У России хорошая стиральная машина. Он использует её каждый день, загружает всегда по максимуму. Пока я наблюдаю за этим, не слышу ни единой своей мысли. Меня что-то оглушает...

Мне нравится, что он такой чистюля, но все же странно, что я порой чувствую, как Брагинский потеет. Да-да, я считаю, что мужчина должен пахнуть потом, это ведь так по-мужски! Но Россия медлителен, почти никаких резких движений. Ему чаще холодно, чем жарко. Ах, он забыл закинуть рубашку в стиралку. Тогда чем же она загружена?

Минуту назад он благоухал, до меня долетал запах хвои и фиалки, а сейчас он протирает блестящий лоб и спешит удалиться. Возвращается уже в другой одежде.

Неужели, это я так смущаю его? Так и самооценка упасть может!

Я знаю, прекрасно знаю, насколько Иван впечатлителен. С ним что-то не так.

Теперь я хочу подглядеть за ним, пока он спит. Не знаю, что там увижу, но может, лучше смогу понять. Эта мысль сама привела меня в его дом. Я проник бесшумно, стараясь не скрипеть дверьми.

Вот, это его спальня. Россия свернулся калачиком на огромной кровати. Хах, мне бы такую, я бы развалился на ней, не оставив ни дюйма свободного места! А Брагинский, по-видимому, для кого-то это место приберёг. Или он просто опять замерза... Что?!

Дыхание у меня перехватило, будто вдохнул водорода. Его пятка выглядывает из-под пушистого одеяла, она вся в крови. Его шарф, щека, простынь под ним: всё, что доступно пока моему ошалелому взгляду - по всему этому струится свежая кровь.

— Кья-я-я! Россия! — я метнулся к нему и трясу за плечи, надеюсь, что он ещё дышит. Судожно оглядываюсь в поисках чего-то, похожего на зеркало, чтобы это проверить, просто не хочу пачкаться его кровью.

Я ведь тоже чистюля.

— Ты чего здесь, Америка? — он лениво открывает глаза, похоже, не понимает, что происходит с ним.

— Ты весь в крови! Ты... — я с сожалением замечаю улыбку, которую он только что "включил" для меня. — Ты что, умираешь?!

А вот не нужна мне его смерть. Ничего доброго мир от этого не получит - прощайте, ресурсы, прощай, простор. Прощай, весёлый человек.

— Не волнуйся, иди спать, — Брагинский забыл о часовых поясах, от этого мне просто жутко. Он даже не пытается как-то помочь самому себе — будто бы ничего сверхъестественного нет, будто он ослеп.

— Эй, Россия, вставай, кто тебя ранил?

— Мои жители, наверное, — он серьёзно задумался.

Я не теряю времени, я тяну его левой рукой в ванную, правой рукой сдёргивая... О, Боже... красную простынь с постели. Балансирую на одной ноге. Даже если бы он не позволил, я бы не обратил внимания на это.

Кажется, Иван сейчас упадет без чувств. Не приди бы я сюда раньше, подумал бы, что он только вышел из пламени войны, потому и оставляет за собой редкий кровавый след. Видимо, фронт, на котором он воюет — невидимый!

Какая только мистика ни происходит с Россией, этот парень постоянно пугает мир. Я довольно много времени назад впервые увидел, как у него выпадает из груди сердце, и как он держит его в своих руках, со спокойным любопытством разглядывая трепещущий орган. Я до сих пор не смог понять, почему это случается — а теперь появилась новая и жуткая загадка.

Я просил его потом объяснить, что это. Иван так умело уходил от разговора, говорил о нефти, о новых месторождениях, и я... Я забывал. Но ночами я все ещё наблюдал, как без видимой причины, без ран, начинала кровоточить его рука, как вишневая жидкость стекала сквозь пальцы, или по щеке, и впитывалась в постель.

Уже сбился со счёта. Сколько раз это случалось? Сколько раз я приходил в его дом без разрешения и приглашения — да зачем оно мне нужно? Я отличный парень, и я не просто люпопытен, я, может быть, помочь хочу.

Я просто наблюдал за ним, словно бы на мне лежала некая обязанность быть в курсе всего, воочию видеть! Но я не выдержал. В самую темную русскую ночь стащил Ивана с кровати, что пропиталась (за многие годы ли?) его кровью. Было видно, что тёмных разводов не так много — Брагиский и кровать пытался очистить — но нюх не подводил меня. Мне было мерзко, мне нужно было что-то предпринять. Я не хочу больше чувствовать запах крови.

Я опускаю полотенце в ведро с водой и провожу им по сильной спине. Кожа под моей заботливой рукой снова приобретает здоровый, не красный, как прежде, цвет.

Не думаю, что ему всё это безразлично. Брагинский очень устал и не противился моей помощи, замирая, пока я стирал с него кровь. Удивительно — у меня порой заходится сердце при осознании, что такой сильный Россия покорно, неподвижно лежит, в принципе, беззащитный, и доверяет мне так... заботиться ли? Этого не должно быть.

Стиральная машинка шумно выполняла свою работу. Барабан крутится, вихри воды розоватого оттенка всё темнеют.

— Что, и так каждую ночь? — удивительно, я уже привык.

— Бывает и днём, — отвечает Россия.

Интересно, а страшно ли ему? Такой вопрос я никогда не задам, для ответа на него Иван слишком горд.

Совсем скоро я подселился к нему, чтобы останавливать так пугающие меня поползновения крови русской.

Мы оба лежим на боку, Брагинский вздрагивает под моей рукой, обмотанной полотенцем, и я впервые за долгое время улыбаюсь.

Он всё ещё жив. Приятно греет душу осознание своей полезности и того, что это я так хорошо поработал, никто так и не заметил никаких аномалий или же чудес. Ни-че-го. И плевать, что он так и не поблагодарил меня. Стесняется, наверное.