«Ты должен жить. Твой грех - неизгладимый.

Иди, исполни дни свои - и впредь

Не омрачай их новыми грехами.» (с) Дж.Байрон

Глава 1.

Ночь встретила Призрака Оперы непроглядной тьмой и ледяным ветром. Все дороги перед ним были открыты, только вот ни одну не хотелось избрать. Ничто не манило его вдали, нашептывая сладостные надежды, будущее было пустым и безнадежным. Чуждые и непонятные джунгли живущего своей жизнью города неприветливо окружили его, сдавливая лапами отупляющего одиночества и беспричинного страха. Ночной Париж равнодушно взирал на низверженного ангела, изгнанного из своего собственного рая, в который было вложено столько сил и души. Уютный, уединенный, посвященный волшебству музыки рай посреди темной пустыни… теперь там наверняка беснуется досадой неудовлетворенной жажды крови толпа. Может быть, лучше было остаться и защищать свой мирок, пусть даже ценой собственной жизни. Может быть, так даже было бы проще – просто дождаться, пока они придут, разъяренные, опьяненные собственной храбростью, разогретые вином, выпитым, чтобы подстегнуть свою решимость и свою ненависть. Глупо бояться боли – что еще они могли с ним сделать сверх того, что уже с ним сделано? Вряд ли это продлилось бы долго… что там они несли с собой, тесаки, топоры? Он содрогнулся. Да нет, вероятнее милосердные жандармы покончили бы с никчемностью его жизни одним выстрелом, даровав вечный покой, и ему никогда больше не пришлось бы страдать, никогда. Но бренная телесная оболочка не желала слушать убедительных аргументов… Да есть ли там жандармы? – упрямо сопротивлялась она, – быть может, они не получали приказа лезть в самое пекло – в зловещую обитель ужасного демона ада. Быть может, там нет никого, кроме обезумевших людей, неожиданно осознавших, что тот, кого они страшились столько времени, сам беспомощен и слаб, что они легко могут поквитаться с ним за годы унизительных перешептываний в коридорах, когда они считали, что имеют дело со сверхъестественным существом, которое может однажды коснуться их во сне и превратить в нечто ужасное. Сегодня их роли переменились, сегодня они преследуют его, а не он их, и они не забыли бы ему мгновений, когда липкий пот стекал по их спине, в то время как по опере разносился эхом Его голос, предвещая месть и кровь. Сегодня месть и кровь коснулись бы его самого, превратив в месиво из растерзанной окровавленной плоти – жалкой, утратившей остатки гордости, противно молящей о милосердии последнего удара. Но он ушел, не позволил им сделать этого с собой, и теперь, должно быть, их ярость обратилась на неодушевленные вещи, круша и ломая, сжигая и раздирая на части. Об этом тоже лучше не думать. Его инструменты, его ноты, его картины, его макеты, – должно быть, к этой минуте от них остались лишь щепки да пепел. Он мысленно попрощался с ними, пытаясь смирить разум с тем, что все, чем жил он долгих двадцать лет, более не существует. Отер набежавшие слезы и медленно побрел дальше по пустынной улице – наугад. Идти было некуда. Он не знал в Париже ни единого человека, которому он мог бы довериться. Он вообще никого не знал в Париже, по правде говоря. С тех пор, как он поселился под оперой, ему довелось разговаривать вживую, а не посредством записок, со считанными людьми. Если отбросить несколько печальных попыток обрести новых знакомых, предпринятых в ранней юности, – а он был так наивен тогда, еще надеясь, что странный бледный парень с закрытым маской лицом вызовет что-то кроме недоумения и страха, – то за прошедшие годы он общался только с Кристиной и мадам Жири, в конце концов поддавшейся власти всеобщей ненависти и тоже предавшей его… иначе как бы глупый виконт так резво отыскал путь в его подземный дом? Обе они отпадали, а больше ему не к кому было обратиться.

Между тем, ночь не так уж длинна, и до рассвета осталось несколько часов. Что с ним будет, когда наступит утро и тьма рассеется? Он останется один на один с дневным светом, который равнодушно явит миру его невероятное, отталкивающее безобразие, один на один со всем тем, от чего прятался много лет во мраке и тишине, нарушаемой лишь плеском вод. Да еще музыкой, его музыкой. Он пожалел теперь, что оставил маску. Это было глупым ребячеством, отказаться от всего, чем было его прошлое – от музыки, от театра, от Кристины, от маски, которая ничему не помогла… Теперь прошлое его позади, но это не отменяет приближающегося утра, утра и дневного света, которого он так отчаянно боится. Дитя дьявола, демон ада, призрак Оперы, как еще они назовут его, когда увидят? И крики… он никогда не забудет их крики, переходящие в пронзительный ранящий слух визг. Вроде тех, что он выдержал сегодня, когда она сорвала маску – что за надрывный вопль прокатился тогда по залу, словно они взглянули в глаза собственной смерти. А всего только им на мгновение открылось его лицо, издалека. Что бы с ними было, если б они встретились с ним лицом к лицу, на улице? Вот как сейчас, когда он идет куда глаза глядят, почти не чувствуя уже ни холода, ни усталости, даже душа уже онемела так, что почти не болит, если только не касаться памяти о глазах Кристины, в которых читалась молчаливая жалость хозяина, ударом лопаты прекращающего мучения умирающего щенка.

-

Улица за улицей – Эрик сворачивал наугад, лишь бы только не останавливаться. Идти было почему-то легче, так создавалась иллюзия, что он куда-то движется, что-то делает, продолжает жить и бороться, да и сама ходьба успокаивала. Шаг за шагом, размеренно, упорно… идти и идти, пока сам собой не найдется какой-то выход… какое-то решение.

Мысли теснились в голове, беспощадно терзая измученный разум, не позволяя ему ни на минуту освободиться от тяжести разочарований и обид, от страха перед зыбким будущим, перед миром, в котором не было места такому, как он. Он не сразу обратил внимание на отделившиеся от стены тени, почти бесформенные во тьме. Словно призраки… Они неспешно, уверенно рассредоточились, поджидая его, они хорошо знали свое черное дело, которое творили во мраке, и это не была музыка ночи. Зло, которое они несли, не имело ни лица, ни имени, они приходили молча за своей данью, не заботясь о том, что за глупая пичуга попала в их силки.

– Отдавай все, – хрипло сказал голос в ночи. Нет, он не собирался сдаваться легко. Он был не кем-нибудь, – он был самим Призраком Оперы, он наводил ужас, он был Хозяином, Учителем, Мастером, ему покорялись, его уважали, его боялись... когда-то. Когда-то раньше, в другой, прошлой жизни. В этой жизни, в эту минуту, когда он оказался один на темной улице, с бесполезной против семерых здоровяков удавкой в кармане, никому не было дела до его величия, до его зловещего гения, до его надменных приказов. Тени приблизились, сомкнулись кругом него, предвещая беду, но он не отступил, с последним упрямством поднял голову повыше, готовый дорого продать свою жизнь. Испугает ли их страшный лик Чудовища? Побегут ли при виде монстра? О нет… Их не волновало, красив ли он, или безобразен. А может – было чересчур темно, и его лицо слилось с ночью, и увидеть его было невозможно. Они были так близко, что он мог слышать их дыхание.

– Отдавай, – повторил голос глухо и угрожающе. Затем что-то твердое и тяжелое ударило его под ребра, выбив дыхание, заставив захрипеть, беспомощно ловя ртом воздух.

Он пытался защищаться, и он был успешен, если так можно расценить несколько точных ударов, сваливших с ног нескольких его ночных противников. Но их, ударов этих, было недостаточно, чтобы разбросать всех, и те, кто падали – вновь вставали на ноги, а другие в это время обрушили на него шквал жестоких пинков и побоев, швырнув его прямо в уличную грязь, мокрую смесь талого снега и земли. Он отбивался пока мог… но силы оказались не безграничны, и он закончил тем, что едва дыша лежал на земле поверженным и избитым, немигающим взглядом глядя в темное небо и ожидая смерти. Жалкой смерти в грязи посреди глухих парижских трущоб.

Он уже не сопротивлялся, когда они обыскали его и вытащили кошелек, не оставив ему ни гроша, ни ломаного су. Он ожидал удара ножом напоследок, но его не последовало. Кому нужна была его жалкая жизнь? Он дал им то, в чем они нуждались. И ночные налетчики безмолвно растворились в тиши.

Он приподнялся, едва не заскулив от боли в подреберье, ожегшей его, словно в бок плеснули кипятком. Кое–как встав, он с отвращением и дикой злобой на вся и всех глянул на себя, отряхиваясь, – грязный костюм, особенно черны руки, попавшие в самую лужу, грязны, как у трубочиста, – презренный парижский клошар и тот выглядит достойнее. Кольцо, которое вернула Кристина, было залеплено мокрой землей, и он принялся отчищать его. Повезло, не попади он рукой прямо в мутное месиво, и разбойники заметили бы блеск драгоценного камня. Но они взяли только деньги, кольцо осталось ему – на память, горькую память о своей ошибке, своем разочаровании, о кратком мгновении глупой надежды. На вечную память о Кристине, которая могла бы любить его – если бы не увидела его лица и если бы не ужаснулась его деяниям. Счастье прошло близко – и все-таки стороной. Поманило его ложной надеждой – и сгинуло, оставив ему лишь воспоминание о прекрасной музыке и нежных карих глазах, на которых накипели слезы жалости и сострадания. Мир на миг показал ему смысл любви и самопожертвования, и он ответил тем же. Ответил – и не жалел ни капли. Не нужно ему ничего – силой. Он искал немножко тепла, но в том ему было отказано, а раз так – что ж. Даже извращенное желание, которое то и дело вспыхивало в бархатистых, словно у лани, глазах, тоже было не то, что ему нужно. Откуда это взялось в той маленькой девочке, которую он лелеял и приручал десять лет, которую он так любил, что едва не потерял сам себя, что пустил свою жизнь под откос – все ради нее? Откуда в ней была эта тяга, которая опалила его и больно ранила, когда она вновь потянулась к нему, ища своими горячими губами его губы? Страсть без нежности, желание без тепла, жажда без любви… Ее сердце принадлежало другому, Ее тело испытывало неуемное любопытство узнать, каково это, отдать себя уроду. Злодею. Убийце. Монстру. Она сопротивлялась, сколько могла, и едва не проиграла борьбу со своим вторым я, но он не позволил ей пасть так низко. Он знал, что на другой день она ужаснется сама себе и никогда не простит его. А он, вероятно, просто убил бы ее, если б она подарила ему себя на одну ночь, а потом отняла со слезами и упреками. Кристина… Больно, как больно… Он закрыл глаза, разгоняя мысли о ней, принуждая себя вернуться к настоящему и оставить прошлое – прошлому.

-

Боль немного улеглась, кажется, ребра были целы, так что все обойдется кровоподтеками, которые со временем сойдут. Эрик медленно потащился дальше… теперь, пожалуй, ему почти нечего опасаться. Денег у него нет, взять с него нечего, кольцо он снял с пальца и перепрятал в потайной карман – по крайней мере, при беглом осмотре его не заметят. Хотя, конечно, найти его можно, если взяться за дело как следует. Он прошел еще немного и вышел прямо к Сене. Это не могло не радовать – он спустился к кромке берега и, наконец, с удовольствием вымыл в ледяной воде грязные руки и вытер с лица кровь, натекшую из разбитого носа и замаравшую верхнюю губу и подбородок, ощущение чего было липким и крайне неприятным. Умывшись, он кое–как влажными руками отряхнул одежду, пытаясь хоть отчасти вернуть себе человеческий вид. Он позволил себе передышку – просто постоять около воды, расслабившись, прислушиваясь к мерному плеску, напоминавшему его подземный дом и его озеро. Тихо замереть там, в непроглядной тени под мостом, освещенным единственным целым фонарем, дающим ореол блеклого света. В душе клокотала тихая, не находящая себе выхода ярость. Он позволил так себя унизить. Избить, ограбить. Что с того, что он был один, а их много? Он был Призраком Оперы, а они обошлись с ним, как с последним пьянчужкой, поздно возвращающимся из кабака.

В распаленное злобой сознание неожиданно ворвался крик, и Эрик очнулся от своих мыслей и зашарил глазами кругом, ища источник резкого звука. Кто-то кричал, звал на помощь. Где-то совсем рядом. Не ему ж одному стать жертвой подонков, поджидающих в ночи свои беззащитные одинокие жертвы.

– Помогите! – голос был еще и женский, молодой и звонкий. Что за безумная особа решила прогуляться по ночным улицам? Он сделал несколько шагов, ища место, откуда открылся бы более полный вид на унылую набережную и мост. Теперь он увидел – едва касаясь ногами земли, мимо вихрем пролетела какая-то женщина, за которой следовали, неуклонно догоняя, трое мужчин. Расстояние все сокращалось, и посреди моста ее, наконец, настигли, несмотря на то, что бегала она очень резво. Ее толкнули и прижали к перилам, и до Эрика донеслась отвратительная площадная брань. Женщина, которую кто-то громко обозвал «грязной шлюхой», билась, как дикая кошка, не позволяя задрать ей юбку. Теперь Призрак понял, что им нужно было от этой женщины, так неосторожно оказавшейся в глухом районе без провожатых. Ему стало противно. Кто может хотеть этого от женщины насильно? Держа ее, связывая или нанося ей побои? Что за удовольствие можно найти в пронзительных воплях и попытках расцарапать тебе лицо? Он, никогда не бывший ни с одной женщиной, ни силой, ни по доброй воле, искренне удивлялся. Как можно хотеть и даже стремиться, чтобы на тебя смотрели с ненавистью и отвращением, борясь с подступающей тошнотой, когда ты дотрагиваешься до гладкого обнаженного тела? Разве они, имея лица почти без изъянов, не могли запросто найти себе подружку? Им так больше нравится? Почему же его ужасает мысль, что он обнял бы женщину, которая не только не прикоснулась бы в ответ с лаской, а заорала бы, зовя на помощь? Может, это он чего-то не понимает в плотской любви? Да и откуда ему понимать-то.

– Караул! Пожар! – взвизгнула несчастная, видимо, осознав, что так вернее можно привлечь чье-то внимание. Кажется, она укусила кого-то из нападавших, потому что ругань, донесшаяся до Эрика, была ужасной, и, судя по шлепку, женщине отвесили пощечину. В нем вновь вспыхнула злоба. Эти люди… они были вовсе не люди, они были просто животными, они принадлежали к той же мерзкой породе, безжалостно превратившей его жизнь в ад. Люди, которым чужая боль была пустым развлечением. Такие же, как те, которые гоготали, вцепившись грубыми пальцами в прутья клетки, и тыкали в него палками, как в безмозглую скотину, заставляя не отворачиваться, показать свое уродство, чтобы развлечь их и внушить им чувство собственного превосходства – ведь на их лицах не было таких мерзких отметин. Он мог отнимать у таких людишек жизнь без зазрения совести. Они не имели бессмертной души, и не о чем было тревожиться. Они были крысами, которых стоило истреблять.

Ярость заставила его покинуть свое убежище, он в несколько прыжков одолел расстояние, отделявшее его от разыгравшейся сцены. Как будто он не опоздал, девушка достойно отбивалась последние пару минут, и ей удалось сохранить на себе платье. Только волосы ее, – ярко-рыжие, как он теперь разглядел, – были в страшном беспорядке, и лиф расшнурован. Он оттолкнул от нее мужчину, опешившего от неожиданности, и, вцепившись пальцами в ее локоть, одним броском отшвырнул прочь. Девушка – она оказалась совсем молодой, лет двадцати двух, не больше – упала за мощеную дорогу, ахнув от боли. Эрик больше не смотрел на нее, его злоба обратилась против ее обидчиков. Не из–за нее, она сама по себе не интересовала его. Он ненавидел их за себя… за все обиды, что причинили ему, в прошлом и в настоящем, причинили люди, как близнецы подобные тем, что сейчас оказались перед ним. Ненависть удвоила его силы. Он вложил всю свою злость в удар, и что-то хрустнуло – он надеялся, что сломанная челюсть. Этот вечер и эта ночь – пожалуй, это были худшие вечер и ночь в его жизни. Он потерял все. Все, что было поставлено на кон, оказалось проиграно, и он остался банкротом – не у дел, всеми отвергнут и без средств к существованию. Один на один с непреходящим ужасом перед приближающимся утром. Хоть кто-то должен был заплатить за все, что ему сделали? Ответить своей кровью за каждую мучительную слезу, проползшую по его изуродованному лицу. Отозваться треском сломанной кости на тупую душевную боль, которую он выносил и которой не видно было конца и края. Его неистовая ярость излилась на так кстати попавшихся на его пути нелюдей, которые – по удачному совпадению – действительно заслужили наказание. Он не чувствовал, что и ему в ответ достаются удары, которые назавтра проступят черно–синими пятнами, до которых нельзя будет дотронуться. Но пока его мозг был защищен от боли пеленой ненависти и жажды мести. Щелкнуло выдвигающееся лезвие ножа, но такая мелочь не могла остановить его, он готов был рвать на части любого, кто стал бы на его пути, с ножом ли, со шпагой ли, или с пистолетом. Наконец, его жаждущие вцепиться в чье-то горло руки схватили воздух. Двое напавших на девушку негодяев предпочли сбежать с поля боя, один валялся тут же без сознания, Эрик смутно помнил, что его последний удар пришелся кому-то в висок, должно быть, этому-то он и достался. Он и сам, осознав, что на этот раз последнее слово в драке осталось за ним, обессилено опустился на землю.

Девушка, похоже, не пострадала, он видел ее ярко-рыжую шевелюру несмотря на плавающий перед глазами туман и густой ночной сумрак, и она благополучно встала на ноги после того, как он оттолкнул ее в сторону. Кажется, она намеревалась убежать, но, в последнюю секунду передумав, направилась к нему.

Он же пытался отдышаться, не поднимаясь с колен, и постепенно успокаивался. Ярость уходила куда-то вглубь и больше не помогала ему выстоять. Он почти с сожалением отпустил ее, понимая, что теперь ему вновь придется оставаться с ненавистным собой один на один.

– Благодарю вас, сударь!

Девушка подбежала к нему, и он ощутил благодарное пожатие, когда она чуть коснулась его плеча. Рука его инстинктивно взметнулась к лицу, несмотря на полумрак ночи, где свет давала лишь блеклая луна да одинокий тусклый фонарь на мосту, он все равно не выносил мысли, что кто-то будет смотреть на него вблизи. Как не хватало привычной маски… Сердце забилось в страхе перед ее неизбежным визгом, который вновь швырнет его в мутное болото отчаяния, заставив ощутить себя жалким, ничтожным, униженным, растоптанным, наполовину животным, запертым в клетке, чтобы увеселять своим ничтожеством жестокую толпу.

Между тем девушка, кажется, собралась бежать дальше. Куда бы она ни спешила, должно быть, это было важно, раз она рискнула одна ночью бегать по не слишком аристократическим кварталам. Она уже подхватила юбку, готовая сорваться с места, как вдруг остановилась, оглянувшись на него. Ее взгляд в ужасе ощупывал его лицо.

– Ох, сударь!

Эрик замер, пытаясь примирить свой разум с этим обидным, причиняющим боль страхом, который даже спасенная им от позорной и жестокой участи девушка испытывала перед ним.

– Сударь, вы ранены?

Она попыталась отнять его руку от лица, но он упрямо сжался, сопротивляясь, не позволяя ей посмотреть на него. Сквозь пелену накатившего на него страха, вызывающего внутреннюю дрожь и побуждающего наброситься на нее едва ли не с кулаками, лишь бы не позволить убрать его руку, он начал осознавать - она всего только решила, что он зажимает рукой порез.

– Оставьте, – процедил он сквозь зубы. – Я цел.

Но она с таким же упорством пыталась отцепить его напряженные пальцы. Руки у нее были достаточно сильные, так что ему тоже пришлось удвоить усилие, чтобы не подпустить ее к себе.

– Что с вами? Позвольте мне взглянуть. Это же из–за меня! – воскликнула она почти с отчаянием. – Что болит? Глаз? Ну, не мучьте меня, пожалуйста, разрешите мне…

Ярость накатила огненным штормом, затуманив разум смесью ненависти и обиды на весь мир. Посмотреть она хочет? Так упряма, что не понимает по–доброму? Что ж, тогда будет не по–доброму!

– Убирайтесь отсюда! – рявкнул он зло. – Говорю же, оставьте меня!

Гнев не произвел должного эффекта, зато он на мгновение отвлекся, и она оттолкнула его руку в сторону.

– О Бог ты мой! – вскрикнула она, прижав в ужасе ладонь к губам.

Его ярость растаяла, как и возникла, внезапно, оставив его наедине с холодом и пустотой, наедине с миром, который упорно желал растоптать и сломить его, и захотелось завыть, обхватив себя руками, завыть, как загнанный раненый зверь, у которого нет больше сил сопротивляться и рваться вон из капкана. Он выручил ее, но она все равно заорала, будто увидела голодного дракона с отверзлой пастью.

– Что они вам сделали? – она потянулась к нему, пытаясь повернуть его лицо к свету, но это было уже слишком.

– Уберите от меня руки! – закричал он на нее. – Не смейте! Не троньте меня.

Ее голос в ответ прозвучал с молящими нотками.

– Я осторожно, сударь, уверяю. Я не причиню вам боли. Вам нужен врач.

– Врач? Мне?

– На вас кровь, мне показалось… Чем же они вас так?

Почти смешно… До него дошло, что в полумраке она не успела рассмотреть его, и ей показалось, что на его лице какая-то свежая рана, нанесенная напавшими на нее негодяями… Логично было бы так предположить, правда. Только от этого не легче.

Эрик оттолкнул ее руки и поднялся. Став под фонарем, он повернулся к девушке, позволив оценить себя во всей красе…

– Не нужен мне никакой врач. Любуйся, на! Довольна?

– О… – она растерянно остановилась, разглядев, что спутанный клубок багровой искореженной плоти на правой стороне его лица не мог стереть никакой врач.

Он отвернулся от нее и пошел прочь, через мгновение она догнала его.

– Простите, сударь, я допустила непростительную бестактность, мне очень жаль. Меня сбило с толку освещение и то, как вы себя повели. Мне очень жаль, если я вас обидела, – тон ее был виноватым, и, несмотря на тлеющее чувство обиды, Эрик немного смягчился. Правда ведь не хотела. Решила, дуреха, что его физиономию исполосовали уличные бандиты… а теперь пытается соблюсти правила хорошего тона. Глупость какая, как будто ему более или менее горько сознавать себя пугающим чудовищем от того, нарочно его уязвили или нет.

Поспешно выговорив свою тираду, она виновато улыбнулась ему и, подхватив юбку, побежала по мощеному тротуару.

Неожиданная идея полоснула мозг. Спасенная, да еще и раскаивающаяся, девушка вполне могла оказать ему услугу. Все, что ему требовалась сейчас, это нора, в которую он мог бы заползти и там отдышаться. Подумать, решить, как жить дальше, зализать раны… если, конечно, это возможно. Это сейчас важнее, чем бездумно бежать куда глаза глядят, будто перепуганный заяц. Этот день был чересчур длинным, и он не в состоянии сейчас противостоять этому миру, только не сейчас, ему нужно поспать и немного успокоиться, попытаться трезво оценить свои возможности… Куда бы она ни мчалась, у этой девушки наверняка есть дом, а в доме, даже если она живет не одна, наверняка есть подвал или сарай, где он может спрятаться на время. Это безопаснее, чем лезть в какие-нибудь темные заброшенные руины, рискуя нарваться на сборище нищих, которые возьмут если не уменьем и силой, так численностью.

Он догнал девушку, которая на удивление даже после пережитого бежала так быстро, что он запыхался, пока поравнялся с ней. Впрочем, может быть, на нем просто сказывалась накопившая усталость.

– Я провожу вас, – бросил он надменно, словно делал ей одолжение. – Вы попадете в очередную неприятность, если будете одна ночью бродить по улицам.

Она не возражала, только кивнула, хрипло дыша. Они миновали еще пару кварталов, пока, наконец, девушка не подбежала к массивной двери и не заколотила в нее. Долгое время никто не открывал.

Девушка не сдавалась, и шум, поднятый ею, мог бы перебудить весь квартал.

В конце концов им отворили. На пороге появилась полная особа в кое–как натянутом платье, пуговицы были застегнуты криво, и пояс сбился набок, видно она одевалась спросонья. Эрик подался назад, в тень, так чтобы наблюдать за сценой, оставшись относительно невидимым, по крайней мере, не привлекать излишнего внимания.

– Что нужно? – неприветливо спросила она.

– Мне нужен доктор Жюстен! Срочно! Прошу вас, разбудите его.

– Я здесь, – на лестнице появился заспанный немолодой мужчина в ночном халате и устало зевнул, перегнувшись через перила. Похоже, он даже не собирался спуститься вниз, к гостье. – Что за беда? Отчего кричим посреди ночи, мадемуазель Оллис?

– Прошу вас, мэтр Жюстен, пойдем со мной! Мари… пора!

Доктор пожал плечами.

– Мадемуазель Оллис, вы мне задолжали за два последних визита.

– Мэтр Жюстен, прошу вас! Последний раз! Я расплачусь с вами, клянусь. Я истратила столько денег за эти месяцы, что у меня едва хватает на кусок хлеба, но на будущей неделе со мной должны рассчитаться за шляпку.

– А кто это с вами? – взгляд доктор с интересом попытался выхватить фигуру Эрика из полумрака, но тот не спешил выходить на свет.

– Мой кузен…

– Может быть, ваша родня поддержит вас в трудную минуту… материально. Это ведь естественнее, правда, ожидать помощи родичей, чем предполагать, что занятый человек – посторонний человек - будет заниматься благотворительностью?

Холодный тон говорил о большем, нежели слова. Клятва Гиппократа в этом доме ничего не значила. Девушка горестно всплеснула руками, и ее взгляд опалил Эрика горячей мольбой, когда она повернула к нему голову, видимо, в надежде, что он потянется за кошельком.

– К сожалению, – тихо, так, чтобы слышала только она, сказал Эрик, с усилием преодолевая стыд, что с ним обошлись не лучше, чем с ней, и он также ничего не смог поделать, – все мои деньги сегодня достались людям, подобным тем, кто едва не обидел вас на мосту… У меня нет ни гроша.

Девушка ничего не ответила, но сделала несколько шагов навстречу доктору.

– Вы заставите меня стать на колени? Я молю вас, вы необходимы моей сестре, пожалуйста, будьте же человеком!

Эрик испытал смутное побуждение хорошенько встряхнуть бессердечного типа, который намеренно зевнул, намекая, что визит затягивается. Однако же… довольно на одну ночь человеколюбия. Он уже достаточно показал себя, и что? Кристина воспользовалась дарованной свободой и убежала, бросив его, как сломанную игрушку, не заботясь ни о его разбитом сердце, ни о надвигающейся опасности быть растерзанным в клочья, если б у него только не хватило воли к жизни подняться на ноги после ее ухода. Девушка, которую он спас на мосту, заорала дурным голосом, едва увидев его… Это было немного несправедливо, так рассуждать, он понимал, но все-таки, трудно быть уберечь душу от разъедающей ее горечи.

– Обратитесь к местной повитухе, мадемуазель, полагаю, вам это по средствам, – между тем, равнодушно предложил врач, поворачиваясь к ним спиной и демонстративно удаляясь в комнаты. Его экономка, молчаливо присутствовавшая при разговоре, недвусмысленно приблизилась, будто предлагая им немедленно убираться вон. Ее взгляд и походка были более чем красноречивы. На этот раз девушка смирно позволила себя выпроводить.