Сейчас гораздо выгоднее быть напористым и резким, в то время как проявление внимания, любви и заботы постепенно уходит из нашей жизни. Шоколад Milka раскрывает в людях их настоящую внутреннюю нежность и вдохновляет на проявление нежности друг к другу. Ведь нежность делает нашу жизнь добрее, а мир – лучше.
Сочные альпийские луга, лиловые коровы, нежный шоколад... Вспомним о том, что Швейцарию и Австрию связывают не только тёплые воспоминания, но и восхитительные Альпы.
1.
— Ах, Финстерархорн сегодня в лучах солнца, — удовлетворённо вздохнул Ваш Цвингли. Он в своей розовой пижамке и шлёпанцах вышел на крыльцо, поскрипывая ступеньками.
Чего-то не хватало. Во дворе как-то пустынно. Белоснежное бельё колышется на ветру, словно волны озёр, но никого-никого во дворе нет. А должна быть прекрасная лиловая корова, вот прямо здесь, на фоне этой горы, совсем как в рекламе! Где она?!
— Ну, ничего, я наслышан о том, что волки расплодились, — не растерялся Швейцария, вернулся домой, облачился в полевое обмундирование, взял с собой ружьё и уже покинул порог дома, как ноги вдруг подскосились, и парень упал на колени. — Охота... Охота в моём доме запрещена... — опомнился он. — Что же делать?
Ваш озирался в растерянности. Он давно пинал власти, чтобы разрешили ему охотиться, но те ему всучили денег, типа, компенсация... И всё тут.
2.
Родерих просыпается в летнее время с первыми лучами солнца и в своём лёгком халатике выходит из дома, дабы сделать глоток прохладного горного воздуха.
Сегодня же выдалось довольно холодное и влажное утро; должно быть, это очередное облако наплыло на гору, погружая своих обитателей в туман.
Казалось, что если резко взмахнуть рукой, то ударишься кожей о кристаллики льда, застывшие в воздухе, и, если не поранишься, то точно ощутишь боль.
Песня птиц щекочет слух.
Австриец вгляделся сквозь линзы очков в дальний луг, свежий и ярко-зелёный. Низкие барашки облаков отбрасывали на траву тени, потому та приобретала самые разные оттенки зелёного: где потемнее, а совсем далеко в горах и выше, выше, трава чудилась и вовсе золотой под ослепительными лучами солнца.
Австрия бездумно шагнул навстречу этому утру и лугу. Травы и полевые цветы щекотали босые ноги, а тело мелко потряхивало от холода.
Невероятно свежо.
— Неужели, начнётся дождь? — Родерих проснулся недавно и, если честно, сейчас особенно раздажителен. Меж его бровей залегла едва заметная складка. — Только этого не хватало...
Он хотел успеть насладиться этим утром, этой безмятежностью, потому присел, опустившись на одно колено. Его тонкий эстетический вкус был практически удовлетворён, а, кхм, «рецепторы» и вовсе оголились в ожидании. Веки прикрылись, и мужчина наклонился, чтобы ощутить аромат вот этих замечательных цветов...
— Доброе утро, Австрия, — зазвенел сзади девчачий голосок, заставив Эдельштайна вздрогнуть и быстро подняться.
— Здравствуй, Лихтенштейн, — он поправлял очки, стараясь не выдать своего волнения. Инстинктивно оглянулся по сторонам.
«Где один Цвингли, там и второй Цвингли!» — напомнил он себе, но нет, Лили добиралась одна.
— Извините, я потеряла корову из виду, — замялась девочка и потупилась. Наверное, её смутил «непотребный» вид австрийца. Австрия и сам это понял, ему ужасно хотелось оборвать эту встречу.
— Корову? Какую? — но он не мог не спросить.
— Лиловую...
— А-а, Милку? Наверное, она гуляет в другом месте, поищи получше, — Эдельштайн поспешил откланяться и удалился.
— Но она, наверное, ушла в эту сторону, вот брат и попросил меня... Сходить за ней, — говорила чуть удивлённо Лили, когда австриец испарился.
3.
— Как можно потерять фиолетовую корову? Она же явно выделяется из всех! — Австрия в недоумении прочёсывал поля и леса рядом с домом. Он оделся уже приличнее, в свою обыденную одежду, надел сапоги повыше для собственного удобства, и искал. Искал глазами знаменитый рекламный символ. — А вдруг Милка решила забраться повыше на гору? А вдруг вышла на трассу? А если... Если её украли? Швейцария расстроится...
Родерих, остановившись у мелкого зеркального озера, представил лицо Ваша, которого известили: «Милки больше нет!», раздосадованное и грозное лицо.
— Да он же здесь всё разнесёт со злости, — лёгкая улыбка заиграла на губах австрийца, кажется, он уже жаждал узреть его страдания. Но где-то глубоко в душе он знал, что потеря этой чудной коровы скажется и на нём самом. Эдельштайна гложело странное ощущение, смутная, еле различимая боль потери засела в его сердце, и парень коснулся груди, будто бы мог ощутить причудливые формы своего неприятного чувства.
Он нахмурился. Эти ощущения наверняка помешали бы ему зайти в магазинчик, купить пачку печенюшек, сделать себе чашечку кофе, усесться на небольшой веранде во дворе и наслаждаться жизнью.
Поэтому он сделал шаг вперёд, ещё шаг, а скоро обошёл озеро и забрался на очередную возвышенность. Родерих оглянулся по сторонам, шевелюра его чуть взлетела из-за порыва ветра. Парня обступили горные деревушки, лежащие по склонам.
— У меня больше нет сил идти, — пожаловался австриец и разлёгся на колючей траве, мечтая об отдыхе.
Милки не было поблизости; он скоро займётся её поисками, вот точно... Только закроет глаза, поёрзает. Ведь трава колется везде, где только можно, и где нельзя.
Швейцария как-то рассказывал ему, что любит трудиться с Милкой. Любит перерабатывать молоко и делать сыры, шоколад... Да, это все знают!
— Чёрт побери, Милка-а-а! — бесился Цвингли где-то рядом, вон за тем снежным пиком горы. Кажется, что сейчас вот-вот сойдёт лавина...
Австрия лениво повернулся в ту сторону, из которой долетел до него голос, полный ярости. Зевнул, потянулся... Взглянул уже на небо, но вместо лазури узрел заинтересованную коровью морду.
— У меня чуть сердце не остановилось! — ошарашенно, но тихо проговорил он, приглядываясь к животному. Шерсть под шеей её уже плавно окрашивалась лиловыми оттенками, и испуг австрийца сменился радостью.
— Ах, это ты, моя дорогая, — расщедрился он на ласку и провёл ладонью за ухом коровы. А потом ладонь неуверенно заскользила по её брюху. Честно... Родерих не знал, как обращаться с ней.
«Она же особенная!» — он не был уверен, что это обычное глупое животное. Наверное, Милка знает обо всех человеческих чувствах, прямо видит людей насквозь. Ну, нежность ей удаётся раздаривать как раз тем, кто в ней так нуждается... Кому-то, кто, кажется, уже растерял уже все свои чувства.
Умные глаза Милки почти загипнотизировали Австрию, и он в них засмотрелся.
«Что же это?» — в тёмных её зрачках отразалась перевёрнутая картинка местности и почему-то невыскоий серьёзный блондин посреди всего великолепия Альп.
Швейцария, наконец-то, нашёл драгоценную коровушку и вздохнул.
— Нашлась, наконец-то. Вот и нужно тебе было идти к этому подонку Австрии? — но злые слова сказаны намного равнодушнее, чем можно было ожидать. — Я думал, придётся отстреливаться от волков... Они загнали тебя сюда? В таком случае, лучше здесь и останемся, здесь мы с тобой и поработаем, — почему-то он думал, что один, наедине с Милкой. Ваш даже улыбнулся в её понимающую морду. Он всегда подозревал её в чём-то таком, вроде лёгкого волшебства. Ходили слухи, что Милка, оказывается, каким-то чудесным образом делает мир нежнее! Цвингли не сильно-то верил в это, хоть и работал с большим удовольствием. Как-то легко ему было рядом с ней. Забывались все заботы и печали.
Вдруг Швейцария заметил движение чуть ниже её морды: вроде, корова странно зашевелилась, а вроде бы, и нет... Родерих! Это Австрия здесь сидит! С предельным спокойствием смотрит на стремительно краснеющего Цвингли, что в военной униформе и с ружьём за плечом. Да, лучше его не злить...
— Что ты здесь делаешь? — вместо приветствия спросил его австриец, поднимаясь во весь рост, и по-хозяйски пригладил Милку под шеей. — Ты не заметил, что я здесь, да?
— Т-ты сливался с Милкой! — Ваш переводил дух. Было видно, что он не врёт, он действительно не ожидал встретить Эдельштайна здесь.
— Неслыханное хамство! — зарумянился и тот.
— Перестань носить всё фиолетовое, — швейцарец быстро перевёл взгляд на Милку. У него в руках образовалось ведро, и он закатал рукава, уже не обращая внимания на возмущение австрийца. — В таком случае эти проблемы исчезнут.
Швейцария надел маску абсолютного безразличия и явно собирался доить Милку. Прямо здесь.
— Ты... — пыхтел смущённый Родерих. Как же он ненавидел сейчас этого гордого, заносчивого... — Ты зашёл на мою территорию.
— Разве? — Ваш оторвался от своей работы. — Я скоро уйду, потерпишь немного.
Последние слова он почти пробурчал, но Австрия не решился переспросить — это не вежливо, и это опускает его на уровень Ваша. Да, Ваш, по его мнению, стал заниматься работой довольно-таки грязной.
— Так и будешь над душой стоять? — Цвингли мог бы и повысить голос, просто не хотел пугать Милку. Она такая особа, нежная... Но парню было слишком уж некомфортно делать что-либо, когда кто-то следит. Он недобро покосился на австрийца, изящно стоящего рядом, как памятник.
— Между прочим, у себя дома, — напомнил Родерих, не сдвинувшись ни на дюйм.
Его упрямство разбивалось о стену вечного нейтралитета.
— Тогда помоги, — в прежней грубой манере просили его.
— Ч... Что?
— Садись и пробуй доить, чего непонятного?! — настаивал Швейцария.
Австрия посмотрел на своего соседа так, словно бы он говорил на непонятном ему языке. Взгляд из-под очков опустился на его же маленькие аристократические руки, никак не предназначавшиеся для подобных занятий. К тому же, это предложение стало необычным и внезапным.
— Давай-давай, нежные ручки для нежного вымя, — он так и не понял, шутит ли швейцарец. Хотя... умеет ли он шутить вообще?
— Тогда, будь добр, освободи для меня место? — Родерих не растерял своего достоинства и чинно расселся сбоку от животного, заглядывая под её живот. А Швейцария встал, разминая ноги. Так они поменялись местами.
— Ну? — хмыкнул Ваш, складывая на груди руки.
Австрия всё медлил.
«О, а если я ошибусь? Лишний повод надо мной поиздеваться!» — невесело думал он, почувствовав, как Швейцария прямо обжигает его, пялится, в общем. Потому и перехватил этот взгляд.
— Подари нежность этому миру, — выдохнул Родерих, прикрывая глаза и... Э-э... Взялся за вымя, вернее, за работу.
— А? — у Швейцврии все прочие мысли из головы вылетели, ведь он решил, что Эдельштайн к нему обратился.
Но того уже поглатила работа и увлекла.
«Ух-ты, как мягко, — покраснел он. — Если тянуть вот тут, то молока больше...»
Тяг. Тяг. Тяг...
«Кажется, аристократишка справляется». — Несмотря на относительную близость с Австрией, что всегда давалась Швейцарии нелегко и отяжеляла состояние, Цвингли даже расслабился всем телом, наблюдая за тем, как всё спокойно и хорошо. В артериях уже словно пульсировала не беспокойная кровь, а умиротворение — дышать стало легче. Но нельзя терять бдительности, Швейцария, так что взгляни на Финстерархорн, и плевать, что он настолько далеко, что ты его не увидишь... Просто ты уже несколько минут смотришь в одну точку на австрийце. На австрийца... На... На его родинку?
Тяг, тяг. Тяг!
— Кхм, что теперь? Ты заберёшь это? — Австрия уже протягивал неприятелю ведро, полное парного молока.
— Конечно, заберу, — отобрал протянутое Цвингли.
Родерих вскинул бровь.
— Ты обязан после всего, что здесь произошло, принести мне шоколада, — и открыл ладонь вытянутой руки, будто бы прямо сейчас Швейцария даст ему шоколадку, взяв оную из воздуха.
Ваш презрительно взглянул на изящные пальцы музыканта и нехотя их пожал.
— Не смей ко мне приходить. Я сам, — кинул он на прощание и заскользил вниз по склону, стараясь не разлить великолепное альпийское молоко.
Из их уст не прозвучало ни «спасибо», ни «до свидания».
Спина Швейцарии казалась чуть согнутой, а сам парень — лёгким, как... как горная козочка. Он не пролил ни капли, ни разу не оглянулся назад, на того, кто сделал за него сегодня всю работу.
Высокая трава скрыла его стройный силуэт.
— Больно нужно, — Родерих отвернулся, поймав себя на том, что рассматривает свои западные границы намного дольше, чем планировал.
4.
Дома Ваш руководил действиями на заводе:
— Давайте, можете уже добавлять молоко... Да, от самой Милки, — он хрустнул пальцами в нетерпении. Создание этого шоколада немного напоминало ему колдовство. Потому что работники, явно иностранцы, недавно приехавшие, заохали:
— От самой Милки! Не разлей!
— Ух ты, а попробовать можно?
— Идиот, это для шоколада... Не зли Швейцарию.
— Олухи, за работу! — но Ваш всё-таки вышел из себя.
— А кто его получает, если не секрет? — молодой энергичный парень подпрыгнул к Цвингли, и тот от такого вопроса смутился: вспомнилась беспочвенная помощь Родериха, которого и не сильно-то упрашивал.
— Это не имеет значения! — прогонял любопытного паренька Ваш. — Иди и трудись, или сокращу штаб работников. Сейчас напряжённое время, нужно экономить.
— Да у него всегда какое-то напряжённое время и вид тоже, — шептались светловолосые девушки и хихикали. — Он такой грубый... Одинокий, наверное.
«Нет, я не одинок, — Швейцария их услышал и медленно поворачивал голову в их сторону. — У меня есть моя работа, моя сестра и моя спокойная уединённая жизнь. А ещё...»
— Швейцария, ты снова пришёл за мной, — улыбался маленький Родерих, обессиленный и опустошённый. Он снова проиграл Венгрии, а ран на его теле было столько, что австриец не мог подняться самостоятельно.
— Сколько это будет повторяться?! — Ваш покрепче обхватил его ноги у себя за спиной, чтобы не съезжал. — Ты ещё называешь себя рыцарем?..
Он нёс его домой, и как бы тяжело не было, Ваш не отпускал его...
— А-а! Почему я вспомнил это?! — Цвингли бился головой об огромный чан, в котором смешиваются ингридиенты для будущего шоколада.
— Швейцария, прекратите! — испугался старый немец в белоснежном халате.
«Вот... денег срублю! Да! Продам ему одну плитку за четыре евро! Это по курсу сейчас... Почти пять франков!» — Цвингли вскипел под изумлёнными взглядами своих рабочих.
Ах, эти двое упрямых давным-давно могли уже примириться друг с другом, но годы идут, а они всё дуются друг на друга... И, наверное, даже не из-за того, из-за чего и зародилась когда-то их колючая взаимная неприязнь. Это было уже что-то другое: обида за противостояние! Только осадок.
Но осадок возможно рассеять, не так ли?
5.
— Я надеюсь на вас, отличная подготовка к Festival Internazionale di Musica e Arte Sacra вовсе не навредит, — Родерих блаженствовал, слушая один из собственных оркестров — они репетировали. Прямо под его балконом. Прекрасная классическая мелодия лилась над старым Зальцбургом.
Ваш уловил звуки музыки, приближаясь к дому соседа, сонный и измотанный. Ему и ночь пришлось подарить работе своей драгоценной. Но долг есть долг — Швейцария принесёт Родериху его шоколад и... Опять за работу?
«Неужели Австрия позволяет оркестру с самого утра сидеть у себя под окнами? Как он это терпит?» — швейцарец в задумчивости запустил пятерню в копну жёстких волос. Он мог наблюдать, как аккуратно Родерих скрывается в шторах, а скоро сам появляется перед музыкантами, и хор поёт ещё громче и восторженнее.
Швейцария не осмелился приблизиться ко всему этому шику, остановившись поодаль.
— Ты слишком долго, — заметил его Эдельштайн и приблизился. — Я ждал тебя ещё вчера.
— Как только смог, — мрачный Цвингли запустил руку в карман и вытащил наипрекраснейшую, знаменитую Милку. — С тебя пять евро.
— Как ты смеешь? — глаза у Австрии округлились. Честно, он размечтался о подарке, а тут... такая наглость.
— Шесть евро! — рявкнул Цвингли. Бессовестно накручивал цену.
— Но это намного дороже, чем в магазине, — асвстриец лишь развёл руками, не в силах найти выхода из данной ситуации. Ему казалось нелепым платить Вашу, должно быть, тот сам это скоро поймёт.
Да, Швейцария о чём-то напряжённо стал думать с крайне недовольным лицом.
Да что там, даже музыканты затихли, заинтересовались.
— Тогда лови, — вдруг замахнулся гость.
У Родериха душа ушла в пятки.
— Неужели нельзя отдать её по-человеч... — он уже хотел сделать замечание, но о лоб ударилась после короткого полёта та самая плитка шоколада. — Швейцария, пожалуйста, прекрати вести себя так по-детски! — неожиданно рассердился он.
Аристократ не был в силах понять, чего добивается Ваш, или чего он избегает. Хотя, если и избегает чего-то, то явно близкого контакта с ним, Эдельштайном.
— Я делал её целую ночь, — прищурился Швейцария, стараясь успокоить себя. — Можешь не благодарить. Но с тебя семь евро.
Австрия не желал спорить с ним. Совсем.
— Благодарю, — и делает шаг в его сторону. Протягивает красную банкноту.
В общем, Родерих делал всё наперекор его желаниям.
Ваш смотрит на бумажку так же, как и музыканты сейчас на них; будто бы впервые видит.
— Но это больше, чем... — мягко противится Швейцария, но тут загремела музыка. Это был реквием. Реквием Моцарта.
У Цвингли аж сердце подпрыгнуло; Австрия лишь недоумённо обернулся.
— Какая дурацкая шутка! — голос у Ваша обесцветился. Парень быстро глянул на одного из музыкантов, и у того треснуло стекло на очках.
Эдельштайн подал музыкантам знак рукой, чтобы заткнулись, а после поманил за собой Швейцарию, направляясь куда-то.
— Я провожу тебя до границы... — говорил он. Обратился уже к оркестру: — А вы продолжайте играть! Я скоро вернусь к вам.
Цвингли отметил, что когда Австрия резко поворачивает голову, гордая «антенка» в его чёлке забавно покачивается.
«Проклятье. Мне теперь и бросаться в него нечем...» — Ваш вообще не горел желанием разделять свой путь с ним, но Родерих у себя: куда хочет, туда и прётся.
Они шли молча. Лазили по горам, шли вдоль широкой дороги, уступали улыбчивым пенсионерам на велосипедах... Им, вроде, и было скучно, но ни один так и не решился подать голоса. Швейцария шагал почти как солдат, но едва небрежно, а Австрия не размахивал при ходьбе руками совсем, сцепив их за спиной — явный знак скрытности характера.
Город, гостиницы — всё осталось далеко позади, а Цвингли взглянул на свои наручные часы.
— Скажи, где здесь строительные работы? — его голос после долгого молчания казался хриплым, и австриец поморщился.
— Почему ты спрашиваешь? — было видно, что он удивлён.
— Мы пошли в обход. Разве не из-за строительства?
— Вовсе нет. Мы идём к границе. — Родерих был уверен в этом, но...
— Она в другой стороне, чёрт тебя дери! — взорвался Цвингли и пошёл налево, напролом, через пастбища.
Австрия решил от него не отставать, хоть это и давалось ему тяжело. Догнать Швейцарию оказалось труднее, чем он предполагал.
— Ах... Я не смогу идти дальше, — и он слабо осел на камни, отвернувшись. Кажется, ему вовсе не было стыдно. Солнечные зайчики зарылись в тёмных его одеждах.
— Не прошло и пяти минут! — раздражался Цвингли. Он больше ни за что и никогда не разделит свой пусть с этим австрийцем.
Но в данный момент он действительно остановился, чтобы подождать его.
— Ах-ах... — тяжело запыхтел Родерих, коснувшись ладонью лба.
— Эй, всё в порядке? — чисто из приличия интересовался Ваш.
Австрия так и не оглянулся на попутчика, витая где-то далеко...
— Да, но мне кажется, я слышу волчий вой. — Обеспокоенно заговорил он. — А если это снова эхо, то они уже могут быть намного ближе, чем мы думаем.
Ваш поперхнулся воздухом:
— Что ты городишь? Они не посмеют подойти близко.
Он сгладил складки на кителе, засобиравшись.
Родерих проигнорировал этот жест.
— Я пойду один? — уже понадеялся Цвингли, поглядывая вперёд.
— Не ходи. Давай переждём, — то ли австрийцу лениво, то ли он опасается чего-то, витающего над головами.
Но Ваш Цвингли совсем не собирался медлить, вообще, он... ненавидел ждать. Граница рядом, осталось немного — и он будет дома. А там вкусный завтрак, приготовленный Лиште...
— Му-у-у... — донесло до парней ветром, и они синхронно повернули головы: по горам бежало стадо коров.
— Так быстро! — не ожидали государства.
— О, смотри, там и Милка мельтешит, — Австрия указал в самый центр стада, где мелькало что-то фиолетовое.
— Ау-у-у! — вот этот звук и заставил их вздрогнуть и понять, почему это коровки убегают.
— Волки, — Ваш будто бы этого ждал, так как, не раздумывая, взялся за ружьё. — Убирайся домой, Австрия! Живо!
Родерих, конечно, лишь с интересом посмотрел над этот серьёзный и уверенный субъект.
— Я ведь предупреждал тебя, — припомниал он, лишь пересев на другое место. Как ни странно, поближе к Цвингли.
Создавалось ощущение, что Австрия не испытывал страха, в то время это сильно напрягало швейцарца.
— Чего сидишь? Уходи! — Ваш мечтал его пнуть в ленивую задницу.
— Нет, — это уже протест.
— Вали отсюда! — беспомощно взмахнул Швейцария рукой с оружием.
— Я могу перепутать горы. — Отвернулся Родерих, вот теперь у него уже по-настоящему запылали щёки.
— Ты что, шутишь? Идиот, беги!
Цвингли не верил. Как тогда Родерих добирается до собственного дома? А? Зовёт на помощь, что ли?
— Ну и сиди здесь, тебя тоже посчитают браконьером, — буркнул Швейцария и повернулся спиной к нему, потому что так оба могут обозреть всю окружившую их местность. Ваш выпятил грудь и покрепче обхватил оружие, придавая себе уверенности. Он ждал...
Слух обострился до такой степени, что он слышал, как сбивается дыхание австрийца: тот приблизился к нему, занервничав. Волчья стая бесстрашно окружала их.
— Вот же дерьмо, — Швейцария сделал предупредительный выстрел.
Австрия будто впал в прострацию, или же полностью доверился Вашу. Его лицо выглядело так, словно он слышит музыку.
— Твари, проваливайте! — всё грозился Швейцария, выстрелил, и пуля просвистела рядом с вожаком, что прижал уши.
«Ре минор, первый такт. Фа до-диез, ре. Третий такт, вступление темы «Легато»... Ля, фа, ре, ре, до...» — стрельба прорывалась сквозь музыку, что Родерих слышал. Он вообще думал о самом грустном, причём с закрытыми глазами. На какое-то время ему стало безразлично, что с ним произойдёт. Наверное, он просто не верил в смерть, да ещё и в такую нелепую.
Новый выстрел и поскуливание. Тявканье и рык. Но рычал уже Швейцария.
Родерих представил, как тот кружится в неровном танце, сражаясь с волками, и как грозно его бледное лицо. Он готов убивать!
— Открывай уже глаза и проваливай, — абсолютно спокойный голос коснулся ушей, растворяя ту громовую мелодию и образы.
Цвингли какое-то время назад уже разогнал стаю и терпеливо ждал, когда Эдельштайн проявит признаки жизни. Тот послушно раскрыл глаза, чтобы узреть, как Ваш вспотел, и как влажные пряди прилипают к его лбу.
Взгляд Австрии и Ваша встретились — оба спокойно-равнодушные. Но оба знали, что сейчас пережит довольно страшный момент. И оба были по-настоящему взволнованы.
Родерих достал из кармана шоколад... да, нашёл подходящее время. Он отломил кусочек, неуверенно взглянув на швейцарца, потом снова на шоколад, и поделился с Вашем. Молча. А Цвингли изумлённо, но так же, молча, разделил эту трапезу с Австрией.
Вот, они поели, и Родерих кивнул, явно намереваясь уйти, но лиловая корова, оказавшаяся сзади, подтолкнула его вперёд. Настолько неожиданно, что Родерих вскрикнул.
— Эй, в другую сторону, — заметил Швейцария, отступив на шаг.
Милка толкала австрийца снова и снова, чего-то требуя, а тот, не сопротивляясь, приближался к Вашу.
— Это не я, это Милка, — Австрия сложил на груди руки и поддавался её воле.
Тем временем, между парнями оставалось всего два метра.
— Что она делает? — Цвингли ошалело смотрел на них.
Он не успел отойти в сторону, а Милка мотнула головой с такой силой, что Австрия полетел на него.
— А... — австрийцу не оставалось ничего иного, кроме как заключить Швейцарию в объятия, или бы он просто упал.
Корова могла забодать, пристроилась за спиной аристократа.
— Я это... Я волновался за тебя, — и он стал нести ахинею, обнимая швейцарца. Странное тепло, какой-то мёд растёкся в груди, и ему уже ничего не страшно. — Спасибо тебе. Я по рассеянности не взял с собой никакого оружия, так что...
— Österreich... — а вот Швейцарию мелко потряхивало от столь резкого вторжения в своё личное пространство. Это было не дико, не противно, но всё же заставило затрепетать.
От Австрии веяло глубоко скрытой доброжелательностью, и швейцарец всё никак не мог шевельнуться, сделать рывок в сторону, чтобы высвободиться.
Просто это было не нужно.
— М-у-у! — довольная Милка мотнула головой, боднув Родериха в спину, так что тот ещё крепче обнял Ваша. Стального, ошарашенного Ваша с приоткрытым от удивления ртом.
«Обними его тоже! Расцелуй в обе щёки! Где же твоё французское начало?» — красному как рак Швейцарии показалось, что он слышит мысли Милки. Он уже задыхался. Это было так странно, так непривычно... Ружьё выскользнуло из дрожащих, ослабевших вдруг пальцев. Ладони заскользили вверх, по спине, создавая складки на тканях одежды австрийца, и Ваш, по-прежнему растерянно, обнял того, кого так ненавидел.
«Забодай меня уже! Я хочу умере-е-еть!» — в сердцах, взмолился Родерих, ощущая, что на его объятие ответили взаимностью. Теперь этот жар накрыл с головой, но сосредоточие его оставалось где-то на уровне сердца.
Они расстались не как полагается мужчинам — с похлопыванием по плечу, означающим, что объятие закончено. Швейцария с удивительным спокойствием отстранился, отводя взгляд, и было видно, что ему хочется провалиться сквозь землю.
— Смотри, Лихтенштейн с Венециано на горизонте, — Эдельштайн глядел неопределённым взглядом куда-то за плечо швейцарца, но тот явно был в прострации и сперва никак не отреагировал на эти слова.
Но, осознав их смысл, Ваш стиснул зубы и со всех ног понёсся домой, забыв двустволку у ног Родериха.
Кажется, эта уловка всегда будет действовать на него.