Она всегда была тем, кто действует, не задумываясь. Ее не беспокоили последствия, ее не беспокоило чужое мнение, ее не беспокоило, сможет ли она довести задуманное до конца. В чем-то Грегори ей даже завидовал.
Было бы проще принять случившееся, если бы погода соответствовала. Гроза, гром и молнии; потоки воды, заливающиеся через открытые окна, или метель, непривычно сильная для этих мест. Или хотя бы безумный ветер, клонящий к земле деревья... Но нет, это был самый обычный вечер и оставленная на каминной полке записка.
"Прости. Не ходи за мной", – и ничего больше. Грегори не нужно было уточнять, что это означает. Они несколько раз говорили с Патрицией, но он не думал, что его жена действительно что-то сделает.
Последняя беседа произошла накануне...
— Я постоянно думаю об этом, – сказала Патриция, – думаю, что бросила их. Не помогла.
— Ты и не могла ничего сделать, – Грегори попытался обнять ее за плечи, но она отстранилась.
— Я могла остаться. И все еще могу вернуться и что-то сделать!
И глядя на нее, Грегори увидел, что с уложенными в прическу светлыми волосами и в платье, подобающем ее возрасту и статусу, Патриция выглядит чужой и неуместной. Может, сработало то, что впервые он встретил ее совсем другой, а может, и то, что она сама тяготилась жизнью, которую была вынуждена вести, вернувшись в мир людей.
— Ты ничего не можешь сделать, – сказал ей Грегори, – ты всего лишь человек.
Она молча опустила голову, и он продолжил:
— К тому же, вернувшись туда, ты бросишь Хелен. Этого ты хочешь? Оставить нашу дочь без матери?
Патриция холодно посмотрела на него и сказала:
— Не смей шантажировать меня ребенком.
Здесь Грегори понял, что ошибся в словах, но по опыту знал: извинения не помогут. Общение с собственной женой иногда напоминало работу с гуманоидными абнормалами: ты ждешь от них человеческих реакций, забывая, что они не являются людьми. И потом пытаешься понять, как исправить свои упущения. Патриция в большинстве случаев реагировала нормально, как любая женщина, но бывало, что те или иные вещи она воспринимала совершенно иначе. И ее свободолюбие достигало пугающих масштабов, право Патриции самой решать, что ей делать, было для нее самым важным.
— Я сама принимаю решения, – произнесла она, словно отзываясь на мысли Грегори.
Этот страх оказаться ограниченной чем-то, кроме собственных желаний, поднимал голову раз за разом, и Магнус никогда не знал, что с ним делать. И тот разговор не стал исключением.
А потом она заговорила на другую тему. Не стоило давать ей этого делать, но Грегори был рад, что они больше не обсуждают возвращение Патриции в мир, где она провела четыре года.
И вот теперь она ушла. Вернулась к народу, который когда-то приютил четырнадцатилетнюю девчонку, сбежавшую из дому. Вернулась, чтоб продолжить войну, к которой люди не имели никакого отношения. И в которой не понимала совершенно ничего. Она сделала это, потакая собственным желаниям и наплевав на все возможные последствия для нее и других людей. И ей это представлялось нормальным, как в тот далекий день, когда Патриция удивлялась, почему из-за несогласия ее родителей она не может стать женой Грегори.
— Какое отношение, – спросила она тогда, – их мнение имеет ко мне?
— Таков закон, – ответил он ей. – Для брака нужно благословение родителей; мои мертвы, а твои против.
— Но какое отношение это имеет к нам? – снова задала вопрос Патриция, будто и не расслышала слов Грегори.
Умение не слушать других тоже было для нее характерно. Казалось, что слова не воспринимаются ею, а превращаются в шум листвы.
Грегори прошелся по дому, надеясь, что это была шутка и Патриция просто решила его испугать. Он почти столкнулся с няней, когда входил в детскую.
— Ваша жена, наверное, где-то здесь, – сказала она в ответ на вопрос о Патриции.
— Отчего ты так думаешь? – поинтересовался Грегори.
— Когда она заходила к Хелен, на ней было только домашнее платье.
Грегори грустно улыбнулся: конечно, Лиз не может допустить, что женщина статуса Патриции куда-то пойдет в простой одежде. А кому, как не ему, знать, насколько это неважно с учетом всего ее прошлого...
Впервые они встретились в другом мире, который Грегори, за неимением лучшего термина, называл "Страной эльфов". Потому что, насколько он мог судить, это было именно то место, где на протяжении веков случайно или намеренно оказывались люди.
Тогда он искал Патрицию по просьбе ее отца, своего старого друга Томаса Банкрофта, и поиски привели Грегори в другой мир, где, как он выяснил позже, время текло намного быстрее, чем в мире людей.
Местный хищник утащил Патрицию в свое логово. Абнормалы, в поселении которых тогда жила дочь Банкрофта, полагали, что она уже мертва. Грегори не согласился с такой точкой зрения и отправился в "выросшие из ниоткуда", по утверждениям местных, горы.
Ему повезло достаточно быстро найти Патрицию: она стояла в нише, словно обитой чем-то, напоминающим янтарь. На первый взгляд ничто не мешало ей уйти. Грегори рассказывали об этом: жертвы застревали словно мухи в паутине и не могли никуда деться.
— Уходите! – сказала Патриция, завидев Грегори. – Иначе оно убьет вас.
Казалось, что его появление нисколько не удивило ее. Как она потом говорила, шок и ожидание смерти мешали воспринимать мир вокруг. Ей было абсолютно все равно, кто перед ней и как он выглядит.
— Я пришел помочь тебе, – ответил Магнус, подходя ближе. – Ты можешь пошевелиться?
— Если бы могла, то не стояла бы здесь, – прошипела Патриция. – Эта штука липкая, как черт знает что. Я застряла!
Грегори подошел ближе и понял, что она уже пыталась вырваться: на правой руке от запястья до локтя была содрана кожа и кровь капала на землю, а часть одежды – обычных для местных охотников облегающих зелено-коричневых брюк и жилета – была изорвана.
— Мне дали раствор, который должен растопить это вещество. Тихо, не шевелись.
Она послушно замерла, пока Грегори осторожно, стараясь не попасть в ловушку самому, обрабатывал "янтарь". Он словно кипел под каплями кислоты; несколько раз вещество попало на Патрицию, и на коже остались опухшие красные ожоги.
— Волосы придется обрезать, – сказал Магнус.
— Быстрее!
Местные охотники носили темно-зеленые шапки, полностью скрывавшие их волосы, что было вполне объяснимо, при учете, что у здешних абнормалов они чаще всего имели ярко-красный оттенок, но Патриция потеряла головной убор или не носила его вовсе. Ее светлые волосы тоже прилипли к "янтарю". Когда Грегори отрезал их, Патриция буквально выпрыгнула из ниши.
— Бежим! – крикнула она.
И это было очень своевременно, потому что, уже преодолев половину спуска к полосе леса, они услышали разъяренный вопль существа, оставшегося без обеда.
Именно такой – грязной, с короткими, неровно обрезанными всклокоченными волосами и окровавленной рукой – запомнилась Грегори Патриция. И потому то, что она может пойти куда-то в домашнем платье, не казалось ему дикостью. Может быть, одежда и имела значение для нее, когда она была ребенком, но потом уже нет. Даже в день своей свадьбы она была одета не слишком нарядно...
Грегори усмехнулся, вспоминая то, как они вдвоем, словно герои любовного романа, сбежали в Шотландию для заключения брака, против которого категорически возражали родители Патриции. Тогда и ему самому было не до формальностей. Дополнением к картине их официальной супружеской жизни было то, что священника-абнормала Грегори шантажировал раскрытием его истинной сущности.
Непрошено вспомнилась беседа с Томасом, еще тогда, когда он общался с Грегори. Это был, по сути, последний раз. Больше Банкрофт не разговаривал с ним, не сумев принять то, что случилось с его дочерью и что она больше не та девочка, которой он ее помнил.
iОни тогда сидели в гостиной дома Банкрофтов. Мэри – мать Патриции – вместе с младшими детьми уехала к родителям. Она даже не знала о том, что муж позовет Грегори, но Томас обратился к старому другу и пытался сохранить лицо, но беспокойство за дочь делало его будто бы даже старше.
— Боже, Грег, в дочерях нет ничего хорошего, – говорил Томас, – Они милы и добры, они никогда не скажут прямо, что с ними происходит. И даже если скажут – ты не сможешь ничего сделать. Клянусь всеми силами, с мальчиками мне проще. Они сорванцы и только. Я знаю, чего от них ждать, но от Патриции… Она была такой чудесной девочкой, я всегда думал, что те вещи, которые она делает, выходят случайно. Я не думал, что…
Он замолчал, прерывая свой сбивчивый монолог. Грегори покачал головой: сколько он знал Томаса, более сдержанного человека было трудно найти. Но, видимо, сейчас он был в отчаянье.
— Мэри меня не слушает, – сказал Томас, – она собирается ждать, пока Патриция одумается и вернется сама.
— Как давно она пропала? – спросил Грегори.
— Две недели назад. Я хотел позвать тебя раньше, но боялся, что ты мне откажешь.
— Не откажу.
Томас избегал смотреть на Грегори; вместо этого он уставился в камин, будто огонь мог ответить, где его дочь.
— Я боюсь за нее, – сказал Томас. – Не обижайся, но я никогда не хотел, чтоб твоя жизнь стала частью жизни нашей семьи.
— Это не моя жизнь, – ответил Грегори, – это просто жизнь. И от того, что ты ее отрицаешь, никому лучше не становится.
Томас покачал головой.
— Я послушаю, что ты скажешь, когда у тебя самого появятся дети, – сказал он.
— Не думаю, что это произойдет очень скоро.
— Найди Патрицию, – сказал Томас. – Пожалуйста, Грег, найди мою дочь./i
И Грегори действительно нашел Патрицию. Это заняло почти месяц, но ему удалось выбраться туда, куда она ушла и теперь. На самом деле, если знать место и способ перехода – это несложно. Ближайшая точка была прямо в городе, и Грегори был почти уверен, что его жена прошла именно там, надеясь найти "своих" уже по другую сторону.
Магнус снова последовал за ней, как когда-то, пусть и понимал, что это почти безнадежно. Хуже всего было то, что он никогда не знал до конца, что его ожидает по ту сторону. Грегори исследовал переходы между мирами, но каждый раз они оказывались в малодоступных местах, что "здесь", что "там". Горы или запутанные пещеры, запертые обвалами и ограниченные обрывами. Словно сама природа противилась соединению миров. А может, кто знает, это была работа местных жителей, которым надоели бесцеремонные вторжения.
Конкретный переход открывался, реагируя на звук определенной тональности. Грегори проверил свой кабинет: как и следовала ожидать, Патриция забрала необходимую аппаратуру. Сейчас Магнус жалел, что не прятал свои записи достаточно надежно, понадеявшись на благоразумие жены.
Он не надеялся, что это что-то изменит, и что ему в самом деле удастся перехватить Патрицию, но Грегори не мог не попытаться. Потому уже через десять минут он был на пути к месту перехода. Он выходил к подземному озеру и сильно отличался от того, через который когда-то прошла Патриция...
Входом служила лесная опушка, а по ту сторону все походило на затопленный болотом лес. Толстенные стволы поваленных деревьев медленно гнили, порастая мхом. Хотя для перехода тоже нужен был звук, пусть и другой тональности. Грегори вспомнил, как это было. Насекомые, потревоженные грохотом аппарата, с помощью которого он моделировал звуковые колебания для открытия перехода, не сразу застрекотали, успокоившись, оттого его встретило гробовое молчание и едва слышное хлюпанье болота.
Магнус оглянулся вокруг, размышляя, куда могла пойти Патриция, которую он тогда разыскивал. Не сразу ему пришло в голову, что он понятия не имеет, как она выглядит. Грегори не знал даже цвета ее волос. После свадьбы Банкрофтов, которая состоялась почти за двадцать лет до исчезновения их дочери, Магнус практически не общался с Томасом, а его детей не видел вовсе. Он предполагал, что девушке где-то шестнадцать или восемнадцать лет, но не знал наверняка. Единственное, на что мог надеяться Грегори – что вокруг бродило не слишком много людей, говорящих по-английски.
Теперь он вспомнил о той своей мысли и снова усмехнулся. В том, что касалось языка, переходы между мирами давали странные результаты. Тем более, если учесть, что нынешние исследования Грегори свидетельствовали о распространении телепатических способностей. Человечество в этом плане печально выделялось нечувствительностью.
Тогда он крайне удивился, когда первый же встреченный им абнормал, женщина с непропорционально огромными глазами, вытянутым, словно клюв, носом и длинной косой ярко-красных волос, обратилась к нему на языке Шекспира... и при этом, по ее утверждению, сам Грегори заговорил на ее наречии.
— Это нормально, – сказала она, ведя Магнуса через болото.
Женщина-абнормал придерживала подол узорчатого платья, чтоб оно не попало в грязь.
— С Трици было то же самое.
— Трици? – переспросил Грегори.
— Девушка-чужестранка, вроде вас, – было ответом, – я, услышав гром посреди дня, так и решила, что вы идете за ней.
— Значит, вы шли встречать меня?
Женщина улыбнулась и ответила вопросом на вопрос:
— Разве по другой причине я бы вышла в лес столь ярко одетой?
Как чуть позже убедился Грегори, местные абнормалы любили яркие цвета и кричащие сочетания. Зеленый, красный, желтый, голубой, фиолетовый и сотни оттенков. От их нарядов и кусков ткани, которыми они занавешивали окна и двери, начинало рябить в глазах.
В деревне ему и рассказали, что Патриция, Трици, как ее здесь называли, пошла на охоту вместе с одним местным пареньком и ее утащил монстр из гор, которые выросли посреди леса за одну ночь. Как утверждали местные, такие каменные пики появляются повсюду. И летающие чудовища еще не самое худшее, что оттуда приходит.
— Скоро будет война, – сказал староста деревни. – Между нами и ими.
Именно об этом и твердила Патриция перед тем, как уйти от них с Хелен. Она тоже верила в то, что народ, приютивший ее, скоро ждет вооруженный конфликт, и хотела им помочь. Не понимала, как, но хотела.
На самом деле, Грегори прекрасно знал, что, если бы она была вольна выбирать, Патриция осталась бы с "эльфами", но случилось именно то, что часто происходит в обществах с нормами, отличающимися от привычных, и людьми, привыкшими к этим нормам.
Грегори не придал особого значения тому, что староста деревни назвал его "женихом Трици". Магнус понимал, что случайное стечение обстоятельств – просьба отца, преодоление трудностей и последующее спасение девушки – несло единственный смысл: необходимость брака. Его заинтересованность, с одной стороны, и долг Патриции, чью жизнь он спас, – с другой. Единственное, о чем Грегори не подумал – то, что эти традиции не пустой звук для человека, прожившего среди этого народа не один год. Это случилось потому, что Магнус забыл о еще одной особенности: при переходе между измерениями время теряло свою привычную линейность. Отсюда и возникли легенды о пропавших и вернувшихся людях, которые остались молодыми, снова оказавшись дома по прошествии множества лет, если не веков, или состарились всего за несколько дней, что их не было.
iКогда Грегори понял это, то возник иной вопрос: как объяснить Томасу, что случилось с его дочерью? Впрочем, Томас как давний товарищ Грегори и знающий об абнормалах человек мог и понять, но не его жена. Мир Мэри Банкрофт был четок и понятен, Магнус в нем был чудаком, а то и пропойцей, который пытается втянуть Томаса в сомнительное мероприятие, и потому от него стоит держаться подальше. То, что Патриция из девчонки, почти ребенка, превратилась в восемнадцатилетнюю барышню, вряд ли было бы понято. А то, что эти четыре года она бегала по лесам в мужской одежде и стреляла из лука, показалось бы ее матери дикостью. Не говоря уже о том, что Патриция искренне полагала Грегори своим мужем по эльфийским традициям и не собиралась менять свое мнение по этому поводу./i
Сейчас было странно об этом вспоминать.
Грегори добрался до нужного места так быстро, как только смог. Он не знал конкретно, как собирается моделировать звук, если Патриция забрала его аппаратуру, но подозревал, что этого не придется делать. Если бы Грегори взялся анализировать ситуацию, то он с легкостью нашел бы объяснение своей убежденности: в первую очередь Патриция не оставила бы ему ни малейшей возможности последовать за ней. Ни сразу, ни в ближайшее время.
Так и случилось. Переход находился в подвале одного из заброшенных домов поблизости от реки. Еще издали Грегори увидел зарево пожара. Он остановился, глядя на пламя.
"Не ходи за мной".
— Ты мой муж, – сказала Патриция.
Ее раны и ожоги намазали лечебным бальзамом и перевязали. Из одежды на ней оставалась простая рубашка, отличающаяся от привычных глазу Грегори желтых или белых ярко-синим цветом. Было непохоже, чтоб Патрицию это смущало, как и то, что он смотрит на ее голые колени.
— Я не твой муж, – сказал он терпеливо. – И не могу им быть по законам нашей с тобой родины.
Она нахмурилась.
— Но ты спас меня. И мой отец просил за меня. Так что я твоя жена.
— По местным обычаям? – уточнил Грегори.
Патриция кивнула.
— И это правильно, – добавила она, – так я могу отдать долг за свою жизнь, сразу и целиком.
— Мне кажется, – ответил ей Грегори с усмешкой, – что обмен неравноценный. Жизнь я спас один-единственный раз, в то время, как ты отдаешь свою навсегда.
— Навсегда? – спросила она. – Вовсе нет. На некоторое время, до того, как отдам долг. Это как... как одолжить жизнь.
Теперь, глядя на пожар, которым Патриция ознаменовала свой уход, Грегори понимал, что она имела в виду. Долг перед ним в одну жизнь, по умолчанию – ее, но не обязательно. С точки зрения Патриции она больше не обязана была отдавать свою жизнь, после того, как родила ребенка. Дикость для человека и, по всей вероятности, норма для абнормалов, среди которых она жила.
Может, и странно, что она так легко приняла их мировоззрение, но она очень "удачно" оказалась под действием чужой культуры. И по возрасту, и по восприимчивости.
— Твои родители, – говорил Патриции Грегори, – будут рады снова увидеть тебя, пусть и не сразу поймут, что это на самом деле ты, но им придется поверить.
Они сидели на веранде общего дома, в котором жили охотники деревни. Местная луна щеголяла другим расположением пятен, а звезды складывались в другие созвездия, что наталкивало Грегори на тысячи мыслей и вопросов, ответов на которые он не мог дать.
— И ты поможешь им понять...
— А если я не хочу? – спросила Патриция. – Если я не хочу, чтоб они узнавали меня?
Она говорила, не глядя на Грегори.
— Я же не потерялась просто так! Я ушла. Я хотела уйти, хотела, чтоб они никогда не нашли меня!
— Правда? – не мог не спросить Грегори. – И ты ни секунды не скучала по дому?
— Конечно, скучала! – Патриция все-таки посмотрела на него: в глазах ее блестели слезы. – Я пыталась вернуться, тысячу раз ходила по тому болоту и кричала на деревья, и рыдала, и била землю руками... но потом я поняла, что мне не нужно возвращаться.
— И ты до сих пор не хочешь?
Она пожала плечами.
— Сейчас решаешь ты.
— Я не могу подвести твоего отца, – сказал Грегори.
Теперь он понимал, что это было глупостью с его стороны. Не стоило позволять всему зайти так далеко, следовало оставить Патрицию там, где он нашел ее. Так было бы лучше для всех: и для Банкрофтов, которые потеряли дочь, и для нее, вынужденной уйти в мир, который ей не нравился, и для самого Магнуса, почти поверившего в то, что он и ребенок действительно что-то значат для Патриции.
Они и значили, конечно, но совсем другое. Они не были для нее семьей; она просто хотела вернуть долг.
Грегори повернулся спиной к горящему дому, к которому уже спешили люди с ведрами воды. Ему нужно было вернуться домой, к дочери и незаконченным делам.
Когда Хелен подрастет, он скажет ей, что ее мать умерла. Не нужно, чтоб их дочь пыталась отыскать Патрицию, потому что от этого не будет ничего, кроме разочарования и боли.
Остается надеяться, что Патриция найдет то, что ищет, и ее свобода не обернется против нее же самой.