Дорогой Пруссия,
Приветствую тебя сердечно! Должно быть, твоя скука велика, и мне очень хотелось бы её развеять, братан. Когда-то мне это ничего не стоило. На мне не было этих оков, знаешь ли, а сейчас я смотрю на беззаконие и не мешаю ему — вот мои оковы.
Ты живёшь растерзанным, но стойким, а твоя спина просто поразительно держится, словно выкованная из стали в кузнице. У тебя вместо позвоночника лучший клинок, так ведь? Палишься! Так круто спину ещё никто не держал. В любой крови, в любой ситуации, в любом гробу и с любым ублюдком, втоптавшим тебя под плинтус, ты смотришься с ноткой элегантности. Правда-правда!
Сейчас я пишу, оттого что радуюсь, и радуюсь от того, что пишу.
Будь у тебя маленькие крошечки-недостатки, я был бы не прочь их заметить, но слишком трудно найти лишнее в том, что так трепетно любишь.
Ты, ты тот, в ком я нуждаюсь сейчас, Пруссия.
Ты сильнее, чем кто-либо, кого я когда-либо знал. Что мне моё огромное поле? Там тебя нет.
Какие лихие времена мы пронесли. Россия держал справа, Франция вцепился слева, Англия жёг тебе спину какой-то грёбаной химией, а ты разбросал их всех.
Я воссоздал твой портрет, теперь ты у меня на стене с замечательнейшей из улыбок. Я смотрю на тебя, не скрывая своего восхищения перед многочисленными гостями — все хотят видеть тебя. Никто не в силах оторвать глаз от твоего изящества.
Они всё ещё трепещат перед твоей славой, пусть это лишь отпечаток уверенного, могущественного, непревзойдённого лика тебя, Пруссия, прежнего.
Никто не станет над тобою насмехаться, ни родной брат, ни более сильные соседи, ни будущее, ни прошлое, ни я, никто. Пределом мечтаний моих в настоящее время является новый поход с тобой, о, мой друг, мой кумир. Давай сотрясём Буркерсдорф. Почему Европа так медленно, так долго спит? Её нынешняя неповоротливость мне осточертела. Тебе негде развернуться, Пруссия, тебе нет места разгуляться.
Ты знаешь, как никто другой, что Европа не воспитывает, она развращает. Ты же исключительное исключение. Ты смог её нагнуть в одиночку — чем тебе это не извращение?
Мир раскрошился на войну вновь, но он не должен гореть, пока тебя в нём нет.
Ты показал мне, что значит быть мужчиной, и, нет, не столько — ты сделал меня великим.
Сильнее тебя нет, ничто не сломит твою гордость и тебя самого. Никто не сравнится с Пруссией. Ты способен на любую работу. Ты способен на любую жертву. Ты лучший, Пруссия, никогда не исчезнешь из героических историй, время не сотрёт память о тебе! Я счастлив, что знал тебя, счастлив, что был тобой. И моя последняя молитва, мой ангел, будет о тебе.
На этом заканчиваю с чувством бесконечной тоски,
Гилберт Байльшмидт.