Утро четвёртого дня встречает их ясным небом, звонким птичьим щебетом где-то под крышей и солнечными лучами, пробивающимися в комнату сквозь неплотно сомкнутые ставни. Вэй Ин с жалобным стоном воротит от них нос, перекатывается на другой бок и приваливается вплотную к спящему рядом Лань Чжаню, перебросив через него чуть затёкшую после сна в неудобной позе руку. Лань Чжань в постели — верный признак того, что на дворе — рань несусветная, а значит, можно позволить себе поспать ещё немного. Именно этим Вэй Ин и планирует заняться. Он долго возится в поисках наиболее комфортной позы, шарит озябшими голыми ступнями по постели в попытке спрятать их под одеяло и почти проваливается обратно в сон, когда Лань Чжань под ним самым предательским образом приходит в движение.

— Ну что ты за человек такой, — недовольно стонет Вэй Ин, пока Лань Чжань аккуратно снимает с себя его руку и выпутывает ноги из общего на двоих одеяльного кокона. Вэй Ину чудится тихий ласковый смешок над головой, но он списывает это на своё сонливое состояние. Он ловит Лань Чжаня за рукав нижней рубашки и тянет на себя: — Лань Чжань, полежи со мной ещё, без тебя постель быстро остывает…

Лань Чжань решает проблему сохранения тепла тем, что старательно подтыкает одеяло вокруг Вэй Ина — как и каждое утро до этого, — и плотно закрывает ставни. В полумраке отрезанной от солнечных улиц комнаты Вэй Ин теряет последние силы сопротивляться сну: ранние подъёмы — его извечная слабость. Он послушно зарывается глубже в нагретое одеяло, ещё хранящее на себе отголоски запаха сандала, и позволят сну обнять себя дарующими блаженное забытье руками.

Пару раз он просыпается и слышит приглушённые шаги по комнате и тихий шелест страниц — Лань Чжаню осталось около четверти рукописи, и он, вероятно, пользуется возможностью дочитать её в тишине и покое. Вэй Ин улыбается сквозь полусон, вздыхает и засыпает обратно, надёжно ограждённый от кошмаров чужим присутствием.

Лань Чжань будит его после полудня коротким, но настойчивым прикосновением к плечу, и Вэй Ину стоит немалых сил не поддаться искушению притвориться спящим только ради того, чтобы дольше чувствовать на себе тепло этого прикосновения. Увы, им стоит поторопиться и покинуть город до наступления часа обезьяны, если они не желают встретить нынешнюю ночь под открытым небом посреди малознакомого леса. Вэй Ин с содроганием заставляет себя умыться освежающе прохладной водой из приготовленного слугой таза, но это стоит того: холод гонит остатки сна прочь, а лицо больше не ощущается картой отпечатавшихся на коже складок одеяла. Обед подают так быстро, что Вэй Ин едва успевает справиться с последним слоем одежды. Волосы он заплетает уже за столом, чем заслуживает осуждающий взгляд от Лань Чжаня.

После плотного обеда они, наконец, выдвигаются в путь. Городские улицы местами ещё сырые от дождя, и в воздухе тоже густо пахнет сыростью, но это приятный запах — под распаляющимся летним солнцем он дарит чувство свежести и прохлады. На рынке у выхода из города царит оживление: после нескольких дней вынужденного затишья торговцы спешат воспользоваться возможностью поскорее сбыть залежавшийся товар. Вэй Ин задерживается у прилавка со свежеиспечёнными паровыми булочками, выискивая взглядом те, что покрупнее и поаппетитнее на вид, и даже не удивляется, когда Лань Чжань трогает его за локоть и протягивает ему мешочек с серебром.

Завидев это, торговец вежливо склоняет перед ними голову:

— Чем могу помочь молодым господам?

— А положи-ка нам штук десять самых свежих твоих булочек, старик, — просит Вэй Ин. — Нам же хватит, Лань Чжань?

— Мгм, — коротко отзывается тот.

Торговец кивает и спешно упаковывает им те булочки, что порумянее и помягче на вид, но к тому моменту, как Вэй Ин бросает на подставленную ладонь несколько лянов и забирает увесистый тёплый свёрток, рядом уже скапливается небольшая очередь из желающих полакомиться свежей выпечкой. Вэй Ин хватает Лань Чжаня за запястье и оттаскивает в сторону от толпы, после чего протягивает ему одну булочку и с удовлетворённым видом кусает вторую.

Так они и стоят в сторонке, неторопливо наслаждаясь ароматной, невероятно мягкой и вкусной выпечкой, пока все вокруг суетятся и спешат по своим делам. Вэй Ин невольно прислушивается к разговорам за соседними прилавками и про себя посмеивается над тем, что простой люд — он везде одинаковый, дай только посплетничать, что да как в жизни у господ побогаче происходит.

За время, что у Вэй Ина уходит на поедание булочки, он узнаёт, что главе некоего клана Шу крайне повезло удачно выдать замуж всех трёх своих прекрасных дочерей, да не за кого-нибудь, а за приезжих богатых господ. Местные расхваливают загадочных, невесть как оказавшихся в Наньяне женихов на все лады, обсуждают сказочно дорогие свадебные дары и наперебой гадают, чем же старый ворчливый господин Шу заслужил подобную милость богов. Вэй Ин не удивился бы, узнай он, что дочерей у господина Шу на самом деле не три, а всего лишь одна, и внезапно объявившийся на пороге жених — не милость богов, а плоды давней родительской договорённости с дружественным кланом из соседнего города. Люди любят приукрашивать и преувеличивать красного словца ради, уж кому, как не Вэй Ину об этом знать.

Побродив по рынку ещё немного, они закупаются впрок на несколько дней пути, но мешочек с серебром остаётся достаточно тяжёлым, чтобы можно было не беспокоиться о расходах до исхода следующей луны. Вэй Ин старается не думать о том, что совсем скоро Лань Чжань и вовсе забудет о необходимости считать имеющееся на руках серебро. Четыре дня, что остались у Вэй Ина в запасе, — это мало или много? Однажды четырёх дней хватило, чтобы Вэй Ин потерял всё: с того злополучного мгновения на тропе Цюнцы и вплоть до падения в огненное зарево пропасти в Безночном городе. Хватит ли этих же четырёх дней, чтобы возвести на пепелище что-то новое и более надёжное, чем всё, что Вэй Ину довелось сотворить прежде?

— И снова ты хмуришься, — как бы между прочим замечает Лань Чжань, когда они, миновав городские ворота, выходят на ещё не до конца просохшую после затяжных дождей дорогу.

Вэй Ин запинается на ходу и чудом не пропахивает носом сырую землю, вовремя бережно подхваченный под локоть крепкой рукой. Лань Чжань помогает ему восстановить равновесие и выжидающе смотрит, но не настойчиво и строго, как если бы требовал незамедлительных объяснений, а тепло и мягко. Вэй Ин помнит, что обещал подумать, и не то чтобы за прошедшие дни он додумался до какого-то определённого решения. Но Лань Чжань так умело подкупает своей невиданной терпеливостью, что Вэй Ин решает в кои-то веки сказать ему правду. Не всю, но небольшой и ужасно важный её кусочек.

— Я просто задумался, — начинает он осторожно и, убедившись, что Лань Чжань внимательно слушает, возобновляет путь, продолжая уже на ходу. — Ты такой вежливый, благородный и на удивление деликатный, Лань Чжань, хоть я и понятия не имею, откуда в тебе вдруг проснулось последнее качество. Я же — полная твоя противоположность. Всегда был. И я ведь… ну… — он неловко смеётся, бросая на Лань Чжаня косой взгляд, — я всегда считал, что ты терпеть меня не можешь. Были причины, знаешь ли. А теперь всё так странно, и иногда мне кажется, что тебе как будто действительно весело со мной. По-своему, по-ланьчжаневски.

— Никогда не ненавидел Вэй Ина, — просто отвечает Лань Чжань.

— А? — Вэй Ин даже останавливается от неожиданности. — Никогда? — недоверчиво уточняет он. — Но на обучении в Облачных глубинах…

Лань Чжань устало вздыхает и отводит взгляд:

— Ты был шумным. Тебя было слишком много, и людей вокруг тебя тоже было много. Это раздражало.

— О, — многозначительно выдаёт Вэй Ин. Он пока ещё не совсем понимает, к чему клонит Лань Чжань, но кое-что в голове всё же проясняется. Лань Чжань не ненавидел его в то далёкое время. Лань Чжань смотрел на него.

Вэй Ин ненадолго зависает, ошеломлённый этим внезапным таким простым и одновременно таким сложным открытием. Ему очень хочется спросить, что из перечисленного раздражало Лань Чжаня сильнее всего, но вместе с тем страшно от того, на какие мысли может навести ответ.

— Я всё ещё раздражающий? — спрашивает Вэй Ин вместо этого и мысленно даёт себе затрещину: он не хочет знать ответ и на этот вопрос тоже.

Лань Чжань издаёт неопределённое мычание, которое может означать всё, что угодно: от «ужасно раздражающий» до «иногда да, но в основном нет».

— Это скорее «нет», чем «да»? — с надеждой уточняет Вэй Ин.

— Вэй Ин это Вэй Ин, — поясняет Лань Чжань, и это ни капельки не помогает. «Вэй Ин это Вэй Ин» как «Вэй Ин такой же раздражающий как и всегда» или «Вэй Ин это Вэй Ин» как «Даже раздражающий Вэй Ин не раздражает меня»?

Вэй Ин понимает, что окончательно запутался, и обиженно надувает губы:

— Так нечестно, Лань Чжань. Почему бы тебе тоже не подумать над тем, чтобы быть чуточку более открытым с другими людьми?

— Открыт с братом, дядей и Вэй Ином, — невозмутимо парирует Лань Чжань. — С остальными — нет нужды.

Если бы не предательски алеющие мочки его ушей, можно было бы поверить, что он и правда настолько спокоен, каким желает казаться. Вэй Ину требуется вся его выдержка, чтобы удержаться от нестерпимого желания прикоснуться к пылающей коже кончиками пальцев, погладить с затаённой нежностью и навсегда сохранить в памяти ощущения, сопровождающие эту невинную ласку. О том, как приятно было бы собрать этот очаровательный румянец губами, он и вовсе запрещает себе думать: не ровен час — и мечтательное выражение лица выдаст все его недвусмысленные желания с головой.

— Я ценю это, Лань Чжань, — искренне говорит Вэй Ин, чуть склонив перед ним голову в знак признательности. — Правда, очень ценю.

— Я знаю, — кивает тот.

Сердце отзывается внезапной колкой болью, но Вэй Ин заставляет себя улыбнуться, прежде чем отвернуться и позволить тени печали скользнуть по своему лицу. О, сколь многое он готов был отдать когда-то, лишь бы услышать подобное от другого близкого душе и сердцу человека, но этой мечте, вероятно, уже не суждено сбыться. Слишком велик тот грех, что отделяет Вэй Ина от прощения в глазах Цзян Чэна, и слишком велико то горе, что мешает Цзян Чэну простить и отпустить Вэй Ину этот грех. Может быть, однажды они смогут разговаривать как давние знакомые, объединённые некогда общим прошлым, но едва ли их стараний хватит на что-то большее. Некоторые вещи, единожды сломанные, уже не починить, как ни старайся.


Старый лиственный лес, в который они сворачивают с главной дороги, встречает их прохладой и сыростью. Земля, надёжно укрытая под навесом из окутанных пышной зеленью ветвей, ещё влажная от дождя и местами присыпана сбитой наземь листвой. Идти приходится аккуратно, старательно избегая открытых участков земли, чтобы не увязнуть сапогами в густой грязи, и очень скоро Вэй Ин начинает жалеть, что сам же настоял сократить путь через лес, лишь бы поскорее уйти прочь от тревожно близких границ Юньмэна.

В самом деле, ничего бы с ним не случилось, если бы они сделали небольшой крюк по дороге, пусть даже и риск повстречать кого-нибудь из ордена Юньмэн Цзян в тех землях был слишком велик. Теперь же подол некогда белоснежных одежд Лань Чжаня заметно потяжелел, покрытый грязью и пропитанный росой, и, вероятно, причиняет ему неудобство. Вэй Ин косится на Лань Чжаня с нарастающим чувством вины — он-то к грязи привычный, ему не страшно, — но не решается предложить вернуться на нормальную дорогу. Главным образом потому, что возвращение назад будет означать, что Лань Чжань терпел все неудобства зря, а Вэй Ин не может позволить себе так сильно ударить по его гордости.

Вместо этого Вэй Ин задумывается над тем, как быть с привалом на ночь: с их нынешним темпом становится предельно ясно, что к концу дня им этот лес не пересечь, а значит, не видать им ночлега не то что в какой-нибудь маленькой деревне, но и даже о сухом поле мечтать не приходится. Будь Лань Чжань один, в привале не было бы нужды. Но с ним Вэй Ин, и если в иной ситуации он мог бы пересилить себя и провести на ногах целые сутки, то сейчас неудобный, полный препятствий путь отнимает у него слишком много физических сил.

Невольно Вэй Ин в тысячный раз проклинает слишком слабое тело Мо Сюаньюя — сколько ни тренируй его, успехи столь ничтожны, что их как будто и вовсе нет. И почти сразу мысленно даёт себе по губам. Если бы не Мо Сюаньюй, Вэй Ина сейчас бы здесь не было. Если бы не Мо Сюаньюй, Вэй Ин не узнал бы, что Вэнь Нин и А-Юань живы. Если бы не Мо Сюаньюй, Вэй Ин не познакомился бы с Цзинь Лином и не услышал бы от него первое робкое и осторожное «дядя», прикрытое нарочитой агрессией, унаследованной не иначе как от Цзян Чэна.

Если бы не Мо Сюаньюй, Вэй Ин никогда бы не узнал, что Лань Чжань не ненавидел его. Вэй Ин должен быть благодарен за принесённую ему жертву, за каждый подаренный ему второй шанс, а не ныть и жаловаться по такому жалкому поводу, как быстро устающие ноги.

Раздражённый собственной глупостью, он старательно осматривается по сторонам, но быстро понимает, что корни лиственниц уходят под землю слишком резко и глубоко, чтобы можно было надеяться найти достаточно сухие и широкие и использовать их как место для сна. Похоже, придётся справляться подручными средствами. Вэй Ин как раз уже пару лун искал подходящей возможности опробовать один из новых талисманов, да всё не было повода.

Наличие хоть какого-то плана немного примиряет Вэй Ина с действительностью, и он позволяет себе расслабиться, а потому не сразу понимает, что за чувство настигает его через несколько десятков шагов. Оно будто бы ударяет Вэй Ина в спину, вынуждая его замереть от неожиданности, и обдаёт затылок и плечи неприятным холодком, от которого кожа покрывается мурашками. Вэй Ин рефлекторно оглядывается назад, но там, разумеется, нет никого, кроме обеспокоенно замершего вслед за ним Лань Чжаня.

— Ты почувствовал? — спрашивает Вэй Ин.

К его удивлению Лань Чжань, помедлив, качает головой. Это делает случившееся ещё более странным. Вэй Ин внимательно изучает взглядом просветы между деревьями, но вместо неосторожно потревожившей их твари обнаруживает нечто гораздо более любопытное. Барьер, установленный посреди леса непонятно кем и непонятно зачем. Его мерцание такое слабое и неприметное в тени, царящей под густой сенью деревьев, что Вэй Ин скорее ощущает наличие барьера на физическом уровне, чем видит, да и то лишь потому, что в основу тонко вплетена тёмная энергия. Не удивительно, что Лань Чжань ничего не почувствовал.

Вэй Ин подходит к нему, чуть разворачивает его за плечи и указывает в нужную сторону:

— Смотри.

Лань Чжань чуть щурится и шумно выдыхает — увидел, — но не двигается с места. Вэй Ин и сам не уверен, что эта странная находка стоит потенциально затраченного на её изучение времени. Но использование кем-то тёмной энергии и сам факт установки барьера в глухом лесу говорят о том, что нужно хотя бы убедиться в безопасности этого места для других случайных путников. Вэй Ин кидает вопросительный взгляд на Лань Чжаня, и тот кивает: их мысли сходятся.

К барьеру Вэй Ин подходит первым, жестом попросив Лань Чжаня держаться чуть позади. В конце-концов, тёмная энергия — его стезя, кому как не ему лучше других знать, как с ней обращаться, дабы избежать вреда. К счастью, барьер не так уж и прочен: Вэй Ин почти не прилагает усилий, чтобы разрушить его, и даже удерживается на ногах, когда высвобождённая из сплетённой сети тёмная энергия обдаёт его обжигающе холодной волной прежде чем раствориться во влажной земле под ногами.

— Всё в порядке? — придерживает его за плечо Лань Чжань.

— Да, пустяки, — отмахивается Вэй Ин. Взгляд его цепляется за каменистое полотно, будто бы вырастающее из земли у границы, где прежде пролегал барьер, и он поднимает голову выше — вверх по старым, покрытым мелкими сколами ступеням, к грузным двустворчатым дверям из рассыхающегося дуба. Вэй Ин легонько присвистывает. — Ты только посмотри, что тут у нас, Лань Чжань… И кому же понадобилось прятать посреди леса целый храм?

Правда, храмом это изъеденное временем строение можно назвать с очень большой натяжкой, да и то лишь благодаря характерной конструкции массивного крыльца и полустёртым остаткам художественной резьбы по всей поверхности подпирающих тяжёлый навес колонн. В самой верхней точке храм достигает не больше двух-трёх жэней в высоту, в ширину — и того меньше. Вэй Ин отступает на пару шагов, чтобы увеличить себе обзор, но не обнаруживает ничего, что могло бы указать на то, в честь кого этот храм был возведён и кем. Частично обвалившаяся по левой стороне крыша ясно даёт понять, что храм переживает не самые лучшие времена, и заходить в него любопытства ради — опасно. Но Вэй Ин слишком заинтригован отсутствием каких-либо опознавательных знаков, чтобы внять этому предупреждению, а тяжёлая цепь на входной двери лишь сильнее подогревает его любопытство.

Дополнительных барьеров на храме нет, и Лань Чжань просто перерубает цепь Бичэнем, после чего сбрасывает её остатки на землю и с усилием толкает тяжёлые громоздкие двери вовнутрь. Те поддаются с трудом, будто нехотя, и оставляют за собой след из осыпающейся на каменный пол трухи, но внимание Вэй Ина привлекает вовсе не это, а заметные в слое пыли следы чьего-то не столь давнего присутствия.

Вэй Ин спешно ловит Лань Чжаня за запястье, дабы удержать его от необдуманного шага внутрь, и запускает в непроглядно чёрное нутро храма сигнальный талисман, подобный тем, что когда-то использовал на горе Луаньцзан.

Этот — немного переработанный вариант, и радиус действия у него значительно меньше. Но его силы вполне достаточно, чтобы убедиться, что скованные тяжёлой цепью двери запирались вовсе не с целью удержать в стенах храма опасную тварь. Растворённый во мраке талисман долгое время не подаёт никаких признаков жизни, но Вэй Ин всё же выжидает ещё немного, прежде чем медленно выдыхает и разжимает крепко стиснутые вокруг чужого запястья пальцы.

Лань Чжань невозмутимо выходит из-за его спины, поправляет слегка помятый в сильной хватке рукав, и Вэй Ин внезапно осознаёт, как глупо себя повёл, отчего незамедлительно мучительно краснеет. Лань Чжань же не девица в беде, не Мянь-Мянь какая-нибудь, чтобы кидаться закрывать его собой!

— Мне… э… мне почудилось что-то странное внутри, — неубедительно оправдывается Вэй Ин.

— Мгм, — с напускной серьёзностью кивает Лань Чжань, и от того, сколько в этом простом жесте насмешливого понимания, Вэй Ин смущается ещё сильнее.

Стремясь избавить себя от дальнейшей неловкости, Вэй Ин зажигает в руке огненный талисман и заходит в храм первым. Внутри тот ещё меньше, чем выглядел снаружи: от входа до противоположной стены чуть больше жэня, а поперёк — от силы полтора. Пахнет странно, чем-то знакомым, но застоявшийся, затхлый воздух так сильно пропитан пылью и сыростью, что мешает понять, чем именно. Нет ни окон, ни других дверей — Вэй Ин не чувствует иного движения воздуха, кроме как от распахнутого настежь входа. Это тоже странно: больше похоже на темницу, чем на храм.

Вэй Ин медленно идёт вперёд, осторожно посматривая себе под ноги. Подрагивающий свет огня выхватывает из полумрака смутно проступающее по центру комнаты возвышение, и Вэй Ин заинтересованно вытягивает руку с талисманом вперёд, чтобы осветить как можно больше пространства. Позади раздаются тихие, почти бесшумные шаги вошедшего в храм Лань Чжаня, и к источнику света в руке Вэй Ина прибавляется ещё один, отчего на окрашенные рыжим покрытые паутиной стены наползают тонкие подвижные тени.

— Вэй Ин, будь осторожен, — просит Лань Чжань.

Свет его талисмана ровнее и твёрже, как и его рука, и отчего-то ластится к спине и ногам Вэй Ина даже сильнее, чем к стенам храма. Вэй Ин оборачивается, чтобы одарить его лёгкой обещающей улыбкой, но талисман внезапно выхватывает из тени на стене густую волну спутанных чёрных волос с тонкой изорванной нитью грязно-лиловой ленты, и вместо улыбки с губ Вэй Ина срывается нервный вздох. Он рывком перенаправляет свет своего талисмана на ту часть стены и замирает, поражённый увиденным. Лань Чжань вторит его движению и поднимает свой талисман выше.

В двойном свете огня почерневшая запёкшаяся кровь на тонких бледных запястьях кажется совсем свежей, будто вот-вот сорвутся с кончиков безвольно расслабленных пальцев первые капли и разобьются о пыльный пол. Крупные гвозди с широкими шляпками вбиты в нежную кожу рук до упора, раздирают её до самого мяса и впиваются глубже, оставляя вокруг себя безобразные рваные раны. За низко опущенной головой не видно лица, но многослойное летящее одеяние из дорогого шёлка и изящный золотой браслет на левой руке выдают в подвешенном теле девушку знатного происхождения. Ноги её босы, грязны и сбиты в кровь как от долгого бега по лесу, подол юбок изодран и перепачкан в земле. Над головой виднеется крепкая, туго натянутая верёвка, верхний конец которой теряется где-то под потолочными сводами, но обильные тёмные разводы на запахнутом вороте явственно намекают, что причина смерти не столь однозначна.

Вэй Ин опускает взгляд в пол, не в силах и дальше лицезреть этот ужас, и с неожиданной ясностью понимает, отчего витавший в храме запах показался ему знакомым. Кровь и гниение разлагающейся плоти. Но по телу на стене, по засохшей земле на ногах и одежде видно, что ему не больше двух дней, ни о каком столь сильном разложении в его случае не может идти и речи. Ведомый плохим предчувствием, Вэй Ин шагает вглубь комнаты, ближе к возвышению, всё больше походящему на алтарь, и ведёт рукой в сторону неосвещённой части стен.

Их тут ещё двое — таких же богато разодетых и беспощадно замученных, — и по всем внешним признакам этим телам не меньше луны, а то и двух. Влажный воздух запертой залы храма окрасил их некогда прекрасную кожу в мертвенный серовато-жёлтый цвет и со всем тщанием обласкал некогда красивые кисти рук, истощив пальцы и запястья ещё сильнее. Дорогие одежды на истончившихся телах ещё не успели утратить свои яркие краски и придают этой жуткой картине до того неуместно праздничный вид, что даже повидавшего многое Вэй Ина невольно пробирает дрожью.

Запах гнили и разложения становится отчётливее, будто подкреплённый нелицеприятным зрелищем. Вэй Ин закрывает нос и рот рукавом ханьфу, но помогает слабо: вместе с успевшей осесть во рту горечью к горлу подкатывает неприятный ком, и попытка сглотнуть его делает только хуже.

— Лань Чжань, — приглушённо зовёт Вэй Ин, прижимая ткань к лицу плотнее, — давай выйдем ненадолго, пусть тут всё… выветрится хоть немного.

— Мгм, — соглашается Лань Чжань. Он почти не меняется в лице, но по слегка сжатым губам нетрудно догадаться, что и ему застоявшийся запах смерти неприятен.

Вэй Ин чувствует небольшое облегчение от того, что дело всё же не в его внезапной повышенной чувствительности, как ему на мгновение почудилось. И, вероятно, это основная причина, по которой он упускает момент, когда всё выходит из-под контроля.

Кошмар раскрывает перед Вэй Ином свои острые точно лезвия мечей объятия, приветствует его обжигающим холодом скалистых камней, фантомной болью сотни переломанных костей и мерзким ощущением заливающей хрипящее горло тёплой крови. Всё тело — одна сплошная рана, и она болит, болит, болит так сильно, что хочется кричать, но не то что говорить — дышать получается с трудом, и каждый судорожный вдох отдаётся режущей болью в груди и рёбрах. Там, под окрасившейся кровоподтёками кожей, всё горит огнём, а вместо внутренностей — кровавое месиво. От боли — воспоминаний о ней — Вэй Ин теряет концентрацию, и талисман в его руке гаснет. Он блуждает мутнеющим взглядом по пространству вокруг, вылавливает впереди подрагивающее пятно света и даже успевает сделать пару шагов по направлению к нему, прежде чем теряет себя в этой боли окончательно и оседает на пыльный пол.

Сознание стремительно ускользает, словно пытается спастись от разрушающих его воспоминаний в блаженном забвении. Вэй Ин упирается рукой в пол, рвано хватает открытым ртом воздух и тут же давится им, потому что на языке — отвратительный привкус гниющей плоти, тоже знакомый не понаслышке. Он почти не осознаёт себя в пространстве, когда Лань Чжань, наконец, рывком под локоть вздёргивает его на ноги и настойчиво волочит куда-то — вероятно, к выходу.

Опускающиеся на лес сумерки бьют по привыкшим к полумраку глазам подобно полуденному летнему солнцу. Вэй Ин стонет от боли — он и сам уже не понимает, от какой именно, — жмурится и ищет спасения в тени собственной руки, пока его не разворачивают за плечи и не вжимают лицом в тревожно вздымающуюся грудь. А потом тянут вниз, и Вэй Ин с тяжёлым вздохом облегчения падает на сырую землю, чувствуя рядом с собой и вокруг себя надёжную опору чужих рук. Боль накатывает волнами, и каждый прилив захлёстывает Вэй Ина всё сильнее и сильнее, пока не накрывает его с головой, заставляя дрожать от страха и беспомощности перед неумолимо приближающейся смертью. Он чувствует, как захлёбывается кровью, как жжёт глаза от выступающих слёз, и хмурое небо над Безночным городом размывается в большое оранжево-серое пятно.

— Больно, — стонет Вэй Ин. Реальность и воспоминания переплетаются так плотно, что невозможно отделить одно от другого. Вэй Ин цепляется за Лань Чжаня как за то единственное нерушимое, что не под силу стереть из его сердца ни ночным кошмарам, ни пугающим видениям, ни жестоким воспоминаниям, и горит в его руках в бесконечной агонии умирающего тела. — Так больно! Я не могу…

Голос надламывается и срывается на хрип. Боли так много, что уже не понять, в какой части тела она сильнее. Всё, чего хочет Вэй Ин, — чтобы это закончилось. Чтобы боги смилостивились над его душой и оборвали страдания распятого на дне ущелья тела.

Лань Чжань что-то говорит, упрашивает, умоляет о чём-то срывающимся голосом, гладит Вэй Ина по щекам, стирая с них следы непрошенных постыдных слёз. Вэй Ин изо всех сил пытается ухватиться за ощущение его прикосновений, за звуки его голоса, лишь бы всплыть на поверхность затягивающего всё глубже омута воспоминаний и вдохнуть полной грудью. Влажных висков касается ласковое, согревающее тепло, Вэй Ин жадно льнёт к нему и чувствует, как его слабое, никчёмное золотое ядро откликается на зов чуждой ему энергии. И пусть оно слабое и никчёмное, но оно есть, — пульсирует тихо и мерно там, где ему положено быть, — а значит, Вэй Ин живее всех живых.

Бережно вливаемая Лань Чжанем энергия не сразу, но приносит свои плоды: наполняет тело Вэй Ина спокойствием, разрушает помутившие сознание оковы из боли и страха, приносит с собой облегчение и непомерную усталость. Вэй Ин всё ещё мелко подрагивает, когда Лань Чжань рискует отнять одну руку, чтобы бережно передвинуть его головой к себе на плечо и прижать полубоком между расставленных коленей. Глубокий стыд за проявленную слабость накрывает Вэй Ина, и он малодушно позволяет себе спрятать лицо в вороте белоснежного ханьфу — опустошённый и униженный своим же искалеченным сознанием.

Лань Чжань вздрагивает, предпринимает осторожную попытку заглянуть ему в лицо, но, почувствовав отчаянное молчаливое сопротивление Вэй Ина и его вялую хватку на своём вороте, сдаётся. Вэй Ин слышит над ухом тихое: «Всё будет хорошо» и кривит губы в горькой усмешке, сожалея о том, что Лань Чжань вновь вынужден нарушать правила ради него. Врать в Облачных глубинах запрещено.


— Мы поговорим об этом, — даже не спрашивает — утверждает Лань Чжань.

Пропитанный сыростью и прохладой лес утопает в ночи. Вэй Ин зябко ёжится в наброшенной на плечи простой чёрной накидке и с деланной сосредоточенностью ворошит тихонько потрескивающие обломки веток в разгорающемся костре. Сушить их пришлось тем самым талисманом, который Вэй Ин так стремился опробовать, и в целом вышло неплохо. Разве что очень долго. Вэй Ин делает мысленную пометку — подумать над тем, как ускорить процесс без чрезмерного увеличения затрат духовной энергии, — и подбрасывает в костёр ещё несколько веток. Лань Чжань буравит его хмурым, полным тревоги взглядом, и у Вэй Ина язык не поворачивается отмахнуться от его искреннего желания помочь.

— Хорошо, — устало соглашается Вэй Ин. Он откладывает длинную палку, которой ворошил костёр, в сторону, и обнимает себя за плечи, отчасти скрывая лицо за своими же руками. Накидка сдвигается чуть выше и окутывает шею приятным теплом. Вэй Ин тянет за края грубоватой ткани и кутается в неё сильнее, слишком уставший, чтобы щадить чувство собственного достоинства, делая вид, что этому телу нипочём ни холод, ни жара. — Что именно ты хочешь обсудить?

— Как давно у тебя подобные видения? Как часто? Насколько хорошо ты себя контролируешь в такие моменты? Ты… — Лань Чжань запинается, словно сам удивляется своей внезапной словоохотливости, хмурится и продолжает уже тише и спокойнее. — Ты понимаешь, что это опасно, Вэй Ин? Что будет, если подобное произойдёт в разгар ночной охоты и рядом не окажется никого, кто мог бы тебе помочь?

Вэй Ин растерянно моргает — такой прыти он не ожидал — и пытается уложить в своей голове все озвученные вопросы сразу, дабы непременно ответить на каждый из них. Но едва Вэй Ин определяется с тем, какую часть правды и в каком виде преподнести Лань Чжаню и открывает рот, как с губ его срывается совсем не то:

— И тебя тоже не будет?

Если бы можно было забрать слова назад, Вэй Ин сделал бы это незамедлительно. Но сделанного не воротишь. Когда недели напролёт только тем и занимаешься, что балансируешь на самом краю пропасти, очень легко утратить равновесие и оступиться. И когда из-под уставших от постоянной необходимости сохранять равновесие неуклюжих ног вылетает и срывается вниз первый крупный камень, эхо от удара его о дно ущелья разносится так далеко, что это уже не скрыть ничем.

Вэй Ин глубоко вдыхает, стискивает в руках многострадальную накидку, втайне мечтая утонуть в ней с головой, и решительно пинает второй камень вниз — будь что будет.

— Лань Чжань? — тихо окликает он. — Тебя тоже не будет рядом?

— Я бы хотел, — помедлив, отвечает Лань Чжань. — Быть рядом.

— Но?..

— Это решать не мне.

Хрупкий цветок надежды, практически похороненный под бесконечно снедающими Вэй Ина страхами и сомнениями, робко приподнимает ослабшие лепестки навстречу озарившему его солнцу. Вэй Ин вглядывается в лицо Лань Чжаня — смотрит на залёгшую между бровями тревожную складочку, на скрывающие выразительный взгляд опущенные веки, на беспокойно сжатые в тонкую линию губы — и понимает, что просто не в силах жить в неведении ещё четыре бесконечно долгих дня. Что даст ему эта отсрочка помимо растущего отчаяния? Ещё несколько дней наедине? Какой в них смысл, если каждый из этих дней Вэй Ин вынужденно проведёт скованным по рукам и ногам в своих желаниях и словах?

Вэй Ин стягивает с плеч враз потяжелевшую накидку и тянется к Лань Чжаню всем телом — до тех пор, пока не застывает перед ним в совершенно неприличествующей позе, на четвереньках. Да так близко, что можно разглядеть золотистые крапинки в его распахнутых от неожиданности глазах.

— Я очень хочу кое-что сделать, Лань Чжань, — шепчет Вэй Ин, потому что только на грани шёпота удаётся скрыть испуг в голосе, и касается запачканными в земле пальцами его лица. На щеке Лань Чжаня остаётся неаккуратный грязный след, Вэй Ин зачем-то порывается стереть его и ожидаемо делает лишь хуже. Он издаёт неловкий смешок, но замолкает, едва наткнувшись на потемневший взгляд Лань Чжаня. Под этим взглядом Вэй Ин сглатывает и слегка теряет в своей уверенности. — Ничего не спросишь? И даже не станешь ругаться на то, что я тебя запачкал?

— Вэй Ину можно всё, — выдыхает Лань Чжань.

Эти слова становятся тем самым кувшином вина для храбрости, которого Вэй Ину так сильно не хватало всё это время, и вместо ответа он, наконец, делает то, о чём мечтал так давно и так отчаянно: целует Лань Чжаня.

Губы у того неожиданно мягкие, тёплые и такие… податливые, что Вэй Ин смелеет и прижимается к ним сильнее, и если их робкая ответная дрожь ему только чудится, то это самый восхитительный самообман, что ему доводилось пережить за обе жизни. Вэй Ин едва ли может вспомнить, что именно собирался этим поцелуем проверить, потому что простое, неловкое соприкосновение губ оказывается и слаще самой спелой локвы, и острее любого щедро сдобренного специями блюда. Он тихо стонет, слегка сбитый с толку новизной ощущений, — ни один сборник весенних картинок, прошедший через его руки, и на десятую долю не способен был передать то, насколько приятными могут быть поцелуи, — и пропускает момент, когда мягкие и тёплые губы Лань Чжаня осторожно приоткрываются ему навстречу.

Почувствовав влажное прикосновение к своим губам, Вэй Ин отстраняется и недоверчиво касается оставшегося на них следа кончиком пальца. Лань Чжань прослеживает это движение всё тем же тяжёлым взглядом, отводит его руку от лица и бережно проводит по его нижней губе большим пальцем.

— Земля, — зачем-то говорит он. Вэй Ин непонимающе моргает, не способный прямо сейчас думать ни о чём, кроме того, как сильно ему хочется поцеловать Лань Чжаня ещё раз. Может быть, даже не один, а несколько. Несколько десятков раз, к примеру. — Вэй Ин, — зовёт Лань Чжань, вынуждая его уделить чуть больше внимания происходящему вокруг, — я тоже хочу кое-что сделать.

Вэй Ин заторможенно кивает, мысленно согласный на что угодно, — и забывает, как дышать, когда Лань Чжань уже сам накрывает его губы своими. В его поцелуе больше силы и напора, но вместе с тем невероятно много нежности, и Вэй Ин неосознанно поддаётся этой настойчивости, послушно размыкает губы и позволяет Лань Чжаню творить с собой всё, что ему вздумается. Лань Чжань тоже неопытен, это чувствуется в том, как он осторожничает в своих действиях. Но уверенности в нём в разы больше, а вместе с ней — и смелости зайти дальше робких касаний. Он мягко покусывает и сминает губами неожиданно чувствительную к ласке обветренную кожу губ Вэй Ина, проводит кончиком языка между ними, вырывая из него глухой, наполненный растерянностью и удовольствием стон. Один короткий поцелуй, но ощущений в нём так много, что у Вэй Ина непременно подкосились бы колени, если бы он и так уже на них не стоял.

Когда поцелуй заканчивается, разомлевший Вэй Ин с трудом вспоминает, где он, жадно вдыхает прохладный ночной воздух и смотрит на Лань Чжаня с немым вопросом, не в силах собрать поплывшие мысли в кучу и сформулировать из них хоть что-нибудь внятное вслух.

— Если ты захочешь, я буду рядом, Вэй Ин, — тихо произносит Лань Чжань, ласково оглаживая пальцами его разрумянившуюся щёку. — Так было прежде и так будет всегда.

— Я хочу, — выдыхает Вэй Ин и льнёт к его руке, на мгновение прикрыв глаза. Как же давно он хотел почувствовать тепло этих рук и не ощущать себя при этом вором, крадущим это тепло под знаком доброты и снисходительности. — Лань Чжань, — робко зовёт он и вновь понижает голос до шёпота, — я, кажется, люблю тебя уже очень давно.

Уши Лань Чжаня так стремительно окрашиваются в чудесный алый, что Вэй Ин не успевает и глазом моргнуть. Он завороженно трогает пылающую жаром смущения кожу и счастливо вздыхает, стоит Лань Чжаню чуть повернуть голову и коснуться губами его запястья. Говорить не хочется. Хочется касаться, бездумно и ласково, выплёскивая всю накопившуюся за годы одиночества любовь и нежность, сладко целоваться и ни о чём не думать до самого утра. Лань Чжань как будто бы разделяет каждое из желаний Вэй Ина: затягивает к себе на колени, прижимается коротким поцелуем к приподнятому уголку губ, ведёт губами выше вдоль скулы, отводит в сторону мешающую прядь волос и целует Вэй Ина за ухом. А после — обнимает его крепко-крепко, прячет лицо и шепчет едва слышно, согревая дыханием шею: «С самой первой встречи смотрел только на Вэй Ина», и это лучше тысячи самых высокопарных и громких признаний.


Когда костёр начинает прогорать, и на плечи опускается ночная прохлада, Вэй Ин слегка потерянно оглядывается вокруг в поисках отброшенной палки, но в тусклых отблесках огня уже затруднительно разглядеть на земле хоть что-то дальше пары чи. Вэй Ин вздрагивает от прохладного порыва ветра и жмётся ближе к тёплому телу рядом, чем заслуживает одобрительное мычание Лань Чжаня и накинутую поверх спины накидку. Он чувствует шевеление руки за своей спиной, шипение углей в костре, и всё вокруг становится чуточку ярче благодаря разгоревшемуся с новой силой пламени.

— Что ты сделал? — любопытствует Вэй Ин, заглядывая в лицо Лань Чжаню снизу вверх.

— Воздушный талисман, — поясняет тот и бережно поправляет норовящую сползти с плеч Вэй Ина накидку. — Всё ещё холодно?

Вэй Ин пробирается руками под полы его верхнего ханьфу, пристраивает подмерзающие ладони на тёплых боках и довольно вздыхает:

— Уже нет. Когда-нибудь это тело окрепнет и перестанет требовать к себе столько внимания… А до тех пор тебе придётся позаботиться о нём, второй молодой господин Лань.

— Мгм, — безо всякого стеснения соглашается Лань Чжань. — Позабочусь о Вэй Ине.

Тон, которым он произносит последнюю фразу, наводит Вэй Ина на мысли, которые прежде не посещали его. Удивленный тем, каким же слепцом он был когда-то во всём, что касалось слов и действий Лань Чжаня, и каким простым и ясным всё стало теперь, Вэй Ин вертит эти мысли и так, и этак, прежде чем всё же решается озвучить их вслух.

— Лань Чжань… — неуверенно зовёт он, чуть отстранившись, чтобы лучше видеть лицо Лань Чжаня. — А тогда, все эти твои увещевания об опасности тёмного пути и настойчивые просьбы вернуться с тобой в Гусу… Ты ведь вовсе не осуждал меня, да? Не наказать хотел?

Выражение лица Лань Чжаня сменяется с умиротворённого на виноватое. Он поджимает губы и стыдливо опускает взгляд.

— Беспокоился, — бормочет едва слышно. — Хотел помочь.

— Ох, Лань Чжань, — выдыхает Вэй Ин беспомощно. Приходится повозиться, чтобы высвободить руки из ставших неожиданно крепкими объятий. Но эта заминка стоит того, когда Вэй Ин получает возможность обнять ладонями лицо Лань Чжаня и встретиться с ним взглядом. — Смотри на меня и слушай внимательно. В том, что я себе надумал тогда, нет твоей вины, ясно? Ты сделал всё, что мог, но я… Я был отравлен тёмной энергией и чем дальше, тем сильнее, опьянён доставшейся мне силой, скован тайной о золотом ядре и чрезмерно подозрителен. От любого, кто пытался заговорить со мной об этом, я старался держаться подальше, потому что так было безопаснее, и неважно, кто именно это был. Лань Чжань, даже скажи ты мне в открытую тогда, что беспокоишься, я едва ли поверил бы твоим словам.

Лань Чжань хмурится, но, помедлив, всё же кивает, признавая правоту Вэй Ина.

— И я помню, — продолжает Вэй Ин, — что между нами не должно быть «Спасибо» и «Прости», но мне жаль, Лань Чжань. Мне так жаль, что своими словами и поступками я причинил тебе столько боли. Если бы я только знал… В те дни — последние дни — мне так хотелось, чтобы рядом был хоть один человек, желавший искренне поддержать меня. Кто-то, кому был бы нужен Вэй Усянь, а не Старейшина Илина и его проклятая печать. Прости, что не узнал тогда этого человека в тебе.

Изменилось бы что-то, если бы тогда, в далёком прошлом, Лань Чжань смог подобрать правильные слова и выразить свои чувства иначе, нежели через преследование и невнятные просьбы? Едва ли. Слишком сильно тогда прогремело имя Старейшины Илина на всю поднебесную, слишком настойчиво и долго он ворошил осиное гнездо, чтобы ему позволили уйти безнаказанным. Слишком глубоко Вэй Ин впустил в себя тьму уже там, на горе, чтобы сметь надеяться, что она даст ему ускользнуть из своих цепких когтей и прожить оставшиеся годы в тишине и покое.

Время после возвращения Вэй Ина с горы Луаньцзан, вероятно, навсегда останется самым тяжёлым и мрачным воспоминанием для них обоих. В особенности последние дни, насквозь пропитанные горем потери — у каждого своей — и глубоким отчаянием. Но теперь у них есть здесь и сейчас, где они вместе. Теперь у Вэй Ина есть золотое ядро — слабое, пока ещё плохо развитое, но есть. Больше нет нужды тревожиться о том, как долго проживёт истощённое постоянным использованием тёмной энергии тело, и в тёмном пути нужды тоже нет. Вэй Ин никогда не забудет всё, чему обучился в прошлой жизни, и при необходимости не побрезгует использовать свои знания во благо, но теперь этот путь — не единственный. Залежавшийся в ножнах Суйбянь однажды обязательно вновь ляжет в окрепшую руку Вэй Ина и со свистом рассечёт воздух. Сколько бы лет самосовершенствования ни отделяло его от возможности прожить долгую жизнь заклинателя, Вэй Ин наверстает их все. Ради прошлого себя, отдавшего другим всё, что у него было, и ради Лань Чжаня.

— Вэй Ин? — настороженно окликает его Лань Чжань и трогает за запястье, чтобы привлечь его внимание. — Всё хорошо? Ты ещё здесь?

Вэй Ин с улыбкой качает головой:

— Просто задумался. О, ты напомнил мне… мы так и не договорили тогда. — Он смущённо вздыхает, но не позволяет себе отступить: стоит начинать привыкать к таким вещам, ведь правда? — Поцелуи, как оказалось, очень сильно отвлекают.

— Мгм, — так же смущённо отзывается Лань Чжань.

Возвращаться к неприятному разговору совсем не хочется, но дело принимает слишком крутой оборот, чтобы пускать всё на самотёк, да и проблема отныне не лично Вэй Ина, а их общая. Он слегка ёрзает, принимает наиболее удобное положение, далёкое от отвлекающих почти так же сильно как и поцелуи объятий, и задумчиво трёт пальцем кончик носа, размышляя, с чего бы начать.

— Так… посмотрим… — вздыхает Вэй Ин. — Вероятно, ты не будешь удивлён, если я скажу, что мне снятся кошмары с тех пор, как Мо Сюаньюй вернул меня к жизни. Было бы странно, если бы не снились. — Лань Чжань мягко поглаживает его ладонь в знак утешения. — Иногда это походит на видения. Я будто брежу наяву, чувствую всё так полно и ярко, как по-настоящему, как… ну… сегодня днём. Очень похоже на «Сопереживание», только вместо чужих воспоминаний — мои. И толчок извне помогает проснуться, как мы уже выяснили опытным путём.

Вэй Ин поправляет сползающую с плеч накидку и скрещивает руки на груди, продолжая удерживать края тяжёлой плотной ткани между пальцами. Правда, трудно сказать, мёрзнет ли он из-за прохладного ветра или же из-за неприятных, пробирающих до мурашек воспоминаний о невыносимой боли в переломанных во всём теле костях. Прежде Вэй Ин пребывал в блаженном неведении о своих последних мгновениях перед смертью и представить не мог, насколько мучительными и страшными они были.

Лань Чжань, до этого момента сосредоточенно слушавший каждое его слово, тянется к нему и аккуратно приподнимает складки ткани вокруг шеи, чтобы прикрыть её от холода. Вэй Ин одаривает его слабой благодарной улыбкой.

— Ещё… — продолжает он через силу, больше в надежде отвлечься от мыслей о своей смерти, чем из желания поделиться как можно большими подробностями своего состоянии, — я устаю быстрее, чем прежде. Возможно, это началось давно, но не так сильно бросалось в глаза, потому что после возвращения в Облачные глубины я много спал просто от безделья и думал, что чувствовал себя разбитым именно из-за этого. Но сейчас даже день на ногах выматывает меня подозрительно сильно, и сомнительно, что дело тут в слабом теле Мо Сюаньюя. По крайне мере, я надеюсь, что год тренировок принёс куда больше пользы, чем ощущается сейчас, — невесело усмехается Вэй Ин и опускает взгляд.

Больше ему рассказать нечего, но и этого так много, что Вэй Ин чувствует себя будто бы вывернутым наизнанку. Прежде ему и в голову не приходило искать у других сочувствия, поддержки и помощи, да и те самые «другие» не особо-то рвались предлагать ни первое, ни второе, ни третье. Искать способы справиться со всем самостоятельно для Вэй Ина было так же естественно, как и дышать, и даже отзывчивую к чужим бедам шицзе он никогда не смел тревожить своими заботами. Ломать собственные устои изнутри — труднее, чем кажется.

— Когда закончим здесь, — тихо говорит Лань Чжань, — я отведу тебя в Гусу. Мы вместе выясним, что с тобой происходит, Вэй Ин.

— Хорошо, — Вэй Ин прислоняется к Лань Чжаню, чтобы устроить потяжелевшую голову на его твёрдом и вместе с тем невероятно удобном плече. Уже сильно за полночь и следовало бы поспать хоть немного, прежде чем возвращаться поутру в храм, мрачной тенью возвышающийся неподалёку от выбранного для привала места. Но этот разговор словно выпивает из Вэй Ина последние оставшиеся после волнительных признаний силы: он готов уснуть прямо так. — Я пойду с тобой в Гусу. Куда угодно пойду, если ты позовёшь, Лань Чжань.

Лань Чжань обнимает его и издаёт звук, очень сильно похожий на довольное «Мгм», но Вэй Ин чувствует себя слишком уставшим для того, чтобы поддразнить его за это. Ему так тепло, спокойно и хорошо, что всё остальное уже не имеет значения.