«Выпускной год – плохое время. Шаг в пустоту,
не каждый на это способен. Это год страха, сумасшедших и самоубийц,
психов и истериков, всей той мерзости, что лезет из тех, кто боится.
Хуже нет ничего. Лучше уйти раньше.»
Я давно знаю, что должна уйти. И смирилась с этим. Мы все уйдём, но я уйду чуть раньше… Это немного успокаивает.
Но я не могу уйти просто так. Дом слишком много сделал для меня, стал для меня слишком многим. И я не могу ничего дать ему взамен… Но могу дать им. Тем, кто останется здесь ещё долго, кто будет под защитой Дома тысячи долгих дней и ночей. Тем, кто однажды уйдёт, как мы. Но ещё так нескоро.
И я научила их всему, что знаю сама. Я учила их поэзии нитей, переплетениям скорби, приворотным петлям и отворотным узлам. Учила, как превратить свитер в настоящую кольчугу, а шарф или шапку в сильнейший оберег. Каждая петля имеет смысл, уж вы мне поверьте. Я как никто это знаю.
Они, конечно, многого не поняли, да и не могли понять. Но я честно учила их, чему могла, а они старательно учились. Однажды кто-нибудь вспомнит мои слова, и, возможно, они для чего-то сгодятся.
Но есть и те, кто знает больше, чем я. Они чувствуют больше и видят больше, а из этого и складывается знание. Будь я с ними подольше, я могла бы чему-нибудь их научить и многому научиться…
Одной из них я сказала, что она будет вязать своему парню чудесные свитера. Я не могла сказать больше, но ей и не нужно было. Она умница. Всё понимает без слов.
Нити путаются всё чаще. Дом пропитан болью. Нашей болью. Он не отпустит нас просто так, а мы просто так не уйдём… Вчера я увидела смерть среди нитей, но расплести её не смогла. Значит так надо. Придётся оставить.
Хорошо, что Седой уезжает. Он правильно делает. Ему есть куда идти, это хорошо… Я пошла бы за ним куда угодно, даже в Наружность, если бы он позвал. Но он не позовёт. Считает, что будет обузой. Глупый. Настоящей обузой стала бы я. Я увидела это однажды.
Но я вяжу ему свитер. Это будет лучшее, что я когда-либо сделала. Моя последняя работа… Он будет его щитом, его доспехами. Седой всё время дарил нам защиту, но никто никогда не дарил её ему. Я подарю. Не стоит говорить, что это. Он понимает в таких вещах лучше всех…
Интересно, что в моём амулете? Можно будет, конечно, открыть его перед уколом, но тогда руки будут дрожать, и я могу промахнуться. Да и в любом случае это было бы варварством…
– Возьми.
– Спасибо. Ты знаешь?
– Да. Нити говорят больше, чем кажется.
– Я знаю, как много они говорят. Прощай.
– Прощай. И удачи в Наружности.
Тонкие бледные пальцы скользят по гладкой поверхности тумбочки, подбирая подходящие ингредиенты… Высушеный корень какого-то растения, снежно-белый, длинный и тонкий. Крошечный ярко-зелёный клубок. Звено золотой цепи. Щепотка морского песка. Обладателю этих сокровищ не больше четырнадцати, но выглядит он сейчас на все двадцать. Чёрные зрачки занимают почти всё пространство глаза, ярко-красная радужка превратилась в их еле заметное обрамление. Взгляд устремлён вникуда, а, может быть, никуда не устремлён. Не выходя из транса, парень затягивается, медлено поднимает ножницы и, выдыхая дым, отрезает небольшую прядь волос, знаменитых своей «сединой». Прядь падает точно в центр куска тёмной замши. За ней следуют остальные составляющие амулета. Медленно моргнув, парень снова затягивается и вставляет шнурок по периметру материи. Скоро он и сам забудет, что там…