Бета/гамма: olala, windwingswrites (Тысяча благодарностей им за помощь!)
Отказ: Отказываюсь. Не имею. Не владею. Не получаю
Аннотация: Назови мне свое имя - я хочу узнать тебя снова © Lumen
Комментарии: Фанфик написан на Snager Celebration на ТТП.
На вызов Dilrukesh "Журавлики".
Отдельное спасибо Маркизе за поддержку и готовность фонтанировать идеями.
Ты лети-лети листок…
На побережье Нормандии, неподалеку от Сен-Жермен-де-Во, живет чудаковатый коллекционер из тех, что становятся кем-то вроде ходячих достопримечательностей. Он бродит по диким пляжам и вылавливает размокшие обрывки бумаги. Осторожно, словно настоящее сокровище, развернув подобранный мусор, он либо столь же бережно убирает его в свою сумку, либо отбрасывает в сторону. По какому принципу происходит сортировка, для всех остается загадкой, но местным жителям нетрудно сохранить запутавшийся в рыболовных сетях или прилипший к борту лодки клочок бумаги и по пути домой занести находку тому самому чудаку.
Глава 1. …через запад на восток, через север, через юг
Откуда взялась эта странная привычка вести счет в уме, она уже и не помнила. Может, все началось с фильмов о Фредди Крюгере. Тогда одноклассники в маггловской школе наперебой твердили ту жутковатую считалочку, стараясь напугать друг друга и почувствовать себя смельчаками. Гермионе их громкие, назойливые шалости всегда мешали читать очередную книгу, но особенно ее злило, когда уже дома вдруг в голове начинали крутиться простенькие рифмованные строчки. Да, пожалуй, именно тогда она обнаружила, что с помощью считалочки можно запомнить больше прочитанной информации. Так со временем сознание Гермионы оказалось опутано милями подобных цепочек рифмованных строк, каждая из которых начиналась с числа. Свой номер в ее вселенной присваивался всему, и даже листы ее конспектов были тщательно пронумерованы, впрочем, со вполне практичной целью: если выронить эту кипу пергаментов, то потом их легко можно сложить в правильном порядке. Порядок – вот что определяло бытие Гермионы. Исключение составляли лишь верные друзья, усердно сеющие крупицы хаоса в ее упорядоченную жизнь.
Былые ссоры, опасности и удачные спасения показались детской сказкой, когда пришла пора скитаться по просторам Англии в поисках крестражей. Ей с друзьями приходилось брести вслепую, выполняя миссию, которую не сумел завершить самый великий светлый маг современности. Абсурд!
Чтобы не сойти с ума, Гермиона вспоминала все, что происходило с ними за годы учебы. Ради развлечения и какого-то нездорового желания подурачиться она складывала смешные считалочки.
Раз –
Злобный троль напал на нас.
Два –
Василиска со двора.
Три –
Азкабанца в гости жди.
Четыре –
Победитель с кубком стырен.
Пять –
С Амбридж надо воевать.
Шесть –
Думосброс-то у вас есть?
Семь –
Искать и думать – вдруг их восемь?
Гермиона, пожалуй, только на метле летала хуже, чем сочиняла стихи. Да, в общем-то, ей не это было нужно. Лишь бы не свихнуться от свистящего бормотания радиоприемника. Лишь бы не позволить страху затмить разум. Лишь бы не думать о смерти и не накликать ее.
Что толку о ней думать или не думать, если она сама стремится навязать свою компанию? Гермиона столько раз прощалась с жизнью, что почти свыклась с ощущением постоянной опасности. Казалось, умереть так просто – не она же будет тосковать о потере…
Смерть Грюма, случившаяся еще до злополучного путешествия, не воспринималась как абсолютный и неоспоримый факт. Гермиона не видела, как все произошло, а потому невольно убедила себя, что он жив, что уехал куда-то выполнять задание Ордена, что его волшебный глаз по-прежнему дико вращается в уродливой глазнице. Пусть не суждено увидеть его вновь, но он есть и всегда будет.
Смерть Добби удивила и породила в душе какую-то совершенно детскую обиду. Безжизненное тело эльфа показалось совсем маленьким и похожим на куклу, если бы кому-то вдруг вздумалось делать их такими нелепыми. И все равно смерть, несмотря на ее материальную очевидность, оставалась для Гермионы непостижимой. Казалось, домовой эльф есть сама магия, ее живое воплощение, по ошибке попавшее в кабалу к высокомерным волшебникам. Если человек лишь удостаивался дара от этой могущественной стихии, которой еще долго учился управлять, то Добби от рождения колдовал так же легко и естественно, как дышал. Разве можно убить магию? Как могла магия умереть?..
Смерть Снейпа… потрясла. В те минуты Гермиона словно оцепенела, при этом отчетливо понимая, что нужно что-то делать. Некстати вспомнилось, как она когда-то давно подожгла его мантию. В ее маленьких ладошках была сила, которая еще тогда могла нанести ему вред. А меж тем он не пытал Гермиону «Круцио», не вырезал на ее руке «грязнокровка» … да и грязнокровкой ни разу не обозвал! Ничем ей по-настоящему не навредил. Ничем не заслужил…
«Мерлин, что же это делается! Что же делать?» – беззвучно шевелила она губами, неотрывно смотря на темную кровь, хлещущую из-под восковых, сведенных судорогой пальцев. На ее глазах жизнь сама вытекала из человека, как обычная вода из плохо закрученного крана.
«Подними руку, что же ты? Пусть он тебя спросит, как спастись, ведь ты всё знаешь, только струсила», – так она с собой еще никогда не говорила. Да и она ли это? Бедной маленькой гриффиндорке хотелось зажмуриться что есть силы и оказаться где угодно, только не здесь. Она жалась к надежному Рону и страстно ненавидела его за эту поддержку.
Позже, вспоминая, Гермиона ненавидела себя в тысячу раз сильнее.
Когда желание исполнилось, и трусиха оказалась за пределами Визжащей Хижины, Смерть, словно напившись почившей со Снейпом гриффиндорской решимости, забирала всех, кого могла. Гермиона не только не могла ей помешать, но и упустила шанс, когда он был. Оставалось оплакивать ушедших, вторя их родным и близким, и еще наедине с собой лить слезы о своей слабости и малодушно винить те крепкие руки в бледных веснушках, державшие ее во тьме подземного хода.
Кое-как отойдя от горя и потрясения, она нашла на своем месте бледную немочь, тень Гермионы Грейнджер, гриффиндорской всезнайки. Между тем было не время раскисать – у нее оставались незавершенные дела. Словно она умерла и стала привидением, и только эти дела позволяли еще держаться, цепляться, как за соломинку, за тот старый, безвозвратно ушедший мир. Мир, который сгинул вместе со всеми теми, кого забрала тогда Смерть.
Гермиона отправилась в Австралию, где жили ее родители, не знавшие о том, что у них есть дочь, и о своём другом прошлом.
Это оказался не последний ее визит на далекий континент. К несчастью, целью был не отдых в лоне воссоединившейся семьи. Все усилия Гермионы вернуть им память оказались напрасны, как и усилия лучших магических специалистов Британии и Австралии.
Все зря. Нужно было жить, довольствуясь тем, что еще осталось. И она вернулась в свой пустой дом в пригороде Лондона.
Жить – как назойливо и невыносимо звучит, точно это слово ежесекундно повторяет Скитер, будучи в своей анимагической форме. Быть – вот на такое менее затратное состояние Гермиона, пожалуй, еще могла сгодиться. Сил оставалось на донышке ее собственноручно выжатой души. Да и те требовалось куда-то деть, чтобы больше не стискивать с таким остервенением кулаки, точно та душа материальна и сейчас сжата между ними чуть влажной скрученной тряпкой.
В голове словно щелкнул тумблер, и сознание ослепло от навязчивой идеи. Гермионе казалось, что если она сможет развернуть вспять необратимые процессы, которые привели к тому, что произошло с ее родителями, со Снейпом, с Колином Криви и многими другими, что если она, как младший из братьев Певерелл, найдет способ если не обмануть смерть, то хотя бы сделать ее не такой всесильной, то что-то изменится. Что именно, она не знала, но существовать так дальше просто не представлялось возможным. И все ее существо сфокусировалось на единственной задаче: найти решение, разработать лекарство, создать чары – что угодно!
Когда-то давно, когда Гермиона была еще сопливой первоклашкой, на нее огромное впечатление произвела вступительная речь Снейпа на первом в ее жизни уроке зельеварения. Тогда профессор, чтобы подстегнуть тщеславие учеников, обещал им, что сможет научить их загонять в бутылку смерть. Конечно, это была фигура речи, но если существовали магические артефакты, которые позволяли повернуть вспять само время, то вдруг смерть действительно можно было загнать в бутылку?
Вопросы и ответы потянулись бесконечной чередой, как еще недавно в школе, и недостижимость поставленной цели не смущала. Гермиона отнюдь не возомнила себя гением, способным сделать то, что не смогли многие величайшие умы до нее. Она стала сама себе профессор Снейп во всех доступных областях знаний, с той же бескомпромиссностью требуя идеального результата и с тем же уничижительным критицизмом осаживая свое изредка разыгрывающееся самомнение.
Гермиона скрывала, чем теперь существует, предвидя, что ей захотят помешать, думая, будто заботятся о ее благе, да и сама идея со стороны могла показаться настолько невыполнимой, что вполне позволяла усомниться в психическом здоровье вынашивавшей ее мисс Грейнджер. Этому способствовало и то, что не было необходимости работать – пособие, положенное героине войны, позволяло не думать о необходимости зарабатывать на жизнь.
И полетели дни без счета, каждый новый отмечаемый очередным экспериментом. О пище для тела Гермионе напоминал один лишь Косолапус, который решительно отказывался жить на мышиной диете, чем – вольно или невольно – спасал хозяйку от физического истощения. Сон же наваливался сам, и она отключалась, не заботясь о постели.
Пожалуй, захоти Гермиона, ей бы уже присвоили звание мастера сразу в трех областях – зельеварении, чарах и арифмантике. Но никакое признание способностей ничего бы не изменило. Еще оставалось решить поставленную самой себе и давно уже не актуальную для умерших задачу. Последнее будто и не приходило Гермионе в голову. Ее, как светлячка, неудержимо манило пламя желания в конце трудного пути найти что-то, что заполнит пустоту внутри, и этот призрачный свет застил глаза.
В ящиках рабочего стола аккуратными стопками лежали толстые маггловские тетради с пронумерованными от руки страницами, от корки до корки исписанные ровным почерком. В них содержались неизвестные миру рецепты зелий и эликсиров, описывались механизмы создания и действия чар. Многие из них оставались незаконченными, но и того, что было, хватило бы на несколько громких открытий. В подтверждение каждой гипотезы составлялись многоэтажные арифмантические формулы и запутанные доказательства. Под каждое утверждение подводилась строгая, скрупулезно выверенная теоретическая база, компенсирующая невозможность проверить решения на практике.
Единственной брешью в логически стройной, словно монолитной, стене был один простой факт – те, для кого Гермиона старалась, умерли прежде, чем перо коснулось листа первой из этих тетрадей.
Последняя разработка предназначалась все-таки не безвозвратно ушедшим волшебникам, а живущим не для дочери родителям. Но Гермионе никак не удавалось довести рецепт до конца. Она поставила точку в конце доказательства неверности очередной гипотезы и замерла, не замечая, как капля чернил, собравшихся на кончике пера, упала на бумагу и растеклась уродливой кляксой.
В этот момент Гермиона думала не о новой теории и уж точно не о каком-то там пятне, марающем лист. Она задавала себе совершенно другие вопросы – впервые за долгое время своего затворничества.
Зачем? – И только честные ответы самой себе.
Для живых? – Нет, неправда.
Для уже мертвых? – Да, но бессмысленно.
Для себя? – Тоже да, но зачем тогда себя же изводить, не досыпая ночами и поглощая пищу лишь для того, чтобы хватило сил творить магию и стоять над котлом?
Смысл ускользал, как песок сквозь пальцы. Ни одна его крупинка, заставляющая жить, двигаться, бороться, не желала оставаться в перепачканных чернилами ладонях. Гермиона чувствовала, что с новой, удвоенной силой накатывает отчаяние, паника, страх, что все было зря и ей незачем быть теперь. Требовалось срочно занять руки, чтобы ненароком не наложить их на… И она, впав в прострацию, потянулась к лежащей перед ней тетради и вырвала исписанный формулами лист. Вместо того, чтобы быстро и бездумно скомкать его, она вспомнила, как еще в маггловской школе их учили складывать из бумаги журавликов.
Первый получился кривым и скорее напоминал тестрала. Это никуда не годилось. Журавлик должен быть другим, идеальным. Все должно быть другим. Снова шелест рвущейся бумаги. И снова. И каждый следующий журавлик казался недостаточно правильным, но с каждым созданным оригами крепла уверенность, что еще чуть-чуть и все станет ясно.
Волшебная палочка была забыта. Руки вырывали листы и складывали-складывали их... А в голове велся счет…
… раз, у мертвого не идет кровь.
… два, мертвый не спит.
… три, на мертвого не действует парализующий яд.
… четыре, мертвый не снимет баллов.
… пять, у мертвого не попросить прощения.
…
Числа приближались к тысяче, листы в тетрадях заканчивались, нехитрые аксиомы множились и периодически повторялись, движения совершались автоматически. В доме повсюду валялись бумажные журавлики. Косолапусу уже наскучило с ними играть, и он перестал обращать на них внимание.
Последний лист ознаменовал тысячное утверждение «Мертвому это не нужно».
Стоп.
Гермиона замерла. Она оглядела плоды своего упорного труда – море никчемных бумажных журавликов. «Тысяча», – вспомнилось точное число созданных оригами. И опять опасный вопрос – зачем? К счастью, на этот раз нервный срыв ей не грозил – попросту не осталось сил. В мозгу лениво ворочались мысли, своей неспешностью даже успокаивая. Так, вслед за числом оригами в памяти всплыла полузабытая японская легенда: в ней человек, сложивший тысячу бумажных журавликов, мог загадать желание, и оно обязательно сбывалось. Гермиона в подобные сказки никогда не верила, но сейчас, когда дело было уже сделано, просто подумала: «А почему бы и нет?».
Загадать желание, не вставая с места, в запущенном доме, где повсюду валялись сложенные бумажки, и пахло, как в давно нежилом помещении, казалось совершенно невозможным и нелепым. Гермиона решила, что пора ей выбираться из своей скорлупы и для начала подышать свежим воздухом, заодно и от ненужного хлама избавиться. В Лондоне и его предместьях свежий воздух днем с огнем было не сыскать, поэтому она аппарировала на пустынное побережье, как есть – нечесаная, в несвежей одежде и с мешком бумажных журавликов. Почему она не выбросила их в ближайший мусорный бак, ей было неизвестно. Что теперь с ними делать?
«Отпустить», – шепнул тихий голосок, когда-то, в другой жизни и другим тоном крывший ее матом и бивший наотмашь по слабому сердцу.
Глупое решение, но ведь никто не видит.
Подойдя к краю обрыва, Гермиона раскрыла мешок и потоком магии отправила журавликов в полет. Она отпускала их на свободу, и вместе с ними ее покидали скорбь и тоска, слишком долго пившие силы. Взамен оставалась светлая грусть – Гермиона решила помнить только хорошее о тех, кого теперь не было с ней рядом, и жить дальше.