Горизонт скрывала молочная морозная дымка, а над ней виднелся лоскуток голубого неба. Коротко взблеивали овцы, щипля остатки жухлой зелени на лугу, где во впадинах серебрился иней. И хоть травы на земле почти не было, кое-где мелькали приземистые кусты калины и сизо-бурые заросли сухого вереска, прошлогодний папоротник полег и скрылся за зелеными круглыми листиками мать-и-мачехи.
Через лес красной лентой вилась тропинка, выложенная мелким гравием из вулканических скал. Выгорая, выделяя серу, порода делалась красноватой. Сейчас тропинка была нежно-розовой с голубовато-серебристой оторочкой из инея.
Вела она к дому, построенному когда-то лесничим, — затерявшемуся среди старых дубов и орешника, мрачному, из темного песчаника, крытому почерневшим шифером, с затейливой печной трубой. У крыльца росли кусты желтого жасмина.
В доме, казалось, никто не живет: кругом ни души, тихо, дверь заперта. Тишина. Но из трубы тонкой струйкой бежал дымок, а в палисаднике под окнами рыхлила землю молодая барсучиха в коричневом домашнем платье.
Дышал холодом ветер над головой, запутавшись в хитросплетенье голых ветвей.
Стикс села на бревенчатое крыльцо под навесом, свернулась калачиком, чтобы подольше сохранить тепло.
Ветром принесло последние солнечные блики, которые разбежались по опушке леса, где рос чистотел, и вызолотили голые ветки. Даже шифер на крыше под широкими лучами солнца казался теплым.
Но вот зашумел дождь, на окне появилась паутина мелких капель; ни ветерка. А вокруг богатырями высились деревья, дерзко раскинув сильные ветви, почерневшие от дождя, темные в сумеречных тенях, молчаливые, но полные жизни.
Стикс так и сидела, глядя на дождь, слушала, как он едва слышно шуршал по земле, как вздыхал ветер в вершинах деревьев, хотя казалось, что дуновений нет вообще. Вспоминала, как почти год назад, в такую же промозглую погоду, в дверь ее дома постучали.
— Руж, — представилась белоснежная летучая мышь с невероятно красивыми аквамариновыми глазами, стоящая на пороге. — Не против, если я с часик пережду у вас дождь?
Стикс провела ее в гостевую комнату, служившую еще и столовой, уютную, стены которой были обшиты некрашеными досками.
Пока Руж грелась на старом плюшевом диване, завернувшись в два шерстяных одеяла, девочка заварила мятный чай. На подоконниках зеленые побеги в горшках льнули к стеклам, ища солнечный свет.
Барсучиха поджарила для себя и гостьи ломтики хлеба на сливочном масле и открыла банку варенья из тернослива.
Когда Стикс внесла поднос с их ужином в комнату, летучая мышь, зажав под мышкой книгу, отскочила от угловой этажерки и с разбегу плюхнулась на диван, который жалобно скрипнул и протяжно заныл, грозя лишиться всех своих внутренностей.
— Никакая сила в мире не оторвет меня от Рэтта Батлера, — сказала она, открывая на средине «Унесенные ветром».
Однако хватило девушку минуты на две:
— Ты здесь совсем одна живешь?
Стикс кивнула.
— Ну, тогда давай-ка поговорим о том, о сем. — Летучая мышь убрала в сторону сбившиеся комом одеяла и придвинулась к ней.
Разговор получился задушевный, истинно женский, и обе остались довольны. Они так и сидели рядышком, пили уже остывший чай.
Когда за окном начало светать, Руж откинулась на спинку дивана, закинув руки за голову, потянулась с наслаждением, как кошка.
Барсучиха вздохнула. Было так много вопросов, и ни один она не могла вспомнить.
— Вымотала я тебя, — сказала Руж. — Спать хочешь.
Стикс прикрыла рот ладонью, пытаясь подавить зевок:
— А ты? Разве нет? Оставайся.
— Я никогда не сплю. — Она улыбнулась, видя смущение девочки. — Просто у меня бессонница.
На горизонте еще густели серые сумерки, и в этой мгле растворилась Руж. Однако кое-что она после себя оставила.
Около полудня в поисках этого кое-чего к дому Стикс на аэробордах, из-под которых струилась разноцветная энергия, подлетели Вавилонские Воры.
— Что ж тут поделать, деточка, — ухмыльнулся ястреб, взъерошив и без того торчащие во все стороны перья на голове. — Раз скрывать тебе нечего, а конкурентке нашей ты помогаешь, то придется обыскать твой уютный домик.
Стикс представила, как слышит грохот роняемых стульев, уже разбита лампа и сломан приставной столик; вот они сорвали шторы, и комнату заполнил яркий свет; щетка для шерсти брошена в круглое зеркало — с оттяжкой, как в бейсболе; один из них вырывает ящики из комода — ключи, ручки, ножницы покатились по полу…
Повинуясь привычкам Вавилонские Воры прошлись по комнатам, осторожно, как бы между прочим, с невинными лицами посетителей супермаркета. Брали то одно, то другое, ставили вещи точно на свои места, не издавая ни звука. Когда альбатрос отодвигал громоздкий диван, не скрипнула ни одна пружина.
Но сколько они не искали так ничего и не нашли.
Руж появилась через два часа после их ухода. Запыхавшаяся от быстрого полета, она все же пыталась сделать вид, что ей ничего неизвестно.
— Хотела поблагодарить за гостеприимство, — пояснила она, вручив Стикс коробку миндального печенья и подростковый журнал — чересчур яркие цвета, блондинка на обложке весело улыбалась, хотя была явно испугана объективом.
Барсучиха пригласила девушку в дом.
— Приготовишь кофе? — спросила Руж. — У нас же целая коробка печенья и новый «Севентин». Ух и вечеринку мы сейчас закатим!
Зайдя через минуту в комнату, Стикс обнаружила летучую мышь у этажерки. Руж даже не обвернулась, перекладывая книги с одной полки на другую, энциклопедия и сборник стихов серебряного века валялись на полу.
— Вейв проверяла кухню. Обследовала даже вентиляцию, а вот в духовку не заглянула. — Стикс протянула девушке огромный, сверкающий всеми гранями желтый камень. Он едва умещался в ее ладонях.
— Изумруд! — Глаза у Руж как-то странно, лихорадочно вспыхнули. Она выхватила из рук барсучихи драгоценный камень и прижала его к груди.
— Разве изумруды не зеленые?
Смех у девушки был тягучий и сладкий, как нектар, как запах ночного жасмина, заманчивый и нежный:
— Сколькому же мне предстоит тебя научить. — Летучая мышь взяла девочку за руку, переплела свои пальцы с ее. Будто они всю жизнь так делали. — У красивых девушек есть определенные преимущества.
Стикс рассеянно кивнула. Ей так хотелось верить Руж. Хотелось знать то, что знает она, чтобы больше не бояться и быть уверенной — одиночеству пришел конец.