Through another's Eyes. The Reaping.
Я проснулся, услышав голос отца, по всей видимости, разговаривающего с покупателем.
На меня нахлынуло раздражение.
Сегодня была Жатва, что означало, что мы должны быть закрыты. Во всяком случае, до обеда. Мы вставали очень рано, чтобы приготовить небольшое количество хлеба, который могли продать после церемонии. Более богатые семьи празднуют окончание церемонии с изысканными блюдами.
Я сдержал зевок и тут же застонал от разочарования, потирая глаза и пытаясь проснуться.
- Дурацкая Жатва, - тихо пробормотал я. Это основная причина, почему я плохо спал всю эту неделю.
Я боялся, что меня выберут, потому что меня преследовал один и тот же кошмар: парень с оливковой кожей, голубоглазый стоит на арене, который не может даже и слова вымолвить. Это мой самый потаенный страх.
Встряхнув головой, пробежался пальцами по спутанным волосам, думая о своих шансах.
Это не случиться. Этого не может случиться.
До меня донесся громкий храп. Я уставился на другую часть комнаты, в которой спал мой старший брат, свесивший руки с кровати и спрятав голову от света.
Подняв подушку, я взбил ее, придав нужную форму.
- Пекарь, поднимайся, - громко позвал я. - Папа уже спустился.
Он схватил подушку, которую я кинул ему и положил на голову.
- Нет.
Я громко засмеялся, поскольку он никогда не был ранней пташкой.
- Прекрасно, спи дальше. Я просто позову мать.
Громко застонав, он показал мне не очень приличный знак.
- Вали, Пит.
Я хорошо слышал голос отца. Моя любознательность снова дала о себе знать, я спрыгнул с постели и надел кожаные туфли. В них упирались пальцы ног – братья носили их еще до меня. Я помнил, как я попросил мать купить новую пару, но та ударила меня, оставив синяк на щеке.
Надев штаны и рубашку, я посмотрел на себя в маленьком зеркале, весящее напротив двери. Мои волосы как всегда взлохмачены, как бы я ни пытался пригладить. Закончив с этим, поспешил к отцу.
Наш дом, в котором также находиться магазин, слишком маленький, по сравнению с другими лавками. Холл ведет в две комнаты: одну для отца и матери, вторую – для меня и братьев.
Мой младший брат, Педер, больше не живет с нами, поскольку он женился на Мири около года назад и сейчас стажируется у ее отца.
Они обнаружили несколько месяцев назад, что она беременна, и он счастлив - хотя это преуменьшение. Я не знаю, почему все так хотят родить и воспитать ребенка в нашем мире.
Сказать, что моя мать была просто рада, было бы преуменьшением, потому что она в диком восторге. Педер был ее любимчиком, она никогда не перестанет об этом упоминать.
Спускаясь по узкой лестнице, ведущей в магазин, различаю силуэт отца, рядом с которым стоит покупатель. Они обсуждали животрепещущую тему: Жатва.
Сделав еще несколько шагов, я, наконец, услышал их голоса.
- В последний раз трибуты были ужасными, - быстро проговорил отец. - Я знаю отца мальчика - он часто приходил к нам. Теперь я его очень редко вижу.
- Да, знаю. Им было около двенадцати или тринадцати. Оба из них едва ли продержались более десяти минут... - и затем я прекратил слушать, потому что понял, с кем разговаривал отец.
Гейл Хоторн.
Этот Гейл Хоторн.
Он стоит возле прилавка, его глаза отражают испытываемые им эмоции, когда тот обсуждает Игры. У него был один недостаток: он не мог скрыть свою ненависть к Капитолию.
Особенно в такое время. Во время Жатвы всегда существовала опасность, поскольку дистрикты находились под наблюдением камер. Одно неверное движение или не понимание действий могло привести к тому, что тебя схватят и отвезут на допрос в Капитолий к президенту.
Вот почему я так удивлен, что он пытается спрятать свой гнев. Особенно если учесть зависимость его семьи от него. Но я не имел ничего против него. Он, правда, хороший парень. Никогда не слышал жалоб о его возможностях. Гейл всегда беспокоиться о своих братьев и сестрах, как если бы был их отцом, коим он и является.
Я наблюдал за его попытками добиться ее любви, несмотря на их бессмысленность. Он был на полпути, тогда как я – в самом начале.
Голос отца прервал мои размышления.
- Удачи. Пожелай тоже самое и Китнисс. Ты же пойдешь сейчас к ней, не так ли?
Он кивнул.
- Еще раз спасибо. - Он держал в своей руке хлеб. Эта буханка была очень дорогая.
Мой отец улыбнулся.
- Нам всем нужно быть более великодушными в этот день. В следующий раз приводи сюда свою подружку.
Мои руки сжались в кулак, стоило мне услышать комментарий отца, а пальцы врезались в кожу, причиняя боль. Я заметил, что Гейл не поправил отца.
- Обязательно, - услышал я его через неожиданно возникший гнев, - но я лучше пойду.
Он заметил, что я нахожусь здесь и кивнул, прежде чем исчезнуть в утреннем солнце.
Мой отец закрыл за ним дверь, повернулся, и я заметил хмурое выражение лица. Очевидно, его мысли крутились вокруг предстоящей Жатвы. Он заметил меня и выдавил улыбку.
- Не увидел тебя, сын. Хочешь позавтракать? - сказал он и протянул белку. В груди белки была дыра. Плохой выстрел. Та буханка ничего не стоит.
- Нет, я не очень голоден, - сказал я, пытаясь проигнорировать его слова, что я буду есть белку, тогда как ее пристрели парень с длинными черными волосами и черными глазами.
Я нахмурился, осознав, о чем начинаю думать, и поскорее сел за стол. В этой маленькой комнатке, называемой кухня, находились только стол и духовка. Здесь мы ели каждый день, и по размерам помещение было гораздо меньше самого магазина.
Я схватил буханку вчерашнего хлеба и отрезал ломтик, пока отец готовил завтрак. Хлеб не первой свежести, но в середине он по-прежнему мягкий. Я заставил себя поесть хлеб.
- Итак, ты сегодня нервничаешь? - спросил он из-за прилавка.
- Да нет, - слишком быстро сказал я. Я съежился, зная, что выдал себя.
- Ага, - он повернулся ко мне и ухмыльнулся.
- И ты не беспокоишься о девушке, которая с легкостью может пристрелить белку?
- Не понимаю, почему тебя это так волнует, - натянуто проговорил я, но не смог подавить ухмылку. Я все еще проклинал тот день, когда я, невинный мальчик девяти лет от роду, признался ему, что влюбился. Отец не может этого забыть по сей день.
- Помню те дни, когда я был мальчиком, - начал он, усевшись рядом со мной. - Ты не похож на меня. Я не думал, что меня могут выбрать в качестве трибута. Меня больше волновала... ну, знаешь, тогда был выбран мой брат.
Это ложь и мы оба знали об этом. Если бы и была какая-то хорошая сторона моего рассказа о любви к ней, то это его ответный рассказ о том, что он когда-то любил ее мать.
- Конечно, отец, брат, - он улыбнулся и наклонился, чтобы растрепать мои волосы.
- Ох, дерьмо, ты... - его прервала моя мать, вошедшая в комнату. Его улыбка постепенно исчезла, когда он встал, чтобы уступить место матери.
- Доброе утро, - энергично сказала она и налила себе кофе, скорее из-за привычки.
Кофе. Еще одна изысканная вещь из Капитолия. Продавцы получают его раз в неделю, и моя мать всегда стоит первой в очереди.
Тогда, когда я попросил новую пару обуви, я сказал, что мы вполне могли бы обойтись без кофе. Это действительно ее разозлило. Она начала целую тираду о том, что мать дала мне все, что единственное, чего она желает - кофе. И как я могу быть таким эгоистичным?
Ее характер злил меня и я по-прежнему помнил выражение ее лица, когда спрашивал ее, что именно она для меня сделала. Вот тогда я и получал все удары.
Стул громко заскрипел, отвлекая меня от мыслей, когда она села напротив меня. Мой отец притянул стул поближе к себе и продолжил заканчивать завтрак. Он не замечал острый взгляд моей матери, следящей за всеми его движениями.
- Где ты достал это мясо? - спросила она.
Я попытался забрать с собой хлеб, не желая быть здесь с ней, когда она может взорваться в любую минуту.
- А, это? Я обменял это мясо этим утром у одного местного парнишки, - небрежно ответил он.
Ее глаза холодно ощетинились.
- Но мы сегодня закрыты.
Наконец, отец поднял взгляд и посмотрел на нее.
- Сегодня Жатва, Джанет. Я не допущу, чтобы нам сегодня вечером нечем было поесть, если я могу чем-то помочь. Мы честно поторговались.
- А этот ребенок случайно не был твоей дорогой, маленькой малышкой Китнисс, а?
Меня затрясло, когда я услышал ее имя. Обычно, я пытаюсь не думать о ней в день Жатвы. Когда думаю, мучают кошмары, создается ощущение, что мой живот проткнули ножом.
- Что ты имеешь в виду? - спросил он, довольно осторожно подбирая слова.
- А, ничего, - ухмыльнулась она. - Просто я знаю, как ты на нее смотришь. Ах, да, ты же рос с ее мамочкой, верно? - спросила она с хитрой улыбкой. Злость была в ее глазах, и я заметил, что она прекрасно знает, о чем говорит.
Лицо отца потемнело, но он не ответил. В кухне царила невыносимая тишина, исключая звуки, издаваемые столовыми приборами.
Наиболее правильным было сказать, что мои родители не поженились по любви. «Слишком разные», - думал я.
Утро до церемонии мы всегда проводили в спешке и приготовлениях. Мой брат и отец трудились на кухне, работая в два раза дольше, чем обычно, а я украшал кексы.
Они оба должны выглядеть идеально, поскольку подойдут к витрине. Так говорила моя мать.
Я параллельно выставил цвета, но не смог контролировать внезапно возникшее чувство потери.
Впервые я это почувствовал в десятилетнем возрасте, когда рисовал на старой книге. Эти картинки были маленькими и немного желтыми, но заставили меня ощутить страх. Картины Трэя Метикенни (прим.переводчика – без понятия, кто такой, очевидно, вымышленный художник) заставляли тебя почувствовать, что эти изображения живут собственной жизнью и именно они изменили меня.
Впервые я почувствовал негодование, что родился именно в Дистрикте-12.
Я всегда был доволен своей жизнью, но все переменилось после того, как увидел, насколько удачливым был капитолиец Трэй Метикэнни.
Просто потому, что мне никогда бы не выдалась возможность исследовать границы, как ему. У меня никогда не было возможности держать кисточку, чувствовать волнение от первого взмаха на свежем полотне.
Здесь, в Дистрикте-12, у меня никогда не было возможности испробовать то, что я страстно желал.
Голос моей матери разрушил мою сосредоточенность и хлеб, и без того опасно колеблясь, мог запросто упасть за витрину.
- Пит, - громко позвала мать, - поднимайся, вода остывает!
Я задрожал, стоило мне забраться в глубокую бадью. Вода действительно уже остыла. Я быстро помылся мочалкой и мылом, которое мы использовали только при острой необходимости.
Выйдя из бадьи, я надел рубашку, оставленную рядом мамой. Воротник туго сжимал мою шею, словно рука.
Вытирая полотенцем волосы, попытался пригладить их. Наблюдая за моими действиями в зеркале, делал попытки ослабить охват воротника. Когда, наконец-то, получилось свободно вздохнуть, спустился по лестнице к семье.
Путь к рынку занимает обычно не более чем несколько минут, но с такой толпой - около двадцати. Мой отец прокричал нам, что надо подписаться на карточках, чтобы была гарантия, что нас не схватят миротворцы сегодня ночью.
Мы ожидали прибытия Педера и Мири, не рискуя оказаться внутри толпы. Мой отец одной рукой взъерошил волосы Педера, а другой пожал мою руку. Я почувствовал его дрожь.
- Все в порядке, отец. Мы пройдем через Жатву, - уверенно сказал я, улыбаясь.
Пекар ухмыльнулся.
- Даже если меня выберут, я точно выиграю в Играх, - сказал он, согнув руки, пытаясь показать, насколько он сильный. - То есть, посмотрите на меня.
- Все, что я вижу, это маленькие ручки ребенка, - сказал Педер, когда они с Мири подошли к нам.
Пекар в поддельной обиде толкнул Педера.
- Пекар! - прокричала моя мать. - Не толкай брата!
Пекар закатил глаза и я понимающе кивнул.
Пока мама подлизывалась к Педеру и Мири, отец снова к нам подошел.
- Уже скоро, парни, - он попытался улыбнуться. - Мы должны скоро двигаться.
Я кивнул, частично слушая их разговор.
Мири вырвалась из хватки матери и обняла нас.
- Я же увижу вас обоих на обеде сегодня, правда? - серьезно спросила она.
- Ни за что не пропустим этот обед, - подмигнув, сказал Педер.
Педер подошел к Мири и обнял ее за талию.
- Пекар, прекрати флиртовать с моей женой. Ты ее смущаешь. И, да, не опаздывайте, я итак голодный.
Мири легонько ударила его.
- Мы только что поели! Не прошло и двадцати минут. Как ты можешь уже быть голодным?
- Окей, парни, пора идти, - тихо сказал отец, рот которого скривился в тонкую линию разочарования, бессознательно прерывая возмущенный ответ Педера.
Мири нас еще раз обняла, прежде чем встать рядом с моей матерью.
- Удачи, - сказал Педер, последовав за женой. - Увижу вас вечером.
Мой отец взъерошил наши волосы, прежде чем отправить в толпу. Мы пробили себе путь к веревке, ограждающей зрителей от сцены.
Пекар повернулся ко мне.
- Ну, мы через это пройдем. Я не расстраиваюсь, - сказал он, убедительно улыбаясь.
- Конечно, - согласился я. - Мири убьет нас, если мы не придем на ее ужин.
Он громко засмеялся и кивнул.
- Это точно, - проговорил он и пошел в секцию для совершеннолетних.
Мое внимание переместилось на площадку рядом с возрожденном Домом Правосудия. Соединенные стеклянные шары зловеще светились в дневном свете. Я задрожал, стоило мне подумать, на скольких листках написано ее имя.
«Слишком много», - подумал я. «Слишком много».
Как положено, она вошла в нашу секцию. Мое дыхание остановилось, когда я увидел ее. Никогда не видел ее в платье. В прошлую Жатву она надела юбку с блузкой. Мое сердце забилось быстрее. Она выглядела изумительно.
Майор Андерсен - высокий, любезный мужчина, прервал мои мысли, начав длинную, давно знакомую речь об истории Панема. Мои глаза вновь вернулись к сцене. Эффи Бряк - довольно эксцентричный сопровождающий из Капитолия с розовыми волосами и отвратительного зеленого цвета костюмом, галантно опустилась на рядом стоящий пустой стул.
Я не смог сдержаться от смеха - Хейтмич, единственный победитель Дистрикта-12, как всегда опоздал.
Как только я перестал о нем думать, мужчина зашел на сцену. То, что он пьян, очевидно каждому: перед тем, как сесть, он не упустил случая полапать Эффи Бряк.
Мэр выглядел достаточно смущенным, громко говорил поверх хихиканья.
- А теперь для меня огромная честь представить сопровождающего Дистрикта-12 - Эффи Бряк!
Свое отвращение к Хейтмичу она попыталась скрыть улыбкой.
- Счастливых Голодных Игр! - с энтузиазмом закричала она, зайдя на подиум.
- И пусть удача будет на вашей стороне! - она потрогала волосы, будто хотела убедиться, что они на месте. После этого Эффи принялась убеждать нас, что это большая честь - быть здесь. Ага, конечно. Очевидно, что она пожелала бы сопровождать другой Дистрикт с тех пор, как она впервые побыла здесь несколько лет назад.
Я заметил Гейла. Он смотрел в моем направлении, и я отметил, что тот смотрит на нее, и она оборачивается на его взгляд. Казалось, будто они просто тихо разговаривают. Они с беспокойством смотрели друг на друга.
Это чувство ударило меня так неожиданно, что прежде чем полностью испытал его, едва осознал, что это такое.
«Она никогда на меня так не смотрела», - гневно подумал я.
Я так глубоко был пронзен этой новостью, что не заметил Эффи Бряк, приготовившуюся вытянуть карточку. Я вернулся к реальности, когда она вернулась на подиум.
Она прочистила свою глотку и громко, счастливым голосом закричала:
- Примроуз Эвердин.
Спустя где-то секунду я обрадовался, что назвали не ее. Это не она. Но затем я понял следующее.
Примроуз Эвердин.
Эвердин.
Китнисс.
Я оглянулся. Она застыла в шоке, ее глаза расширились.
- Прим! - закричала она, заплакав от боли, пронеслась возле меня и встала перед сестрой. И затем я услышал слова, разрушившие мой мир:
- Я доброволец! Я доброволец в качестве трибута!
Перевела Fly-Gold.
Отредактировала: Chocolate_Baby