Когда саммит окончился и страны расходились, я взглядом отыскал Артура — тот был чем-то легко раздражён, и как бы ни старался выглядеть медлительным, явно спешил убраться отсюда на свой остров. Я застыл на пару мгновений, прекратив всякую деятельность. Что-то, терзавшее меня порой при взгляде на этого робкого человека, толкнуло в спину, но я не упал — уверенно зашагал вперёд.
— Эй, Англия! Привет! Как поживаешь? — я энергично привлекал к себе внимание, сокращая при этом расстояние между нами.
— Отлично, а ты как? — ритуал вежливости был завершён, и мы пожали друг другу руки. Я отчего-то не ожидал, что ладонь Англии будет такой лёгкой, а рукопожатие сухим и быстрым, хотя давно привык к такой особенности англичанина.
Англия не любит каких-либо прикосновений. Словно бы все вокруг намазаны для него ядом, хе-хе... Он так стремительно убирает свою руку, что я невольно подаюсь вперёд, заставив старшего сделать стратегически важный шаг в сторону.
— Тебя что-то беспокоит? — без особого интереса спрашивает он.
Мои же глаза сияют энтузиазмом.
— Да! Я хотел бы встретиться с тобой в более неформальной обстановке и обсудить некоторые интересующие меня подробности истории... В моей канал... Колони...
— Канализация? — сорвалось у Англии с языка, а горячий румянец окрасил мои щёки.
— Нет-нет, Артур... Не смеши меня~ Ха-ха-ха... Я про свою колониальную историю, — наконец-то выговариваю, сняв и протерев очки, на которых застыли капельки влаги, и не прекращаю улыбаться. — Мне хотелось бы разъяснить некоторые подробности, которые я довольно смутно помню. Я тогда был совсем маленьким.
Из-за великолепного удивления на лице Англия стал выглядеть каким-то... живым? Эта эмоция была стопроцентно искренней, вот что я вам скажу.
— Почему ты говоришь об этом, идиот? — Артур, похоже, сам не ожидал от себя подобной реакции.
— Мне стало интересно, — указываю на дверь, намекая на небольшую прогулку и на разговор прямо в пути. Артур прекрасно понимал намёки, и продолжаем беседу неспешным шагом. — Я стремительно развиваюсь, как государство, но это не изничтожит моего любопытства к прошлому, моменты которого не запечатлела история. Как ты говорил, до моего «трагического рождения»* я не задумывался о своей истории, так как был совершенно беззаботен, а сейчас я не могу вспомнить многое, разве что если отыщу какую-нибудь вещицу из давних времён. Я не помню себя совсем маленьким, на бумагах и в архивах информации слишком мало, поэтому я не помню... Потому что это была не моя история, а Британской Империи.
Я корил себя внутренне за то, что последнее предложение получилось особенно мрачным. Но сказанных слов не вернёшь обратно, поэтому я вновь взбадриваю себя.
Англия же пребывает в глубокой задумчивости, даже в растерянности, оценивая сказанные мною слова. Ха, я заметил, как он смутился, ему не уйти от ответа!
Густая бровь презабавно была вскинута.
— Извини, но я не понимаю, что ты хочешь от меня? — он притворяется...
— Я хотел бы уточнить для своей биографии некоторые моменты. Вот, — слишком кратко пришлось выразить то, что меня волнует, но этого должно быть достаточно.
Артур подозрительно на меня покосился.
— Моменты... детства? Почему спрашиваешь у меня? — какой у него порой возмущенный, колючий голос, бе!
— Ты должен помнить намного лучше меня, ведь мы были вместе, — я напролом попёрся сквозь дебри прошлого и недосказанности. — Я не могу помнить себя крохой, но когда натыкаюсь в интернете на разные статьи, то задумываюсь об этом... Я решил, что мне нужна твоя память! — торжественно возвещаю и мягко касаюсь пальцем головы Англии, совсем не собираясь его раздражать.
— Убери палец, — хмуро он потребовал, а я одёрнул свою руку. — Не мог придумать ничего лучше? Что значит «моя память»? Звучит зловеще, не говори больше так. Ты хочешь разговора о прошлом, верно?
— Да-да, я побуду немного журналистом, а ты просвятишь меня. Хорошо? Я надеюсь, мне многое удастся разъяснить, так что давай встретимся вечером? Когда тебе удобно?
— Подожди-подожди. Я ещё не согласился. Тебя разве не интересует моё к этому отоношение?
— Отлично! Давай в следующий вторник, в семь? Я приеду, и меня ничто не остановит, так что жди.
Окрылённый чувством выполненного долга, я оставил Арти наедине со своим смятением.
— Что это было?.. — слышу тихий вопрос за спиной, но уже покидаю здание, поэтому... не могу ответить.
2.
— Как это «Idiota»? Не слишком ли сложное слово для ребёнка? — я не могу поверить, что первым моим словом было ругательство. Я, может, и бываю грубым порой, но... я не хамло, ясно? — Ты меня точно не с кем не путаешь? Может, с итальянцами, а?
— Нет, — Антонио рассмеялся, хотя на миг его лицо приобрело оттенок задумчивости. — Ты весь в мерзавца Англию, но твои детские слова были действительно милыми... Ха-ха-ха!
Чёрт. Здесь я ничего не добился. Надо брать восточнее, там люди добрей.
3.
— Финляндия! — да-да, я всё-таки сначала решил пойти на север. Финна я помню сквозь призму смутную, словно запотевшую неким отравленным паром прошлого. Я наверняка очень удивился когда-то, когда увидел такого же белого человека, как я сам. — Скажи мне, ты помнишь мои самые первые слова? Что я говорил, когда мы познакомились?
— Твои первые слова? — Тино кажется довольно милым парнем, несмотря на возраст. Интересно, сколько ему на самом деле лет? Я уверен, что очень стар, но выглядит молодо из-за климата. У меня есть такая теория: холодные парни медленнее стареют, холод отлично влияет на них. — Ты напевал какие-то простые мелодии... Но я встретил тебя, когда ты ещё не умел говорить, — Финляндия извиняюще улыбнулся, но тут же нашёл выход из ситуации: — Хочешь, я спрошу у Швеции, может, он знает?
— А-ха-ха! Спасибо, Финляндия, но у меня так много дел накопилось. Я пойду, — ну уж нет, его смурной сосед мне не особо нравится, поэтому ретируюсь.
4,
— Италия, здравствуй! Ты случайно не помнишь, каким было моё первое слово?
— Чао... Первое? Помню, конечно!
— Потрясающе! И что же я сказал?
— Ты сказал: «Mangiare!»*
— Cavolo.
5.
— Прусси-и-ия-я... Какое я сказал первое слово?
— «Пруссия», — Байльшмидт кивнул в подтверждение своих слов.
— Да ну. Ты точно не был первым, кого я встретил, так что я не мог сказать «Пруссия»! — протестую. Я переговорил едва ли не с половиной стариков Европы, дабы почерпнуть разносторонней и самой достоверной информации о себе, а ещё хорошенько её проанализировать. Самокопание я не очень любил — вот эта черта у меня точно от какого-то холодного острова.
— Ну, знаешь ли, Америка, ты можешь опбратиться к своим аборигенам, я уверен, они знают больше нас, европейцев, о твоих первых шагах и словах, — Гилберт положил ногу на ногу. Эта немного женственная поза удивительно шла ему. Мы сидим на новеньком диванчике у кого-то в гостиной — я даже не задумывался. Мне нужна информация...
— Я не знаю, к кому обращаться, потому что эти самые шаги не помню. Со мной был кто-то, кто держал меня за руки? Таковы обычно первые шаги любого человека... и страны, — я отгонял настойчивые мысли о том, что вёл меня, поддерживая на весу, всё тот же остров. Вернее, империя, у которой сил было достаточно для того, чтобы стать для меня щитом от всех опасностей жизни.
— Первое слово? Обратись к Англии, он тебе ближе, — с недоумением прерывает меня этот немец.
— Кажется, он избегает этого разговора, — вдруг жалуюсь ему. — Я не понимаю, неужели ему так трудно сказать мне?
Черты Гилберта смягчились, как и его погрустневший взгляд. Несмотря на всё это, ухмылка искривила его губы.
— А ты не думал о том, что Артур сам может не помнить, м? — Пруссии, кажется, стало очень весело.
— Не может быть, — я яростно замотал головой и ощутил, как горят щёки. — То есть ему стыдно из-за этого, и он избегает разговора? Это ужасно!
— Старческая память не лучше детской. Но если надеешься что-то узнать, то будь терпеливее и приготовься к мукам ожидания. Англия любит томить.
6.
Наконец дождался вторника. Стою на пороге родного, можно сказать, дома, и тешу себя мыслью, что мне не открывают из-за скромности. Да, точно. Артур скромный, поэтому он не открывает уже десять минут. И ему сейчас не могло статься плохо, у него не могло прихватить сердце... И он точно не настолько слаб, чтобы быть не в силах подняться с постели.
— Англия! Я ломаю дверь! — разбегаюсь, выставив левое плечо вперёд, и...
— Англия, я предупредил, — не, ну а вдруг он стоит под самой дверью, и это новый изощрённый способ поиздеваться надо мной?
Пара стремительных шагов, яростная уверенность, пылающая в душе, и замок слетает, а я по инерции продолжаю бежать по чистому ковру в прихожей. Оглядываясь через плечо, вижу, сколько грязи после себя оставил, наследил. Мне точно влетит за это.
Взъерошиваю волосы на макушке. Думаю, как бы эту неприятность устранить?
— Бл..дь, Альфред, какого чёрта ты сломал ещё и дверь?! — я уже не успею замести следы — злой англичанин вбегает в комнату весь аккуратно одетый и с мокрыми волосами. Кажется, только что из ванной.
О, так вот где он пропадал. Осознание щекочет меня смесью облегчения и непонятной радости, и я смеюсь.
— Ха-ха-ха! Англия-я-я, что у тебя на голове? — меня развеселило состояние его волос. Артур попытался их так пригладить, пока они влажные и легко поддаются, наподобие ирокеза. Панк, блин.
— Почему ты всё ломаешь, когда появляешься? У тебя хобби такое? — Арти зарделся от злости или чего-то там ещё. — За дверь ещё заплатишь!
— Э, да там только замок, не волнуйся, — я приветливо помахал ему рукой, якобы так мог остудить его пыл. — Слу-у-ушай, а ты мне такую причёску, как у себя, сделаешь?
Англия с недоумением на лице пригладил волосы, разрушая так приглядевшийся мне... хм. Зачем он это сделал?
— Ты всегда так делаешь, когда выходишь из ванной? — я приблизился к нему на довольно близкое расстояние. Зря я это сделал. Он мокрыми руками больно потянул меня за волосы. — А-а-ай!
— Не всегда, только когда мне скучно. Вот тебе ирокез, наслаждайся, — посмеивался он, тем не менее, оставив меня в покое. Утопал куда-то, отославшись на чай, слишком долго заваривающийся. А долго его заваривать нельзя, так Артур мне сказал.
Кажется, я должен извиниться за визит в неподходящее время. Артур захлопотал из-за меня, словно бы поздний гость стал для него неожиданностью. Я слышал незамысловатую мелодию, которую братец напевал себе под нос в соседней комнате, на кухне, и как захлопывал дверцы шкафов.
Он ведь не мог забыть, как мы договорились о встрече?
Напрочь забываю и о скрипящей входной двери — ветер усилился и тоскливо свистел. Что это там Артур напевает? Не могу расслышать. Но он это специально делает, чтобы я вспомнил хоть что-то. Эта мелодия из моего детства.
Я огляделся, дабы отогнать наваждение, и плюхнулся на диван. Старый...
«Прямо как Британия!» — меня определённо тянет на смех в этом месте. Тут чистенько, много устаревшего и суперсовременного рядом. О! Примерно так выглядела его вилла в Америке, помню-помню. Чтобы в доме не было слишком мрачно в вечную непогоду, Арти подбирал для своего жилища светлые тона.
Англия любит колыбельные и ещё разные добрые песенки. Хотя бы военный марш вспомнить — от немецкого могут идти муражки по коже, а английский заставляет улыбнуться. Правда, если говорить о кинематографе, то Артур буквально женился на драме. Любит он угнетать.
— Чёрт. Молоко закончилось, — он ругается, но скоро возвращается и, как всегда, предлагает мне... чай. Он прекрасно знает, что ответ последует отрицательный, ведь я отрёкся от этого напитка. Но в этот раз рискну, пожалуй. Может, удивить его?!
— А давай! — восклицаю, улыбаясь во все 32, чтобы готовность моя принять в себя напиток спустя непозволительно долгий перерыв выглядела как можно более убедительной.
— Серьёзно? Что-то не так, Америка? — он больно внимателен стал ко мне. — Ты заболел?
— Нет, — пожимаю плечами. — Просто я пытаюсь тебя задобрить, чтобы наш разговор прошёл успешно, а я получил всю необходимую информацию.
Великобритания вздыхает.
Через пару минут я мог согревать ладони о милую чашку с ёлочкой. Она такая маленькая, что мне придётся просить подливать мне ещё чая. И наверняка, не один раз! Чёрт, это не входило в мои планы...
Артур притащил для удобства — и моего, и его же — журнальный столик с таким видом, будто он для него — пушинка. Неужто хвастается силой? Вот я сейчас возьму и шкаф подниму, посмотрю на его физиономию. Вытаскиваю из карманов ручки (я запасливый) и блокнот, готовлюсь. Ставлю локти на стол.
Кёркленд косится куда-то в сторону кухни. Задумался.
— У меня есть пирожные, — выдаёт он, поднимая мне настроение.
— Отлично! Тащи.
Пирожные! Говорил ли я, что их люблю? Я фантастический, потому что мою мальчишескую фигуру они нисколько не портят. Артур наблюдает за тем, как я подношу ко рту привлекательную пироженку с вишенкой. Это несколько напрягает.
Я уже открыл рот, чтобы совершить задуманное — съесть вкусняшку, но меня кое-что отвлекло.
— Эй, тут седой волос, — я заметил волосинку, одиноко лежащую на чёрном столике, и потому очень выделяющуюся на его фоне, теперь британец её тоже увидел. Это камень в его огород, а лучше сказать — сад! Не понимаю, откуда здесь взяться седому волосу?
— О, это мой. Прошу прощения, — он неловко улыбнулся и смахнул его рукой куда подальше.
«И когда он начал седеть?» — хотел спросить я его, но не стал. У меня есть гораздо более важные вопросы, и я боюсь потратить весь «лимит» терпения Англии и его благосклонности.
— Только без шуточек, я молод и силён, — говорит он возмущённо.
— А сколько тебе лет? — я тут же схватил ручку и блокнот, чтобы зафиксировать цифры, хотелось подробностей.
— Какой непристойный вопрос! Но так уж и быть, я отвечу. Мне... Должно быть, тысяча... плюс ещё век, — он чуть хмурится и затихает на какое-то время. — Я не помню, Америка.
«Доподлинно возраст Англии не известен» — ответил даже Гугл, казалось бы, всемогущая система. Так и запишу. Есть вероятность того, что Артур чего-то не вспомнит, и это значит, что мои... нет, наши с ним воспоминания будут безвозвратно утеряны.
— Ты меня кормил с ложечки? — это было первым вопросом. Я задал его быстро, так как знать-то хотелось, но интересоваться таким стало трудно. Я смутился немного.
— Да ты её сам у меня из рук вырывал... — вот и изумлённый Англия ставит свою чашку на столик.
— Я был так самостоятелен! — надеюсь, что не покраснел, а то уже закрадываются подозрения, что я палюсь. Мне не стыдно, слышите? И я не думаю о том, что Британия сейчас может грубо расхохотаться.
— А какой я был совсем маленьким? Какое сказал первое слово? — утыкаюсь взглядом в бумагу и вывожу на ней новые слова, пишу историю. Забавная история вместе.
— Ты что, действительно будешь всё записывать? — сидящий напротив Англия даже залюбопытствовал и попытался заглянуть в блокнот, но моя реакция быстрее — я прижимаю блокнот к груди.
— Да, разумеется. И ещё не готово, поэтому не смотри. Рассказывай.
Видно было, что Артура что-то не устраивало, может, я тороплю его, может, есть некие причины, о которых я не в курсе.
— Ну, — Англия вспоминал, и я был рад, что он хочет сотрудничать. — Ты пипец был разговорчивый, кричал, лепетал всё время. Мне приходилось говорить с тобой и на испанском, и на английском, потому что английский тебя удивлял, у тебя сразу глазищи такие большие становились... Кажется, этот язык пугал тебя. Ну ты описывал всё, что видел, спрашивал «что это?» про все подряд. Был, как трещотка. Я думал, ты меня когда-нибудь доведёшь.
Ого, какой поток информации! Быстро записываю. Через пару предложений ручка замирает у меня в руке, и я сам замираю. Вспоминаю...
Ласковые руки Англии, сочащийся сквозь листву тёплый и яркий-яркий жёлтый свет, осветляющий всё вокруг, заставляя сверкать. Милые сюсюкания, при воспоминании о которых лицо пылает багровыми оттенками, и хочется прикрыть ладонью рот, приоткрывающийся от удивления.
Снова беру пироженку, так интереснее думать.
— М-м-м. Какой вкус, какое послевкусие! Я хочу повторить это. Хэй, Англия, кто это приготовил?
— Я.
— Пффэээ! Какая гадость, — я загримасничал, возвращая Артуру его прежнюю строгость и недовольство мной. Да и собой, в первую очередь. Его губы сжимаются в тонкую линию.
— Америка, — он был снисходителен к моему невежеству. — Давай продолжим? У меня не так много времени, как ты думаешь. Я не смогу долго терпеть тебя, также, как и ты меня.
— Так... Чего я боялся в раннем детстве?
— Темноты, одиночества... букашек.
— Букашек?!
— Зато тебя совсем не пугали дикие быки. И, к сожалению, Франция.
Из блокнота: «Англия создавал для меня несуществующих монстров, чтобы контролировать меня, конечно же, и выглядеть в моих глазах единственным, кому можно доверять. А я был так мал, что не понимал этого».
— Я вспоминаю! Ты тщетно старался пугать меня Франциском, называя его чудовищем, вампиром и так далее.
— Так ты помнишь?
— Немножко. Вот ты говоришь, и я вспоминаю.
— Что тебе ещё рассказать? — бурчит Англия. Почему-то он не приксается к своему чаю.
— Мои первые слова? — вот и самое интересное.
— Эм... Ты иногда орал ночью и когда тебе внимания недоставало. Закатывал истерики, хотя это нормально для детей, — вздыхает он и закатывает глаза. — Ты мог укусить, как зверёныш! Мне еле удалось отучить тебя от этого.
— Вау. И больно кусался? — представляю, как укушенный Англия верещит.
— Да, кажется, ты готов был и меня съесть! Тянул в рот всё без разбора, и сейчас этим продолжаешь заниматься, — оу, Артур стал хмурым и ругается на меня, как будто я надоедливый страховой агент. Делает глоток чая и прищуривается. — И ещё ты был без ума от чая... Пил его даже больше, чем я.
— Да ладно? Не помню такого, — делаю вид, что я тут не при чём. Вру... Это я как раз-таки помню, такое забудешь. Представьте, как цены на вашу любимую еду или напиток взлетают до небес! Ваши эмоции? Ненависть. У меня эта ненависть вылилась в чашку чая, хотя, говорят, это я сам, как самостоятельное государство, из чашки разлитого чая и родился.
— А я был милым?
— Все дети милые, — кивает Кёркленд, а я понимаю, что очень и очень хочу видеть его улыбку вместо этой... Эм, гримасы под стать лондонской погоде. У Англии пасмурно, ребят. — А потом вырастают и становятся вредные!
— А я...
— А ты всегда был вредный, — настаивает этот змеюка.
— Да весь в тебя, — ухмыляюсь, а он удивлённо распахивает глаза. — Больше всего меня интересует, какое я сказал первое слово, так что давай, скажи мне.
— И наглый, очень наглый, — он будто и не слышал моего вопроса. — Как что-то вкусное оставлю себе, так ты моментально сжирал всё. А сколько сервизов мне побил...
— Англия, мне нужно знать о моём первом слове, а не о побитых сервизах! — пытаюсь привести его в чувство, но старика куда-то не туда понесло. Он косится в другую сторону.
— Любимое слово у тебя было «дай».
— А первое? Первое слово какое? — я даже подался вперёд, якобы, сократив расстояние в шесть дюймов, я услышу лучше.
Артур погружается в воспоминания или «уходит путешествовать по чертогам разума» — совсем как его любимый детектив — разгребать завалы книг и не имеющих своих обложек слов. Но в чертогах бардак? Англия говорит без особого энтузиазма:
— Первое тоже было «дай».
— Дай?! — моя жизнь меняется на корню! Первым моим словом было требование! Ничего себе!
— Что же я потребовал? — заношу ручку над листиком блокнота и замираю в ожидании. Артур опять о чём-то задумался.
Мой восторг, как рукой... Сняло, в общем. Он то «дай» выдал так внезапно, словно это была идея, а не неожиданное воспоминание.
— Англия? — надеюсь, он очнётся, так подозрительно притих. Ему нечего сказать, и, в итоге, он достаточно зло на меня смотрит. — Англия. Ты же не спросишь у своих глюканов? Они ведь не так долго с тобой, как я, я прав?
— Уходи, не трави душу, — он вдруг закрывает лицо ладонями.
Мне это не нравится. Он ведёт себя не как тот Англия, которого я привык видеть. Где же его ирония?
Он всегда оставался таким, каким я его впервые увидел, и каким я вижу его сейчас. Ничего за четыре века особого не произошло. Менялся разве что взгляд и те титулы, которые он давал сам себе. Менялся вместо Англии я, беспрестанно, взрослел. Наверное, он смотрит на меня и удивляется. Да я сам удивляюсь. Чёрт возьми, каким он был большим раньше...
«И ещё всегда интересно было: он относится ко мне как родитель или как брат?» — я успел сделать последнюю запись перед тем, как вылетел из дома Англии через дверной проём.
Так и не успел починить двери!
7.
— А у Англии почему не спросил? — Брагинский лукаво улыбнулся, словно придумал нечто коварное и очень приятное. Для него, конечно же. Потому что вряд ли кто-то будет радоваться, когда радуется монстр.
— Я спрашивал, только он чего-то запинался, недоговаривал. А потом расплакался и выгнал меня. Я так расстроился! Но почему-то в его стране я видел плачущих без видимой на то причины мужчин, это так странно, — я как ни в чём не бывало пообщался даже с Брагинским, но многого не узнал.
— Англии не было с тобой в то время, когда ты только заговорил, — протянул Россия, а я понял, что уже второй раз за неделю слышу подобное, и, переполненный эмоциями, покидаю дом России через открытое окно, на котором и сидел до этого. Да. Я обычно ненадолго заглядываю к Ивану.
8.
— У нас даже было противостояние: кто быстрее тебя развеселит. Артур рассказывал какую-то нецензурщину о моряках, но тебе так нравилось! Ещё ты вопил от радости, когда тебя подбрасывали в воздух, — Франция накручивает длинный локон волос на свой палец. К нему я зашёл в последнюю очередь. Мой блокнот был почти весь исписан, несмотря на то, что Англия, важнейший источник информации, не раскрыл многого, что хотелось бы знать. У меня почерк размашистый.
— Так победил Англия. Как он... Как он вёл себя со мной? Чего я точно не помню?
— Англия любил ласковые игры, и тебе нравились глупые вопросы. Однажды я видел, как он нежно улыбается тебе и спрашивает: «Где наши пальчики? А вот они!», потом он брал твои крохотные ладошки в свои и целовал их. Я тогда даже нападать передумал, как ошалел, — лицо у француза действительно выражает крайнюю степень удивления и даже шока. Моё, наверное, тоже. Я вспомнил. Вспомнил этот эпизод! А-а-а!
— П-правда? — я готов был растаять от умиления и счастья, но отчаянно пытался выглядеть невозмутимым. — Это так мило!
И поэтому невозможно?
— В английском мало уменьшительных суффиксов, но он все их использовал. Ещё у него выработался материнский рефлекс — он просыпался, когда ты плакал. Я над ним иногда подшучиваю, издаю звуки наподобие детского плача, а потом ржу над ним, когда он испуганный прибегает! Ха-ха-ха! Попробуй когда-нибудь так же сделать, веселье на целый месяц гарантировано! — не скажу точно, но, похоже, у Бонфуа от смеха потекли слёзы.
— А давай сейчас попробуем, — у меня появилась потрясающая идея.
— Давай! — поддерживает жестокий Франциск.
И тут я понимаю, что плакать буду я. Он выжидающе на меня уставился.
— Не, ну, я же не могу просто так, — теряюсь и уже готов отказаться, но дух открытий и жажда издевательств сильнее. Чёрт бы их побрал.
— Ва-а-а-а! — плачу, как умею, как могу, а для наглядности ещё и размахиваю руками. Нужно реветь как можно громче, ведь Артуру придётся переплывать английский канал из-за этого.
Франция только фотоаппарат держит наготове. И на наручные часы косится.
— Три, два, один, — сквозь собственные вопли чудом слышу, как идёт обратный отсчёт.
Звонок в студию. Мобильный у Франциска затрезвонил.
— Эй, Франция, какого чёрта у вас там происходит?! — слышу неудовольствия Англии на другом конце провода. Его голос довольно громкий. И, кажется, напуганный.
— Ха-ха-ха-ха! — француз и не пытается сдержать своего веселья и хохочет, отбрасывая телефон.
9.
Пару недель спустя Америка снова объявился на Британских островах.
— Артур, протяни мне свою руку, — Альфред отобрал у Англии газету, чтобы тот не отвлекался от разговора.
— Зачем? — бессильно выдохнул старший.
— Дай, — требовал янки, как маленький. И это подействовало!
Кёркленд отложил чтиво и выпрямил руку, перевернув ладонь, словно готовясь к рукопожатию, но Джонс в некой напряжённой задумчивости взял эту ладонь и когда убедился, что она расслаблена полностью... Нахмурился.
«Чё ему надо?» — англичанин не знал, чего ему ждать.
Альфред глядел на тыльную сторону ладони Англии. Глядел и сжимал его руку. Вспоминались слова Франции о таком сокровенном и, чёрт, о том, что не позволяет сидеть спокойно на месте.
«Где наши пальчики? А вот они!»
И наконец Америка с тихим вздохом и улыбкой отпустил родную конечность Англии.
— Что это было? — Артур вошёл в ступор.
— Я просто измерил пульс, — Альфред закрыл глаза, подделываясь под счастливого, чтобы Артур не заметил всей правды.
— Ты даже не коснулся вен...
— Да я и так чувствовал.