1.1
Мои силы, я решила, были полной фигней. То есть, поймите правильно, силы масок сами по себе полная фигня, чушь в квадрате. Если задуматься. Виста может согнуть пространство – хоть в дугу, хоть кренделем. Легенда стреляет лазерными лучами, которые огибают углы и замораживают врагов. Стояк умеет останавливать время для объекта, к которому он прикасается. Кайзер создает стальные лезвия. Его сексбомбы-телохранители слэш любовницы вырастают в героинь фильма "Атака 50-футовой женщины", одетых так, как если бы его снимали в Третьем Рейхе.
Сверхспособности, пара-люди с пара-силами, бред и дурная бульварная фантастика. Для мира, существовавшего до пришествия Зиона. Впрочем, на Земле Алеф такое по-прежнему считается фантастикой.
Хотела бы я жить на Земле Алеф...
К сожалению, я живу на Земле Бет. В мире, в котором есть Зион, где бродят Губители, а герои и злодеи (а также суперзлодеи и супергерои, многие из которых с большой и жирной "С", а некоторые - так даже капсом) являются не персонажами комиксов, а суровой реальностью.
Я – Тейлор Эбер, мне пятнадцать лет. Я учусь на втором курсе высшей школы Уинслоу, и у меня есть сила. Неделю назад у меня был самый худший день в жизни. Три девочки, одна из которых, Эмма Барнс, когда-то была мне ближе, чем сестра, была моей "лучшей-подругой-навеки", запихнули меня в мой шкафчик, забитый использованными тампонами и прокладками. Собранными, из женских туалетов всей школы, гнившими в шкафчике все рождественские каникулы.
Если говорить коротко, я умерла. Два раза. Один – в машине скорой помощи, второй – уже в больнице. Панацее, самой мощной из всех известных масок-целителей, потребовалось больше часа, чтобы привести меня в относительный порядок.
Относительный потому, что ничего, кроме заработанных мной в шкафчике повреждений, она не вылечила. У меня по-прежнему есть мои -5 на правом и -6 на левом, астигматизм и сколиоз. И причина этого – та-даммм – то, что я оказалась гребанной наци.
Ну, по словам Эммы и её новой "лучшей-подруги-навеки", Софии Гесс. Которая является звездой школьной команды по бегу, первостатейной сукой и, по совместительству, афроамериканкой.
Я уже говорила, что мои способности – полная фигня?
Прошу заметить, они не отстой, не что-то ещё. Они именно фигня.
Когда меня обнаружили, вывалившуюся из шкафчика, без сознания и в груде кишащих насекомыми биологических отходов, которые позднее пришлось убирать людям в костюмах химзащиты – это произошло потому, что кто-то услышал выстрелы. Два выстрела.
Замок, навешенный на шкафчик, был снесен двумя пулями крупного калибра. Полиция, вызванная на место происшествия, обнаружила следы попадания пуль в стену – точно напротив шкафчика, как раз там, куда бы они попали, если бы стрелявший находился внутри.
Так что, как только Панацея закончила, копы надели на меня наручники.
1.2
Засунув на заднее сиденье обычного полицейского крейсера, стандартного бело-синего "Ford Crown Victoria", копы отвезли меня в участок. Всю дорогу я держала свои способности на низком уровне, достаточном только для того, чтобы не развалится в слезах и истерике прямо там. Это была тонкая грань, держать себя в здравом уме и притом не задрать силу слишком высоко для того, чтобы что-то проявилось. Полицейские не были бы рады, если бы у меня в руках вдруг возник пистолет.
Моя сила казалась странной и тогда. Она не только отстраняла мои эмоции, позволяя держать голову холодной, и вызывала в реальность разнообразные объекты (я чувствовала, что прямо сейчас могу получить не только тот освободивший меня типа-дерринджер, но и что-то большее; а приложив некоторые усилия – и МНОГО большее: тяжелое вооружение, машины, даже летательный аппарат, не ракетный ранец, который я тоже могла, но и что-то большее, что-то масштабов вертолета), но и давала что-то, что я даже не знала, как сформулировать. Отношение к миру? Форму восприятия реальности?
Философию жизни, может быть?
Скорее всего, все из этого, и при этом ничего настолько конкретного, чтобы я могла ткнуть пальцем и сказать – вот оно!
Причем зависимость была и обратной. Чем лучше я… то ли понимала, то ли воспринимала, а может, осознавала эту "философию" или как там её, тем больше возможностей получала. Сейчас, на том, базовом уровне осмысления, который единственный был мне доступен, я могла вытащить только что-то простое. Тот двуствольный спец-дерринджер, другие пистолеты и револьверы, личное и легкое оружие, легкую броню, такие вещи.
Вишенкой на торте оказалось то, что эта самая "философия" в моем сознании сама по себе, взявшись из ниоткуда, не появлялась! За исключением того, что я уже знала: общество, которое допускает, чтобы школьниц травили, унижали и засовывали в набитый биологическими отходами шкафчик, устроено категорически неправильно – и некоторых отдельных намеков на то, что я узнаю, к чему толкает меня моя сила, стоит мне увидеть это своими глазами.
Но сидя на заднем сиденье полицейской машины или в камере участка – я сомневалась, что смогу найти ответы.
1.3
Участок, в который меня привезли, выглядел откровенно дерьмово. Ковер с уродливым рисунком был вытоптан до дыр, на столах, не огражденных даже жалким офисным подобием стен, стояли древние компьютеры с громоздкими кубическими мониторами. Стул в комнате интервью был однобоким и мерзко скрипел каждый раз, когда я шевелилась.
Детективы появились минут через пятнадцать. Двое смертельно уставших людей, предельно задолбавшихся делать важную и никому нафиг не сдавшуюся работу. Одному, представившемуся детективом Каллаханом, на вид было изрядно за сорок, даже ближе к пятидесяти. Его напарник, детектив Ковальски, выглядел почти столь же старым и несколько более помятым. Я сказала, что хочу видеть отца, они сообщили, что он в пути, проинформированный директором Блеквелл, и что если я хочу сэкономить время, то могу, пока мы его ждем, рассказать, что случилось сегодня.
Я все ещё была одета в то, что мне выдали в больнице взамен моей испорченной кровавой и гнилой слизью и насекомыми одежды, сразу же отправившихся в контейнеры, промаркированные знаками "БИОЛОГИЧЕСКАЯ ОПАСНОСТЬ". Это были бледно-зеленый медицинский халат, того же цвета короткие мне брюки и белые пластиковые тапочки. Я должна была чувствовать себя уязвимой. Наверное.
Я повторила, что хочу видеть отца.
Они предложили ответить на несколько вопросов, ведь "если вы невиновны, то вам нечего скрывать".
Я не собиралась говорить с ними без отца и хоть какого-то адвоката. Детективы действовали мне на нервы, продолжая задавать вопросы, на которые, похоже, даже не рассчитывали получить ответы. Наша "беседа" звучала как диалог двух (оба копа звучали как один и тот же человек) смертельно усталых людей, которые просто отбывают свой срок. Без огонька и задора, казенно-скучно с их стороны. Ритуальный танец. Только мои силы, задранные почти до появления инструментов недружественного взаимодействия (также известных как "пушки"), позволяла выдерживать столь же ровную интонацию, и даже делать кое-какие выводы из задаваемых ими вопросов.
Сорока минутами и десятком па этого ритуального менуэта позднее меня вывели из комнаты интервью и отвели в одиночную камеру, расположенную напротив общей клетки с задержанными. Когда я её увидела, я поняла, почему детективы обошлись ритуальным танцем. Клетка была буквально забита. В одном углу шепотом журчали зелено-красные, на них с ненавистью пырились из другого угла фанатики белого превосходства, все остальное место занимала вонь бродяг и бомжей, многие из которых наверняка были Барыгами. Почти как старая добрая Уинслоу, только без насилия. На глазах полиции не решались буянить даже конченные обдолбыши.
1.4
Адама Сэведжа, обычно работавшего с папиным профсоюзом и помогавшего тем докерам, которые слегка оступились на дороге жизни, папа вызвонил из больницы, когда узнал, что меня арестовали. Адвокат смог связаться с полицией и уточнить, что я не в 15-м, а в 17-м участке, но передать эту информацию папе было уже невозможно: после того, как мама разбилась в аварии, разговаривая по мобильному телефону, наша семья не признавала мобильников.
Я заплатила ему символический доллар, и мистер Сэведж стал моим защитником "официально". После этого я уже могла рассказать ему ту историю, которую он должен был знать. В истории не было ни вызова в шкафчике, ни материализующегося из пустоты двуствольного пистолета "тип Дерринджер". Зато были три преследующих меня суки и случайно найденный по дороге в школу пистолет, который был совершенно очевидно тинкер-тех.
В тот момент, когда я перешла от оружия к "ТТ", "Terrible Trio" (какая-то шутка Грега, с которым мы иногда сидим вместе на уроках мистера Глэдли), в комнату для допросов шагнул папа, который выглядел как ад.
И я просто рухнула.
Моя власть над сверхспособностями выскользнула от меня, и я тут же развалилась в истерике. Все эмоции, которые моя сила удерживала вдали от моей головы, обрушились на меня разом. Даже не заметив, как и куда делся адвокат, я только плакала, и плакала, и плакала… Это было ужасно.
Потому что папа, когда появился, выглядел совершенно убитым. Опустошенным. Почти так же, как в первые дни после смерти мамы. И когда эмоции размазали меня, и начались слезы, он на мгновение выглядел так, словно его ударили. И ударила его я!
Я подвела папу. Я так подвела его!
1.5
Мы с папой оба по своей природе неуклюжи в общении. Кто-то мог бы назвать нас интровертами. И после того, как умерла мама, мы просто… перестали разговаривать о чем-либо, важном или любом другом. Ни один из нас не знал, как относится друг к другу, как разгрести этот беспорядок, и ни одна из наших попыток наладить отношения не сработала особо. За последние полтора года я не помнила ни одного разговора длиннее, чем сотня слов.
Моя сила, оставив меня наедине с расстроенным папой и всеми моими эмоциями, скопившимися за то время, пока она действовала, на некоторое время превратила меня в фонтанирующую слезами развалину. Последний раз я плакала так после того, как умерла мама.
И сквозь слезы я рассказала папе всё. О том, как Эмма повернулась против меня, о том, как три суки преследовали меня, как гончие из Ада, разрушая все, что только можно разрушить – мои записи, мои учебники, мои домашние задания, мою репутацию. Любую попытку наладить хоть какие-то отношения с людьми, не являющимися ими и их подпевалами. И про шкафчик, в котором я стала парахуманом.
Папа… Папа принял все это с трудом. Когда он услышал об Эмме, о трио и о том, как никто, ни один учитель, ни директор, никто не помог мне, он повернулся от боли и разрухи к жуткой ярости. Если бы мы не сидели в допросной полицейского участка, в этот момент он бы, наверное, уже искал бейсбольную биту.
Это был второй момент, которого я боялась. Что папа разозлится и сделает что-то, о чем мы будем жалеть. У Дэнни Эбера, менеджера по найму Союза Докеров Броктон-Бей, был темперамент. В детстве, навещая папу на работе, встречаясь с его друзьями на пикниках и вечеринках, я слышала много историй о Большом Бунте, о стычках с полицией и штрейкбрехерами, и более поздние рассказы, уже после того, как Мертвый Флот стал Мертвым Флотом, когда в доки пришли банды. Дэнни Эбер и его бейсбольная бита в тех историях фигурировали неоднократно.
— Почему ты мне ничего не сказала? – наконец спросил меня папа. В глазах у него была боль.
— У тебя было достаточно проблем на тарелке, и я не хотела добавлять, - прорыдала я. Отцовское плечо было мокрым от моих слез, и невероятно надежным.
— Эй, ребенок, у меня на тарелке нет ничего, с чем бы я не смог справится. Я здесь для тебя, и всегда буду для тебя, моя маленькая сова…
Он взъерошил мои волосы, и я тихонько всхлипнула.
1.6
Прорыдавшись и успокоившись, я сказала папе позвать адвоката назад, и мы начали обсуждать мою ситуацию. Потребовалось сделать некоторый перерыв, пока папа ездил за моим журналом, а мистер Сэведж беседовал с детективами и людьми из офиса окружного прокурора, так что была уже поздняя ночь, когда он смог просмотреть мои записи.
— Вот как я это вижу, Дэнни, Тэйлор, – он захлопнул толстую папку с подшитыми копиями страниц моего журнала. — Если вы идете в суд с этим, то, скорее всего, действительно снимаете обвинение в преступлении на почве ненависти. Хотя ручаться я бы не стал. Но зато почти гарантированно приобретаете обвинение в подготовке убийства. Потому что если вот это вот не мотив, то я съем свою шляпу.
— Ты не носишь шляпу, Адам, – тускло пошутил папа.
— В таком случае я съем ремень, галстук и шнурки ботинок, – смертельно серьезно отозвался адвокат. — Судья и присяжные посмотрят на вас, прочитают ваш журнал, вспомнят, какие обвинения вам предъявили при задержании, и посчитают на пальцах… Два плюс два не может быть равно пяти, поймите!
— И любой "вашчесть", даже без обвинения в подготовке убийства, запрет меня и выбросит ключ просто из соображений "общественного спокойствия", – я изобразила кавычки в воздухе. — Чтобы я не пришла в школу вся из себя такая Керри.
— Гм-мм… Ну, в общих чертах верно, – несколько неуверенно кивнул мне мистер Сэведж. — Таким образом, как ваш адвокат, я категорически не рекомендую…
1.7
Поскольку был уже очень поздний вечер пятницы – или, в зависимости от того, как считать, очень-очень ранее утро субботы – и суд по залогу мог состояться только в понедельник, то у Адама Севеджа было время выработать несколько идей. Которые он изложил нам, мне и папе, в понедельник утром.
Вкратце, он предлагал нам согласиться на сделку.
— Я не очень люблю полицейские сериалы, но этот термин я знаю, – нахмурился папа. — Для сделки мы должны предоставить какую-то полезную информацию о чем-то серьезном, о деятельности банд…
— На самом деле нет, – слегка улыбаясь, покачал головой мистер Сэведж. — Сделка в нашем случае просто позволяет департаменту полиции и окружному прокурору избежать затрат на подготовку судебного процесса и его проведение. Это сотня рабочих часов, возможно, с учетом всего этого, – адвокат взвесил на ладони папку с копиями моих "доказательств", – так даже больше. Рабочий час юриста офиса окружного прокурора стоит не так дорого, как час времени Квина Калле, Кэрол Даллон или Алана Барнса, но это все равно изрядная сумма. Которую сделка им экономит. Мы признаем вину по обвинению в проносе оружия в школу, они снимают остальные обвинения и гарантируют условный срок. Причем минимальный, два года, может быть даже восемнадцать месяцев. Все протоколы и информация о несовершеннолетнем делинквенте имеют конфиденциальный характер, таким образом, после снятия судимости, которое автоматически происходит после совершеннолетия Тейлор, никаких публичных следов её судимости не останется.
— И гребанные суки просто уйдут со всем этим?
— Боюсь, что так, – примирительно развел руками адвокат. — Мы живем не в идеальном мире, и в далеком от идеала городе. Суды в нашем счастливом Броктон-Бей работают примерно так же, как и все остальное. То есть не очень хорошо. В вашем случае суд – это русская рулетка. Причем в лучшем случае и за ваши деньги.
— Вы сказали, что это в лучшем случае?
— О худшем вы уже знаете, – адвокат снял очки и тяжело вздохнул, массируя переносицу. — Ваш журнал является доказательством против вас. Свидетели, по вашим же словам, будут подтверждать версию обвинения. Так что вы, скорее всего, получите максимально возможное наказание. Для несовершеннолетних, не достигших восемнадцати лет, срок не должен длиться после достижения ими возраста двадцати одного года. Вряд ли вам дадут столько, но года три…
Соглашение звучало приятно и мило, прямо как ад. Я получаю условных два года, и через три, когда мне исполнится 18, могу забыть об этом… Если, конечно, одна из сук не подбрасывает мне в шкафчик или в стол или в карман пару пакетиков дряни. Я ломаю условное, и иду отсиживать свои два года.
Если бы не моя сила, я бы взвилась, как ракета. Или развалилась бы на месте. Мой папа выглядел положительно больным, почти уничтоженным, когда я сказала, что мы пойдем на сделку. Он хотел сражаться, вытащить трех сук в суд вместе с директором школы и всеми учителями, получить какую-то справедливость...
Справедливость не та вещь, которую можно найти в нашем счастливом городе. Поэтому я сказала папе, что мы подписываем соглашение, я получаю образование на дому, дистанционно, сдаю GED, и кровавая и проклятая Высшая Школа Уинслоу может сгореть, сгнить и провалится в ад.
Моя сила позволяла мне держать голосок из заднего отсека моего черепа, твердящий, что я должна не позволить сукам уйти с этим, далеким и тихим, словно орущим через толстый слой обжигающе-холодного льда. Там же, за льдом, бесились другие эмоции – вина, обида, гордость, всё, что не позволило бы логике эффективно сделать свое дело.
Эмма Барнс – дочь адвоката, партнера в крупной фирме, начинающая модель и самая популярная девочка в школе. София Гесс – звезда беговой дорожки. Мэдисон Клементс – третья из "Церберов" (ещё одно придуманное Грегом прозвище для трио, "потому что у Цербера три головы, capiche?") – вторая по популярности девочка, этакая мисс Очаровательная Наивная Невинность. И, как и Эмма, из состоятельной семьи. Не знаю, что она забыла в адской дыре, которой является наша школа, её родителям была вполне по средствам "Аркадия"…
Не важно.
Когда три самых популярных девочки школы заявляют, что "проблемная Эбер" уже обещала "пристрелить чертову черную суку", из-за которой "ей нет жизни" – и то, что я считала, что мне нет жизни именно из-за гребанных сук, при необходимости подтвердят и директор, и учителя, которым я много раз жаловалась… и которые ни разу не нашли доказательств моих "клеветнических утверждений" – то это уже не просто три слова против одного.
Потому что свидетелей, что в шкафчик меня запихнули они, нет и не будет. Как нет свидетелей их травли вообще. Никто ничего не видел, пока не началась стрельба. Зато свидетели того, как я обещала "вышибить мозги Софии гребанной суке Гесс", найдутся сразу.
Что в шкафчике "проблемной Эбер" делали двадцать фунтов пропитанных гниющей кровью тампонов, прокладок и прочего биологически опасного мусора? Да кто ж её знает! Может быть, азиаты не любят нацистов, может, она просто сумасшедшая... Куда делся револьвер и пули? Да ясное дело, дружки-нацисты позаботились об уликах!
Так что мы согласились на сделку.
Хотя адвокат предложил некоторое изменение в дальнейших планах.
Ведь то, что мы не потащили сучье трио в суд в ЭТОТ раз, не означает, что мы не можем потащить их в какой-нибудь другой раз, верно? Даже более того. Нельзя два раза судить за одно и то же, и таща их в суд сейчас, в проигрышном положении, мы не сможем вытащить их потом, когда положение будет лучшим.
1.8
Мои сверхспособности – они хоть и "сверх", но все же полная фигня.
Там, в шкафчике, в кровь разбив руки об холодное железо, сорвав голос криками о помощи, истекая слезами, в истерике, больше всего я хотела знать – почему?
Почему все так?
Почему никто из тех, кому положено заботиться о том, чтобы такого не происходило, не сделал и малейшего движения, чтобы остановить все это? Почему, когда я вернулась, чтобы забрать сумку, секретарь директора, серая, похожая на замученную мышь женщина, отправляла в измельчитель мои бумаги, поданные на перевод в Аркадию – это было ещё в прошлом году, когда моя успеваемость не была ещё настолько испорчена стараниями сук, когда я ещё могла претендовать на Аркадию…. Почему она это делала? Да, множественное число, это был не первый раз.
Почему Эмма повернулась против меня, почему София…
Почему, ко всем чертям, все было так НЕПРАВИЛЬНО?..
Ну, и еще, конечно, я хотела выбраться из шкафчика, да.
И в тот момент, когда я вдруг поняла, что это все из-за того, что все вообще НЕПРАВИЛЬНО, потому что НЕПРАВИЛЬНО, несправедливо устроено общество в целом… В руке я почувствовала утешительно-увесистую прямоугольную форму, на ощупь напомнившую мне древний мобильный телефон вроде старой папиной "Нокиа 3310", которой я любила играть в детстве. Только чуть больше, чуть тяжелее, и с ощутимой выступающей длинной широкой клавишей в верхней части одной из узких граней.
И я откуда-то знала, что у меня в руках МСП-05М – Малогабаритный Специальный Пистолет образца 2005 года Модернизированный, два ствола калибра 10,6 мм и электрокинетический компенсатор отдачи. И если нажать на клавишу, он выстрелит, сначала из верхнего, а потом из нижнего ствола.
Ещё я знала, что могу вызвать больше, гораздо больше – но мне просто нужно было ВЫЙТИ! ИЗ! ГРЕБАННОГО! ШКАФЧИКА! И я выстрелила туда, где, как я точно знала, находится замок.
Выйдя из полиции, я получила возможность лучше разглядеть оружие. И другое оружие. И ещё другое оружие. Я могла вызвать много, очень много разных… инструментов. Большая их часть были большими, тяжелыми, с граненым, грубым дизайном. И даже когда я ехала с папой домой, в моем рюкзаке лежали три с половиной фунта длинноствольного стального уродства, извлеченные из спертого воздуха полицейского туалета. Здоровенный, тяжеленный, черный с синим отливом револьвер странной формы. С пятиконечными эмалевыми красными звездами, глубоко вбитыми в деревянные щечки рукояти, и маркировкой "Сделано в СССР. Даллас, Автономная Республика Техас, Северо-Американская Советская Федеративная Социалистическая Республика".
И я точно знала, что могу вытащить больше.
Я даже точно знала, что для этого надо делать!
Это просто не имело никакого гребанного смысла.
1.9
Соглашение с офисом окружного прокурора было подписано два дня назад, и вчера я впервые вышла в город после проклятой пятницы. Имея судимость, которая будет погашена и забыта, когда мне исполниться восемнадцать, и полтора года еженедельных встреч с надзирающим офицером впереди. О радость!
Выбраться из дому, не крадучись в ночи мимо двери спящего папы, начать исследовать источники, которые позволят мне лучше понять мою силу – это наполняло меня такой жаждой деятельности, что я не могла сдержать улыбку. А когда мне удалось найти в городской библиотеке часть книг из отцовского списка, я почти что издала совершенно неприличный для пятнадцатилетней восторженный писк!
Сейчас я сидела в читальном зале, в городской публичной библиотеке, уронив голову на руки, и не очень понимала, где я нахожусь.
Моя сила, для того, чтобы вызывать нечто потенциально существующее, требовала… что-то вроде настройки на потенциал, в котором существовали вещи, которые могут быть призваны.
Чтобы сила сработала, необходимо определенное восприятие мира.
И с точки зрения этого, совершенно определенного мировоззрения – насквозь материалистического, строго научного! – сверхспособности, люди с паранормальными силами, вообще все это, оптом… Оно являлось безумным бредом, написанным тупым автором плохого комикса.
Фундамент, который моя сила считала совершенно необходимым для своей работы, полностью отрицал саму возможность существования моих способностей.
Полная, законченная фигня!
О, боже, я в такой заднице…
Интерлюдия 1
Два усталых детектива сдавали в архив закрытое дело. Тот, которому оставалось два года до пенсии, ниже напарника, с волосами, в которых соли было уже гораздо больше, чем перца, захлопнул папку с теперь уже точно совпадающим с описью количеством страниц.
— Джо, ты вроде знаешь лейтенанта Хаммер?
— Из центрального управления которая?
— Да, она. Спецотдел по бандам.
— Да, я с ней служил, - кивнул второй, которому до пенсии оставалось в четыре раза больше. — А что?
— Нужно бы побеседовать с ней об этой девочке, Эбер... И о той, второй, как её... Гесс.
— Зачем, Гарри?
— Ты её видел? Девочку Эбер? Когда её привезли из больницы, прямо со стола, на котором её Панацея вытащила буквально с того света. После двух клинических смертей, в больничном халате... Она два часа сидела напротив нас, спокойная, как булыжник.
— Да, жесткая девочка. И что?
— Мисс Гесс, я думаю, подарила Империи очень перспективного новобранца. Если к восемнадцати у неё не будет собственного копья, я буду искренне удивлен.
— Собственного копья… или собственного кладбища, - заметил второй, кивая. — Ты прав, лейтенанту Хаммер будет интересно...
— Вы уверены, что империя получила её? - спросила лейтенант Хаммер двух детективов из 17-го участка, слегка ежась на налетающем с залива свежем ветерке. Фургончик с кофе и пончиками, припаркованный на границе крохотного парка, был поставлен удачно с коммерческой точки зрения и не очень удачно – с точки зрения розы ветров. Студеный январский ветер продувал легкую куртку насквозь.
— Ствол так и не нашли, - пожал плечами Гарри, отхлебывая кофе из картонного стаканчика. — Пули могут быть технарь-дерьмо, но само оружие не могло вот так взять и раствориться в воздухе. Она не азиатка и не тот мусор, который идет к торговцам. Так что...
— Из того, что я слышал в Уинслоу, там есть три девочки, - вмешался Джо Ковальски. — Школьники называют их "Ужасным Трио" - Эмма Барнс, Мэдисон Клементс, София Гесс. Тейлор Эбер они преследовали на протяжении полутора лет, с того момента, как она появилась в школе. При этом мисс Гесс – заводила, главный физический актив, она спортсменка, и она – черная. Вы знаете, как вербовщики наци находят подход к людям...
— Полтора года?
— Да. По словам свидетеля, Тейлор Эбер – их любимая жертва. По каким-то причинам…
— И дело не только в самой Эбер, какой бы жесткой она ни была. Её отец, Дэнни Эбер, менеджер по найму в профсоюзе докеров. Считай, половина из них обязана ему тем, что они ещё могут зарабатывать на семью честной работой. В профсоюзе до сих пор почти пять сотен человек, из них многие – с армейским опытом. Они – серьезная сила в доках.
— И теперь наци получили палец в этом пироге, - хмуро кивнула лейтенант. — Чтоб его!
Итак. Кто-то из вербовщиков нацистов заметил девочку Эбер, дочку важного человека в единственном оставшемся в доках профсоюзе, которую обижает черная девочка Гесс. И подполз к ней.
— Это было нетрудно, лейтенант. В младшей школе у девочки оценки были достаточно хороши, чтобы пойти в Аркадию. С тех пор, как началась травля, она не смогла нормально сдать ни одного домашнего задания, её учебники были испорчены... неоднократно. Теперь она не вылезает из отстающих.
— Зион и Александрия! Все до такой степени паршиво?
— Лейтенант, я бы сказал, что империя – это лучше того, что она имела каждый день. И вы знаете, как я к ним отношусь…
— Мисс Эбер получила защиту, и я не думаю, что нам придется слышать о ней, пошедшей вразнос и превратившей Уинслоу в новую Колумбиан. Империя получила перспективную девочку и палец в ещё одном пироге в доках. Офис окружного прокурора получил экономию. Мой лейтенант получил раскрытое дело. Вы...
— Я получила информацию, – лейтенант Хаммер поморщилась, словно от кислого, но возразить не смогла. — И вижу картинку.
— Так делаются дела в Броктон Бэй, - болезненная усмешка мелькнула на лице детектива Каллахана. — Два года до пенсии, лейтенант…
