~ * Первая любовь * ~
Сейя
– Пойдем есть мороженое, – одного взгляда на расстроенное выражение лица Банни было достаточно, чтобы Сейя, вздохнув, выдвинул такое предложение прямо с порога.
Когда-то Оданго убедила его в том, что мороженым можно заесть почти все душевные потрясения на свете. Эта удивительная девочка, похоже, искренне верила, что вкусный ароматный лёд творит чудеса, когда на душе скребут кошки. Сейя как-то раз попытался узнать подробнее о механизме действия этого необъяснимого феномена, но Банни безапелляционно сунула ему в рот сладкий рожок, и парню пришлось замолчать.
…
Познакомившись в средней школе, эти двое прошли сквозь череду ссор, недопониманий и стычек, а потом на почве постоянных препирательств как-то естественно, незаметно, сблизились и подружились.
Для Банни Сейя стал самым лучшим другом. Защитником от глупых дразнящихся одноклассников, спасателем из всевозможных неприятностей, попадать в которые Банни обладала безусловным талантом; безотказной шпаргалкой на экзаменах, палочкой-выручалочкой на спортивных соревнованиях; товарищем по прогулам нелюбимых уроков, надежным плечом, жилеткой для слез и неисчерпаемым источником залечивающего все раны и поднимающего любое настроение сладкого.
Для Сейи Банни была… она была самым лучшим другом, удивительнейшей девчонкой из всех, кого он когда-либо встречал, а также самым наивным, добрым, понимающим, взбалмошным и непосредственным созданием. Где-то на полпути между шутливыми и не очень перебранками, дразнилками и подшучиванием Банни перестала быть его другом и превратилась в тайную любовь. Причем тайной эта любовь, кажется, была лишь для самой Банни, потому что с некоторых пор Сейя заметил подозрительное поведение своего непосредственного окружения: Ятен начинал ехидно ухмыляться, стоило улыбчивой голубоглазой блондинке появиться где-то поблизости; Тайки счел своим долгом ненавязчиво подсовывать Сейе то томик стихов, то книжку с правилами для первых свиданий (Сейя был в шоке, увидев обложку – ему и в голову не могло прийти, что для похода на свидание нужно читать книжки… и вообще, какие правила могут быть на свиданиях, это же не его любимый футбол?!), а подружки Банни принимались хихикать каждый раз, когда видели их вместе. Но Сейе было всё равно. У него появился звонкоголосый голубоглазый, чуть курносый и до жути упрямый источник ежедневного счастья, и парень ждал подходящего момента, чтобы признаться.
…
И на этот раз они стояли на балконе, жмурились от солнца и почти синхронно облизывали стремительно тающие сладкие верхушки в вафельных рожках. За веселым трепом и шутливым негодованием на сбегающие по краям липкие молочные ручейки Сейя нет-нет да поглядывал на светловолосую нарушительницу его спокойствия, сосредоточенно облизывавшую – будто в соревновании на скорость – шарик мороженого, не давая тому шанса даже подтаять. Парень гадал, что так расстроило этот неунывающий перпетуум-мобиле, и думал, как ей помочь.
Последние две недели Куколка вела себя странно. Приходила в гости чаще обычного, подолгу смотрела на него, думая, что он не замечает, смеялась слишком громко и часто невпопад. Её кидало из безудержного веселья в какую-то почти осязаемую, острую грусть. Она то захлебывалась хохотом, то кусала дрожащие губы, чтобы не заплакать. Сейя не мог смотреть на её метания. Он кормил её мороженым и сладким, поил чаем и лимонадом, рассказывал смешные истории о Тайки и Ятене или щекотал, если они не помогали. Он старался как можно чаще быть рядом и очень боялся, что без него она сломается.
Он выкраивал время и вытаскивал Банни гулять на закате. Крепко держа девочку за руку, Сейя с тайной радостью наблюдал за тем, как на её щеках проступает румянец. Он без умолку говорил о всякой ерунде и совершал глупости – лишь бы увидеть её улыбку, задранный нос или даже возмущенно суженные глаза – что угодно, кроме маленькой грустной морщинки между бровями и задумчивого потупленного взгляда. И это помогало: она смеялась, задирала нос, возмущалась, пока Сейя был рядом. Но, провожая Банни домой, он боялся, что без него она снова начнет грустить.
Разумеется, Сейя спрашивал её о причинах такого настроения. Всматривался с тревогой в её лицо, ловил её внимательные взгляды, замирал, когда она нащупывала и сжимала покрепче его руку. Он почти слышал те слова, которые она никак не решалась произнести.
А еще Сейя надеялся. Очень надеялся, что её милая робость, трогательный румянец и лучистые взгляды – не просто так. Он ведь видел, как его Куколка, это чудо с золотистыми волосами стремится, почти льнет к нему все эти дни. Прикасается, улыбается, смахивает пылинки с его футболок. И молчит, молчит о чем-то очень важном.
Он отчаянно жалел, что не может читать её мысли.
Сейя напряг память, ища точку отсчета этих странных перемен, и темные брови вдруг взметнулись над удивленными полуночно-синими глазами. Тот дождь, под который они попали чуть больше двух недель назад… Примерно тогда Банни изменилась.
Звонкий голос ворвался в поток его мыслей:
– О! Сейя, Сейя, смотри скорее! Вон там! Воздушный шарик! – все переживания вмиг забылись, и голубые глаза заблестели неподдельным детским восторгом, взглядом провожая отпущенный кем-то далеко внизу красный воздушный шар.
Не сговариваясь, двое повернулись друг к другу, и два синих взгляда встретились; в одном плясали веселые чертенята, второй светился радостным изумлением.
– Шарик, – широко улыбнулась девочка, не сводя сияющих глаз с Сейи.
– Шарик, – кивнул он, не разрывая невидимую нить. Они подумали об одном и том же.
Одно воспоминание на двоих.
…
Сейя тогда примчался, сорвавшись с репетиции – такой убитый голос был у его любимой Куколки по телефону. Девочка с мрачным выражением лица протянула ему обычное в таких случаях лакомство, и какое-то время они молча вгрызались в сливочные цилиндрики. Сейя вопросительно косился на хмурую блондинку и ждал, а Банни возмущенно кусала мороженое и задыхалась от холодных кусочков, встающих в горле.
Она что-то бубнила, перемежая сердитый монолог сумбурными восклицаниями, но Сейя абсолютно не понимал, чем был вызван этот приступ раздражительности, пока Банни, залившись краской до корней волос, не воскликнула особенно громко:
– Дурочка Рей обзывает нас парочкой! Минако выспрашивает детали, а Мако-тян интересуется, когда мы начали встречаться! И даже Ами-тян на их стороне, представляешь!
Она кипела от возмущения, а парень, старательно пряча улыбку, думал о том, что точно схлопотал бы по шее, узнай Банни, что сейчас он был готов расцеловать её проницательных подруг.
Чтобы успокоить бушующую Оданго, он купил ей целый ворох разноцветных воздушных шариков, и девочка весь день ходила со счастливой белозубой улыбкой, крепко сжимая в кулачке заветную косу радужных лент. На закате, когда Сейя провожал уже весело щебетавшую о всякой всячине блондинку, они по одному отпускали шарики в небо.
Банни оставила себе всего один. С огромным довольным смайликом-улыбкой. Сказала, что он напоминает ей Сейю. «Ты тоже всегда улыбаешься вот так, широко-широко». И было что-то в её пристальном, будто выжидающем взгляде – какая-то особенная теплота.
…
Банни потянулась и крепко-крепко обняла его. Руки парня сами сомкнулись на её спине, шею обожгло там, куда уткнулся теплый висок, а губы разъехались в неприкрыто счастливой улыбке.
– Спасибо тебе, Сейя, – футболка заглушала её шепот, но он отчетливо услышал – или скорее угадал – каждое слово. – Как хорошо, что ты у меня есть.
Парня с ног до головы обдало жаром. Ему же не послышалось?
Ему захотелось тут же рассказать ей, признаться… Но объятие было таким отчаянно-крепким и хрупким одновременно, что у него не хватило духу разрушить этот по-детски доверчивый порыв.
Как тогда, под дождем… Пятнадцать дней и один полдень назад.
…
Не по-летнему холодный ливень загнал их под козырек запертого магазинчика. Банни дрожала, как осиновый лист, и Сейя, без раздумий сняв свою лёгкую жилетку, накинул ей на плечи. К тому времени вся его одежда была насквозь мокрой и вряд ли могла согреть озябшую Банни, но девочка поблагодарила его обрадованной улыбкой и покрепче запахнула края великоватой ей жилетки.
Сейя то и дело выглядывал из-под козырька, тревожно, выжидающе смотрел на небо, беспокоясь, как бы его любимая Куколка не простыла под этим дождем. От порывов холодного ветра его пробирала дрожь.
И вдруг к нему сзади прижалась худенькая фигурка. Прижалась и обняла за пояс. От неожиданности Сейя дернулся, и его с ног до головы окатило жаркой волной.
– Что ты?..
– Стой смирно. Ты совсем замерз, – перебила его Банни. – А так будет теплее. Хоть немного.
Будь парень помладше года на два, он бы наверняка ляпнул какую-нибудь глупость, чтобы скрыть свое смущение, и Банни бы смертельно на него обиделась. Но к счастью, он уже повзрослел, поэтому просто молча кивнул в знак признательности.
Они не заметили, как закончился дождь, и солнце залило улицы искрящейся радостной свежестью. Сейя крепко сжимал кулаки в карманах и, боясь случайным, неосторожным движением разрушить хрупкий момент близости, улыбался в светлеющее небо. К его спине прижималась промокшая, продрогшая девочка, и сквозь рубашку Сейя чувствовал, как пылает её лицо, спрятанное чуть повыше его лопаток.
И тогда он решился. Обжигающее взволнованное дыхание и худенькие руки, крепко обвившие его талию в попытке согреть, придали ему мужества.
– Куколка, знаешь…
При звуке его голоса девочка отняла голову от теплой спины. Сразу стало холодно.
– …я уже давно…
– Сейя, радуга! – перебило его звонкое восклицание. – Посмотри, как красиво! – от восторга Банни привстала на цыпочки, и ухо Сейи загорелось от одного только дыхания девочки. Он безотчетно сжал обнимающие его руки покрепче и, смутившись, кивнул.
Никто из них даже не заметил, что жилетка уже давно валяется в грязной луже.
…
Крепко сжимая любимую девочку в объятиях, Сейя решил, что скажет ей завтра. Он больше не хочет ждать. Не хочет и не может.
То-то она удивится, наверное. Синие глаза улыбнулись раздольному небу с ослепительно сияющим солнцем. Завтра…
А потом наступает завтра, и его счастье врывается к нему домой, тарабаня в дверь так, словно за ней гонятся привидения.
– Сейя, я наконец поняла! – Банни светится так, что хочется зажмуриться. А ещё обнять её, крепко-крепко. Сейя смеется, сам не понимая почему – просто невозможно удержаться, когда она такая счастливая. Её эмоции настолько мощные, что его сбивает с ног и кружит.
– Сейя! – глаза, голубые, как небо, озарены открытием. – Я, кажется, влюбилась!
В тот миг, когда звонкоголосая девчонка, радостно смеясь, кинулась к нему на шею и чуть не задушила в объятиях, всё вдруг изменилось.
– Я так переживала, всё думала, ну как так, ведь он такой взрослый! – внутри неё будто прорвало плотину, и все долго сдерживаемые мысли и слова хлещут бурным потоком: – А теперь поняла. Это ж любовь, так пусть! Это же не так важно, правда? Сейя, милый, ведь правда? Я же тоже вырасту, и всё будет хорошо. Да и… когда любишь, разница ведь не так важна, правда?
Она строит прекрасное сияющее будущее, а его мир рушится на глазах.
«Он»? «Взрослый»?
Ему хочется зажмуриться, закрыть уши руками, отгородиться, взять таймаут – просто чтобы понять.
«Он». «Взрослый». «Это любовь».
И мир рухнул.
…
Бесконечный серый-серый асфальт. Быстро мелькающие носки кроссовок. Хриплое срывающееся дыхание.
…
Вот дурак! Как можно было так заблуждаться?
А он-то, идиот, чуть не задыхался от счастья и волнения, когда Банни, так трогательно смущаясь и блестя восторженными глазами, распиналась про симпатичного парня с синими глазами и темными волосами! Думал, она просто стесняется признаться напрямую, вот и прощупывает почву с очаровательной бесхитростностью.
Дурак! Идиот! Кретин безмозглый!
Его даже не насторожило то, что в её рассказах «прекрасный принц» был намного выше её самой (ведь Сейя и был выше, и лишь сейчас он запоздало подумал, что стоило сразу поинтересоваться, скольким сантиметрам равно её «намного»), и то, что он умён (Сейя всегда искренне считал себя не дураком, хоть особо и не тянулся к академическим знаниям); разве что «спокойный» его немного смутило, но и тогда парень, махнув рукой, списал это на то, что по сравнению с Банни, юлой и электровеником два-в-одном, любой окажется просто воплощением спокойствия (за исключением разве что Минако, но это уже исключительный случай).
А тут Банни сказала «взрослый», и у Сейи внутри что-то щелкнуло.
Взрослый.
Взметнулась горькая обжигающая волна.
Он, Сейя, может быть кем угодно, каким угодно, но взрослым его не назовешь даже с натяжкой и всевозможными оговорками. Значит… это не он?
И эти лучащиеся нежностью глаза, яркий румянец на щеках, этот сбивчивый восторженный лепет – всё было… не о нём?
…
Банни, наверное, обиделась.
Сейя не помнит, что наплел девочке о каком-то срочном деле – лишь бы поскорее уйти. Сбежать.
Он не помнит, как добрался до студии. Не помнит, как запер дверь и сполз по ней на пол.
Он не знает, сколько уже сидит так, бездумно, бездвижно, бесчувственно. Ему всё равно.
Вокруг – бесцветный блёклый мир с остановившимся временем.
Синие глаза и лучезарная улыбка остались в той, другой жизни. В мире, где нет серого цвета и бесконечного бега с тяжелым хриплым дыханием. Она осталась там, где свет и краски.
Когда братья Коу, обыскавшись младшего, подходят к студии, из-за двери доносится яростный гром – кто-то что есть мочи долбит по барабанам и гремит тарелками.
Ятен закатывает глаза и, сердито нахмурившись, идёт к двери, собираясь с грохотом распахнуть её и устроить младшему разнос. У него на пути вырастает Тайки.
– Не надо, Ятен. Не сейчас, – голос брата звучит негромко. Проницательные, все понимающие лиловые глаза полны мягкой грусти.
Светловолосая колючка бычится, воинственно скрещивает руки на груди и недовольно бурчит:
– Вот дурак… он же все барабаны порвёт, – и, словно в ответ на его слова, барабанный грохот резко обрывается, уступая место рёву электрогитары. Суда по уровню громкости, усилители вывернуты на максимум. Стены жалобно вибрируют. Ятен прислушивается к дикой какофонии, несущейся из-за толстой двери. – Или струны. Дурак, – но напускной гнев выдыхается, и в голосе тонкими нотками звенят беспокойство и беспомощность.
Тайки едва заметно улыбается и, положив руку на плечо брата, уводит его от беснующейся комнаты.
– Струны мы ещё купим. Пусть, – в его словах та же спокойная грусть, что и в лиловых глазах, и подтекст понятен обоим.
…
– Я не пойду сегодня в школу, – это первое, что звучит в их квартире на следующее утро. В позе – решимость и вызов. А в сумрачно-синих глазах – мольба с тоской вперемешку. Тайки не стал даже заикаться о приближающихся итоговых тестах.
С прошлого вечера Сейя ведет себя вызывающе и несносно. Ятен, в отличие от по природе сдержанного Тайки, не так уверен в своем самообладании, поэтому сидит, демонстративно запершись в комнате. Срываться на младшего сейчас самое неподходящее время, но он не рассудительный Тайки, и даже при всём понимании и сочувствии лично его, Ятена, поведение Сейи порядочно бесит.
– Хорошо. Я скажу учителю, что ты болеешь, – Тайки реагирует на удивление спокойно, не оставляя младшему брату шанса даже поспорить. – Ятен, идём!
Сейя не долго сокрушается о неудавшейся попытке сцепиться с братом, ведь есть ещё Ятен… Вот уж кто наверняка даст прекрасный повод для скандала! Идеальная кандидатура.
«Одно неверное слово, Ятен… – с необъяснимым злорадством думает он, внутренне готовясь, предвкушая стычку. Хотя бы словесную. – Только дай мне повод…»
Однако и тут ему не везет: старший выходит из комнаты, подтягивая лямки школьного ранца, и молча направляется к Тайки. Одного хмурого взгляда на дерзкую маску младшего, скрывающую растерянность и растоптанную мечту, Ятену хватает, чтобы его недавнее раздражение мгновенно испарилось.
Поравнявшись с Сейей, он на секунду замедляет шаг, кладет руку брату на плечо и несильно, ободряюще сжимает.
«Держись», – ясно читается в этом жесте, и столько тревоги, столько заботы в этом легком пожатии, что у Сейи не хватает духу стряхнуть руку Ятена, взорваться за то, что его считают слабаком и нюней, выплюнуть им в лицо заготовленное, обороняющееся «Переживу, не нужна мне ваша жалость!». Столько сочувствия и понимания в спокойном взгляде лиловых глаз Тайки, что грубые, фальшиво бодрые слова застревают в горле. Сейя молча ждет, когда братья уйдут в школу, и, закрыв дверь, закрыв лицо руками, надолго застывает, прислонившись к прохладному металлу. Его плечи трясутся.
…
Он не ходит в школу, не появляется на репетициях. Только целыми днями раз за разом меняет порванные струны на своей многострадальной электрогитаре, когда в студии никого нет. Не нужно даже выходить за ними на улицу – под заново перетянутыми непонятно когда барабанами нашлось около десятка новеньких комплектов.
…
Он не хочет говорить с Банни, и ни за что бы не ответил на её звонок. Но она и не звонит. Ни разу за те несколько дней, что Сейи не было в школе. Он знает это наверняка – потому что постоянно проверяет свой телефон. Чтобы не пропустить тот момент, когда на экране наконец высветится её номер. Нет, разумеется, он не станет брать трубку. Только пусть она позвонит. Хотя бы однажды. Потому что это очень больно – быть забытым. Даже хуже, чем отвергнутым.
…
И сегодня, и завтра, и послезавтра – больно так, что, кажется, он умрет.
Несмотря на юный возраст, Сейя далеко не дурак, он знает, что жизнь продолжается, что всё наладится, что всё ещё будет… Только сейчас он даже представить себе этого не может. Будущее без неё кажется пустым и лишенным смысла. Зачем теперь ему будущее, если у него нет её, звонкоголосого голубоглазого счастья?
Однако он не умирает ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. И даже когда проходит неделя-другая, он по-прежнему жив и, к своему отчаянию, вполне здоров. Крепкий молодой организм, словно назло ему, отказывается даже заболеть. И Сейя сдается. Похоже, ему не оставляют выбора, кроме как жить дальше.
…
Он не говорит и даже не думает о Банни. Потому что даже думать о ней сейчас слишком больно, а Сейя не хочет, чтобы его так и не распустившаяся любовь превратилась в ненависть. Ему кажется, что эта невыносимо длинная вереница дней, сотканных из грусти, боли в сердце, разочарования, гнева и жалости к себе никогда не кончится. Ему всего шестнадцать, и он еще верит в «никогда».
…
Однако всё на свете имеет свои пределы. И его тоска понемногу стихает, разжимая свои беспощадные стальные тиски.
Однажды утром Сейя просыпается, и впервые за долгие дни в его душу врываются краски неба. Яркая синь. Сейя ловит себя на мысли, что у Оданго глаза такого же цвета, когда она смеется, и когда невольное воспоминание не вызывает внутри желчной горечи, он решает считать это добрым знаком.
Так и происходит. Ближе к вечеру ему звонит Банни и предлагает встретиться в кафе.
Нет, он не побежит влюбленным щенком по первому её зову. После стольких дней её непонятного, возмутительного молчания он войдет в кафе уверенным в себе, стильным, улыбающимся – так, словно всё в порядке. Словно ничего особенного не случилось. Словно его не ломало от грусти и тоски по ней.
Подумаешь, другой парень! Их с Куколкой связывает столько всего, что ни одному парню и не снилось. Она не сможет долго без него, одумается, а он, Сейя, подождет. Вот как сейчас ждет, придя в кафе почему-то на полчаса раньше. И не бежал ведь… вроде. Ну, не очень быстро, по крайней мере.
По правде говоря, Сейя сам не знает, почему пришел. Может быть, понадеялся, что… да нет, на что он может надеяться? На то, что новая любовь ранит её, и она прибежит к нему в слезах? Как бы тяжело на душе ни было ему самому, такого он любимой девочке никогда не пожелает.
Сейя играет в загадки сам с собой всё то время, что ждёт Банни, но в глубине души ответ ему давно известен – он просто без неё не может.
…
– Сейя! – парень слышит её голос, но не успевает повернуться, как оказывается стиснутым в крепком теплом кольце худеньких рук. – Ты пришел! Сейя, милый!.. Как хорошо, что ты пришёл!
– Привет, Куколка, – говорит он наконец, когда светловолосый ураган местного масштаба выпускает его из объятий и, сияя улыбкой, усаживается напротив.
То, как запросто с её губ слетает привычное, ласковое «милый», Сейю неожиданно ранит (он не уверен, что у Банни есть право по-прежнему называть его так), но он ничего не говорит. Просто смотрит на любимую девочку с чуть грустной улыбкой и думает о том, что счастье в глазах ей очень идет.
Готовый принять заказ официант вырастает у их столика будто из-под земли и тактично кашляет, разбивая волшебство момента.
Взглянув на ярко зардевшиеся щеки Банни, Сейя полувопросительно улыбается:
– По мороженому?
Не известно только, кому оно сейчас нужнее…
– У нас осталось только лимонное, – тут же предупреждает официант и извиняющимся тоном добавляет: – Очень жарко на улице, всё остальное с утра уже разобрали…
– Оно горькое, – морщится Банни. Сейя такое мороженое тоже не любит, но всё же миролюбиво поправляет:
– Кислое.
– Очень кислое, – подчеркивает официант, хотя его никто не спрашивает.
– Всё равно не хочу. Принесите мне лучше лимонад, – девочка улыбается непрошеному советчику. Сейя уже вдогонку, на автомате, заказывает себе мороженое. Забыв, что лимонное он вообще не ест.
Проводив взглядами официанта, они переглядываются и заговорщически улыбаются. Банни хихикает, прикрыв рот ладошкой, и через минуту Сейя ловит себя на том, что они оба давятся смехом безо всякой причины. Их абсурд на двоих. Так всегда случалось: они переглядывались и заливались хохотом над какими-то совершенно нелепыми пустяками.
Он греется в синем сиянии родного взгляда и понимает, что что-то невероятно важное между ними осталось по-прежнему неизменным.
– Сейя, я ненадолго, – вдруг виновато улыбается Банни, дотягиваясь и сжимая его руку. Официант, принесший заказ, перебивает этот нежный жест, и Сейе хочется надеть ненавистное мороженое тому на голову. Он терпеть не может лимонное! И официанта этого, до кучи, – тоже. – Прости, что выдернула тебя посреди дня. Но я так хотела увидеть тебя… – тонкие пальчики от волнения комкают белую салфетку, и парень почему-то не может оторвать глаз от этого зрелища. – Тебя так долго не было в школе, я очень волновалась… Тайки ничего толком не объясняет, Ятен со мной вообще не разговаривает, только смотрит волком… Что я ему сделала?
«Не ему, Куколка. Мне». А он и не ожидал такой солидарности от старшего.
Его любимая девочка сидит напротив и, знакомо до последней морщинки то озадаченно, то огорченно хмурясь, делится своими переживаниями, мыслями, тревогами, изредка наклоняясь к трубочке и отпивая сладкий прохладный напиток.
Они всегда ели мороженое вдвоем. Сейчас же Сейя с какой-то болезненной отчетливостью понимает, что она больше не его. Она не с ним.
В какой-то момент он даже радуется, что можно набрать полный рот кисло-сладкого льда и ничего не говорить.
Внезапно встрепенувшись, Банни одним глотком допивает лимонад и с извиняющейся улыбкой глядит на друга.
– Сейя, прости, мне пора. Меня ждут, – васильковый взгляд помимо воли рвется к окну.
Сейя прослеживает её взгляд и видит его. Что ж, Куколка говорила правду. Высокий темноволосый юноша, на вид довольно взрослый и уверенный в себе, спокойно стоит у входа в кафе и чего-то ждет, периодически сверяясь с наручными часами. Такой сможет позаботиться о Банни. Даже лучше, чем он, Сейя. Это больно.
Очень.
– Как я выгляжу? – торопливо и взволнованно шепчет голубоглазка, выпрямляясь и оправляя на себе светлый летний сарафан.
– Лучше всех, – улыбается парень. Впервые в жизни он позволяет себе быть абсолютно искренним, а Банни воспринимает его слова, как дружеское поддразнивание.
– Как он вообще может в меня влюбиться? – она, кажется, просто размышляет вслух, она не нарочно.
Сейя отводит взгляд от огорченно закусившей губу любимой девочки и так пристально разглядывает свою полупустую креманку, словно никогда в жизни не видел ничего более занятного. На его губах мелькает кривоватая усмешка.
– Как можно в тебя не влюбиться?
Банни смотрит на него долгим ласковым взглядом.
– Спасибо, Сейя. Ты самый лучший! – помедлив, наклоняется и целует парня в щеку. – Ну, я пошла. Пожелай мне удачи.
Он не может говорить – во рту целая ложка холоднющего, кислющего мороженого, от которого сводит скулы. Он просто кивает, и девочка, сверкнув белозубой улыбкой, уходит. От него. К другому. Взволнованная и очень счастливая.
«Ты самый лучший»…
Это почти так же здорово, как её «Как хорошо, что ты у меня есть».
Он очень ждал этих слов. Когда-нибудь. Он так надеялся услышать их от своей любимой Куколки. Только представлял себе всё это совсем иначе. На щеке остался отпечаток её губ. Прохладный, влажный, немного липкий от лимонада, он ощущался удивительно отчетливо. Банни больше нет рядом, а оставленный ею след чуть стягивает кожу на щеке.
Пронзительно-синее ясное небо. Счастливые голубые глаза под золотистой челкой. Бледно-жёлтое мороженое в блестящей, как зеркало, вазочке.
Очередная порция мороженого отправляется в рот. Это хорошо, что оно такое ледяное и кислое. Сейя глотает ложку за ложкой, страдальчески морщится и старательно убеждает себя в том, что именно от этой кислоты горло сжимается так, что ни дышать, ни глотать невозможно. И даже когда очертания креманки смазываются, теряя чёткость, он упрямо продолжает в это верить.
~ * o * ~