, может, ты как-нибудь поговоришь с ней серьезно? - неожиданно предложил Томас. – По моему, ты единственный человек, к чьему мнению она может прислушаться». «Поговорить о чем?» «Обо всем. О ее поведении. О том, как это выглядит со стороны. Какие мысли могут родиться в голове у присутствующих. Как все это отражается на авторитете короля. Ты знаешь, что она выкинула сегодня?» Анна вздохнула, приготовившись услышать об очередном нарушении этикета со стороны легкомысленной королевы. «Ворвалась опрометью в зал заседаний совета с криком – «Генри, мне нужно сказать тебе что-то важное». Сеймур чуть было бумаги не выронил от неожиданности».
Анна живо представила себе эту картину и всех присутствующих. Многое бы она дала, чтобы посмотреть на лица почтенных советников в эту минуту. Но вот беда, несмотря на понятное возмущение этим проступком ее величества, все они не понимали одного – короля, возможно, полностью устраивала именно такая жена. Ему были не нужны умные, независимые женщины, имеющие свое мнение по политическим или религиозным вопросам, королевы, пытающиеся выйти за рамки отведенной им роли. С ними он должен был постоянно быть настороже, тем более что даже скромная попытка супруги выразить свои взгляды воспринималась им чуть ли ни как угроза трону. Анна интуитивно поняла это в самые первые недели своего недолгого брака с королем и еще более укрепилась в своем предположении во время того, знаменитого их разговора ровно год тому назад. Генрих боялся сильных женщин. Его жестокое обращение с двумя первыми женами было попыткой преодолеть этот страх. Кэтрин же, юная, глупая, легкомысленная, по-детски радующаяся каждому знаку внимания, была для него подарком судьбы. С ней он мог беспрепятственно разыгрывать роль настоящего мужчины, снисходительно взирающего на шалости слабой, неразумной супруги, роль защитника и покровителя.
«Да, ты права, короля это пока забавляет, - продолжал между тем Томас, как будто прочитав мысли жены. – Но кто знает, что случится завтра. Вполне возможно, скоро ему все это наскучит и тогда…» Он многозначительно не закончил начатой фразы. «Что тогда?» - встревожилась Анна, прекрасно зная ответ. Ее муж встал с кровати и подошел окну. «Ну, - произнес он, вглядываясь в темноту, - в этом случае он действует по отработанному сценарию. У него даже есть два варианта на выбор. И господь мне свидетель, еще одного королевского развода я уже не вынесу. А уж о том, что мне снова придется обшаривать все европейские задворки в поисках жены для него, даже думать не хочется». «Ах вот как! – Ее светлость в гневе отбросила ленту, с которой играла все это время, и вскочила на ноги. – Вот, значит, что ты думаешь о моей стране? Европейские задворки. Прекрасно. А я в таком случае кто?» Великий лорд Кромвель, чья невозмутимость и самообладание стали притчей во языцех при дворе, в испуге отшатнулся от окна, услышав сию тираду разгневанной супруги. «Дорогая, ты что, - промолвил он, - я тебя вовсе не имел в виду». «Тогда кого же ты имел в виду, если не меня?» «Ты меня не так поняла, пожалуйста, все совсем не так». Но Анна не слушала всех этих оправданий. Прошло аж целых две или три минуты, пока она наконец не соизволила повернуться к мужу, обнимающему ее за талию. Ее праведный гнев требовал выхода. Так что в своей поцелуй она вложила всю страсть, на какую только была способна. «Мне даровано прощение?» - уточнил Томас. «Придется», - ответила его жена. «Тем более, - она немного помедлила, - что ты был прав».
«Иногда мне кажется, что ты нереальна, - признался Томас, лежа в постели так близко от своей жены. – Я боюсь проснуться утром и обнаружить, что тебя нет здесь, со мной, что все это мне приснилось». «Верно, я призрак. Я – плод твоих фантазий», - с этими словами Анна придвинулась еще ближе. «Для призрака ты неплохо целуешься», - заметил он спустя какое-то время. Она засмеялась: «Жаль, что нам придется пока ограничиться только этим». «Не беда, я ведь уже взрослый мальчик и могу с этим справиться». «А как насчет меня?» «Леди Анна, право, что за мысли, кто бы мог о вас такое подумать?»
Конечно, Анна слегка лукавила. Хотя она наслаждалась моментами интимной близости с мужем, не менее она любила и те мгновения, когда она просто лежала рядом с ним в том странном состоянии, когда половина твоего существа уже погружается в сон, а другая еще осознает все происходящее вокруг. В такие минуты, чувствуя тепло любимого человека, ощущая реальность его присутствия рядом с собой, Анна, возможно, переживала свое самое сильное счастье.
Уже соскальзывая в дремоту, она внезапно задалась вопросом: «а что, интересно, Катерина, хотела сообщить такого важного, что ей понадобилось прерывать заседание государственного совета?»
Генрих Тюдор сидел в одиночестве в своих покоях. Он уже несколько раз собирался отойти ко сну, но, будучи не в силах неподвижно лежать на кровати, вновь вставал и принимался мерить шагами комнату. Его эмоции требовали выхода. Скорее бы наступил рассвет, когда он сможет вскочить на коня и помчаться во главе своей свиты навстречу первым лучам восходящего солнца. Совсем как тогда, в молодости, когда он мог проводить на охоте целый день, а расставшись с седлом, еще находил в себе силы для иных разнообразных развлечений. Да он и был еще молод, его жена, его дорогая возлюбленная Катерина, подарила ему это полузабытое ощущение полноты жизни. И воистину он был вознагражден за свое внимание и заботу о ней. Теперь спустя год после их свадьбы она, наконец, сообщила ему, что ожидает ребенка. И пускай она выбрала неподходящий момент для того, чтобы поделиться с ним этим радостным известием, пускай его мысли были в тот момент заняты совсем другим (будь прокляты эти французы с их вечными кознями), пускай он был даже слегка раздражен, когда она вот так влетела в зал совета в нарушение всех мыслимых норм и правил. Пусть. Новость, которую она, запыхавшись, буквально выкрикнула ему, с лихвой искупила все это. Генрих с трудом довел до конца заседание, еле удержавшись от того, чтобы бросить ее в лицо присутствующим. И затем в продолжение вечера он не раз ловил на себе недоуменный и встревоженный взгляд своего личного слуги Томаса Калпепера. Наверняка, паж задавался вопросом, что случилось с его величеством, в чем причина его рассеянности и невнимания. Этот юноша так ему предан, впрочем, как и должно быть. Что ж, завтра он и все королевство узнают эту причину. Он, Генрих, велит сообщить ее всем посланникам для передачи своим государям, для передачи всему миру.
Отныне никто более не посмеет сомневаться в его мужественности, в его способности продолжить свой род. Мой бог, скажи ему кто-либо десять, нет, пять лет тому назад, что таковые его способности будут поставлены под сомнение, он посадил бы собеседника в сумасшедший дом. Ибо только умалишенный мог представить хотя бы на мгновение… Генрих мысленно оборвал себя. Нет, конечно, и сейчас нет самоубийц, обсуждающих вслух проблемы потенции своего короля. Но он ведь не дурак, он догадывается, какие мысли могут родиться в голове у его подданных, особенно после той проклятой истории с немецкой принцессой, на которой сам дьявол попутал его жениться. Генрих поморщился. Он не любил вспоминать об этом странном наваждении, которое продолжалось каких-то полгода и которое окружающим угодно было именовать его браком. Конечно, он нашел способ освободиться от навязанной ему жены, но, черт побери, если он чувствовал себя при этом господином положения. Взамен ощущения победы и торжества своей воли король подсознательно осознавал, что его надули, обвели вокруг пальца. И кто? Эта тихоня-немка, которая с ним и двух слов боялась сказать до поры до времени, и его министр, по сути, его слуга. Надо же было ему дать согласие на их брак, выставить себя на всеобщее посмешище! Ведь и месяца не минуло после их свадьбы, как новости о беременности бывшей королевы стали достоянием гласности. Прахом пошли все его усилия представить свою супружескую неудачу исключительно виной жены, ее непривлекательной внешности, ее предыдущей помолвки, ее бог знает чего еще. Оказалось, что другие вовсе не находят ее отталкивающей, и никакой бывший брачный контракт не помешал ей оказаться в интересном положении. Стоило Кромвелю трахнуть ее как следует… Генрих заскрежетал зубами от ярости, вновь вспоминая об испытанном им унижении при известии о том, что его отвергнутая супруга ожидает ребенка от другого мужчины. Он с трудом подавил в себе желание наброситься с кулаками на своего лорда-хранителя печати и избивать его до потери сознания, так, как он еще никогда никого не бил. Но даже при своем помраченном от ярости рассудке король понимал, что это был бы не самый лучший способ поздравить человека с приближающимся отцовством. Так что он взял себя в руки и даже произнес несколько приличествующих случаю фраз. А затем, оставшись один, долго пытался справиться с массой овладевших им страстей. Среди этих разнообразных эмоций было одно чувство, которое, пожелай Генрих подробней проанализировать свое состояние, он бы определил без труда. Чувство зависти.
Но теперь, слава богу, с этим покончено. Покончено с перешептываниями за его спиной, с понимающими взглядами посланников, покончено с этим унизительным ощущением собственного провала. И как кстати, что беременность королевы пришлась на время планируемой им поездки по северным провинциям. У него будет повод сделать эту поездку еще более пышной, еще более запоминающейся. Он возьмет с собой весь дипломатический корпус, всех сановников, всю знать королевства. Он заставит даже самых ничтожных своих подданных почувствовать блеск своего королевского величия и осознать весь ужас их былых преступлений. Да, то, что не смогли в свое время сделать штыки и виселицы, сделает ныне эта поездка – уничтожит последние следы бунтарских настроений. А кульминационным пунктом в ней будет коронация королевы в Йорке, выполненная с соблюдением всех старинных церемоний, коронация древней короной английских королей.
Мысли Генриха вернулись к его сегодняшнему разговору с Кромвелем, состоявшемуся по обыкновению сразу по окончании заседания совета. Они как раз обговаривали детали предстоящего королевского турне, как вдруг неожиданно министр заметил, что, возможно, ему самому было бы лучше остаться в Лондоне, ибо отъезд всех приближенных короля лишит столицу должной власти. Генрих не принял этой идеи, сказав, что услуги его канцлера ему потребуются при планируемых переговорах с шотландцами. Это была правда, но только часть ее. Король знал, что пребывание в местах, некогда охваченных восстанием, не станет самой приятной страницей в жизни господина секретаря Кромвеля. Ибо если и было что-то общее у всех тех, кто встал тогда под знамя мятежа, если что и объединяло знать и простолюдинов в одно целое, то только одно – ненависть к нему и его реформам. Генрих испытал злорадное удовлетворение при мысли об ожидаемых его министром неприятностях. Сила этого злорадства удивила его самого.
Герцог Саффолк тоже отправится в это своеобразное паломничество по местам своих боевых подвигов. И вовсе не потому, что король не мог расстаться со своим верным Чарльзом или ожидал от него каких-то серьезных услуг в ближайшем будущем. Просто, при всей своей почтительности к старинным титулам жителям Севера будет трудно изобразить любовь к человеку, по чьему приказу их родные и друзья лишились жизни всего лишь несколько лет назад. На фоне этой вопиющей непопулярности своих самых ближайших соратников он, Генрих, выступит в роли естественного центра притяжения толпы, предмета народного обожания. Его верный народ любит своего короля и в очередной раз продемонстрирует это в поучение друзьям и врагам. Он же в свою очередь проявит милосердие и великодушие, как то и полагается обожаемому всеми монарху. Генрих воочию представил себе картины коленопреклоненной толпы, молящей о прощении за прежние великие грехи, себя самого, произносящего примирительную речь, овладевающие всеми восторг и воодушевление. В этом всеобщем ликовании никому не придет в голову задаваться вопросом, по чьему приказу в действительности осуществлялись все эти массовые казни, чья безжалостная воля неуклонно проводила в жизнь политику реформ. Король хорошо помнил советы одного итальянского писателя, чей труд он некогда прочел с великой для себя пользой.
Разумеется, в его отсутствие кому-то придется следить за порядком в столице. Он оставит там Эдварда Сеймура. Тот давно уже ищет случая продемонстрировать свое усердие. Среди всех честолюбцев, толпой окружавших трон английского монарха, старший брат его покойной жены был, пожалуй, самым нетерпеливым. Что же, пускай покажет, на что он способен. В конце концов, если, не дай боже, встанет вопрос о регентстве, Сеймур в качестве ближайшего родственника молодого принца окажется наиболее серьезным претендентом. Нет, вновь мысленно одернул себя Генрих. Он еще достаточно молод, чтобы увидеть совершеннолетие своего Эдуарда. Не будет никаких лордов-протекторов, никаких опекунов. Он сам передаст корону в твердые руки своего повзрослевшего сына, как некогда получил ее из рук своего отца. И у этого нового короля, Эдуарда Шестого, будут братья, опора трона и надежда династии. Принцы, которых подарит ему его возлюбленная королева Екатерина.