После осмотра тел и внутренней территории храма, а также нескольких попыток провести «Расспрос» знают они едва ли немногим больше, чем вчера. Никаких следов тёмной энергии ни внутри, ни снаружи, не считая остаточного следа от разрушенного барьера. Никаких следов неупокоенных душ — либо девушки были убиты не в храме, либо души их по какой-то причине покинули это место. Следы крови имеются и на стенах, и на полу, и даже на алтаре в центре зала, но по ним трудно определить, какой они давности, а значит, невозможно сказать наверняка, принадлежит ли эта кровь найденным девушкам или кому-то, кто встретил здесь свою смерть многим раньше.

Вэй Ин растерян и заинтригован одновременно: прежде ему не доводилось сталкиваться с полнейшим отсутствием зацепок. Всегда есть что-то — слухи, вещи, души, — что рано или поздно выводит на след виновника всех бед.

Вещи, конечно, есть и тут, но и от них толку чуть. О чём могут сказать дорогие одежды и украшения? Что все три девушки — достаточно знатного происхождения, чтобы позволить себе такие наряды. Пропади такая, и беспокойные родственники сразу забьют тревогу и поднимут на ноги всех и вся, чтобы хотя бы тело, да найти. А тут сразу три, и не похоже, чтобы хотя бы одну из них искали: два из трёх тел уже начали разлагаться, и, вероятно, последнюю девушку выбирали с той же тщательностью.

Что ж, Вэй Ин сам желал «дело поинтереснее», и он его получил. Порой мысли — чересчур материальная вещь.

Вэй Ин в который раз проходится вдоль тел, цепляясь взглядом за всё подряд в надежде, что они всё же упустили какую-то деталь. Было бы видно лица… Но за ниспадающими с опущенных голов длинными волосами ничего не разглядеть, а снимать и вообще хоть как-то трогать тела прежде, чем души убитых будут упокоены, — плохая идея.

— Украшения, — замечает Лань Чжань спустя несколько долгих цзы. — Они… похожи.

Чтобы понять, о чём именно идёт речь, приходится разжечь талисман поярче и как следует приглядеться. И да, Лань Чжань прав: сходство украшений очевидно. Идентичность тонко очерченных узоров, высеченных по поверхности золота, бросается в глаза не сразу из-за того, что подрагивающие блики от нескольких источников света успешно скрадывают часть того, что доступно взгляду.

Вэй Ин подходит вплотную к тому телу, что пребывает в наиболее сохранившемся состоянии, поднимает талисман повыше и внимательно изучает вязь узора на обхватившем тонкое запястье браслете. Работа очень качественная и аккуратная, резьба по металлу выполнена идеально, без малейших неровностей — сразу видно руку опытного мастера. Украшения, подобные этому, едва ли сыщешь на рынке: такие продают в лавках при мастерских или же вовсе делают на заказ. И пусть это всё ещё затруднительно назвать зацепкой, но это — уже что-то.

— Допустим, все три девушки закупились в одной лавке или же у одного и того же мастера, — предполагает Вэй Ин, обернувшись к Лань Чжаню. — Какова вероятность того, что все трое просто были проездом в одном и том же городе, приблизительно в одно и то же время с разницей в одну-две луны?

Лань Чжань отвечает ему красноречивым взглядом: вероятность подобного совпадения ничтожно мала.

— Ты прав, — соглашается Вэй Ин. — Но уж в одном-то городе, пусть даже и большом, пропажу трёх представительниц знати подряд точно бы заметили, и кто-то уже взялся бы расследовать это дело.

— Может, кто-то и брался, но не справился, — поправляет его Лань Чжань.

Вэй Ин уверенно качает головой:

— После делёжки земель Вэней здешняя территория до самых границ Цинхэ была передана под управление клана Цзян. Мнением Цзян Чэна на сей счёт тогда никто особо не интересовался, и он, вероятно, до сих пор тихо бесится с этого, но складывать с себя полномочия не стал бы. Если бы это дело оказалось не по силам другим заклинателям, рано или поздно за него взялись бы люди Цзян Чэна. Не думаю, что и они не справились бы. Какие ещё у нас варианты?

Они оба смолкают, задумавшись. Измотанный богатой на впечатления и отчасти бессонной ночью, Вэй Ин опускается на край опоясывающего алтарь выступа и прислоняется затылком к прохладному камню. Он бы с радостью не думал вовсе и сменил бы неприветливый храм с разлагающимися мертвецами на стенах на тепло и уют объятий Лань Чжаня, в которых проснулся уже сильно позже рассвета и которые с такой неохотой вынужден был покинуть после подкупа в виде нескольких поцелуев. Больше всего на свете Вэй Ину сейчас хочется вернуться в город, снять комнату на постоялом дворе и не выпускать из неё Лань Чжаня недели две кряду: говорить с ним, целовать его, прикасаться к нему до тех пор, пока не придёт осознание, что всё это — на самом деле. Что и луну, и две, и десять лун спустя Лань Чжань будет смотреть на него всё с той же затаённой нежностью и теплотой и, как и обещал, больше никуда не уйдёт.

Но даже Вэй Ин при всём своём бесстыдстве воспитан с непререкаемым знанием, что долг заклинателя — превыше всего. Каким бы сильным ни было желание в кои-то веки урвать у жизни толику счастья лично для себя, Вэй Ин понимает, что здесь и сейчас — не время и не место. Ему стоит немалых трудов запретить себе даже вскользь думать о том, что ещё из изображённого на виденных им весенних картинках намного приятнее в реальности, нежели он мог когда-либо представить. Кое-что Вэй Ин, конечно же, пробовал сам, когда был ещё достаточно юн и беспечен, чтобы находить свободное время для своего естественного юношеского любопытства. Но одного взгляда на Лань Чжаня достаточно, чтобы понять: всё, что Вэй Ину довелось попробовать, по силе впечатлений несравнимо даже с простым предвкушением незнакомой прежде близости чужого тела. И им, так глупо потерявшим столько времени, не хватит и сотни ночей подряд, чтобы насытиться этой близостью сполна, а значит, нужно закончить с этим делом поскорее.

Вэй Ин направляет в тускнеющий талисман ещё немного духовной энергии, и огонь разгорается ярче, бросая на замершую посреди зала фигуру Лань Чжаня мягкие тени. Меж рассыпанных по его спине чёрных прядей ниспадает конец нежно-голубой лобной ленты, и вид её неожиданно наталкивает Вэй Ина на мысль — пока ещё смутную, но совершенно точно дельную. Вэй Ин смотрит на эту ленту долго и вдумчиво, терпеливо выжидая, пока мысль оформится в полноценную идею, и, наконец, чувствует, что вот оно — та самая зацепка, которой им так не хватало.

— Лань Чжань! — окликает он и, когда тот оборачивается, сам же спешно подрывается с места, чтобы подойти и успеть подцепить ускользающую из виду ленту. Лань Чжань бросает короткий взгляд на перехваченный конец ленты и вопросительно смотрит на Вэй Ина. — Лобные ленты представителей главной ветви клана Лань и приглашённых учеников внешне отличаются, да?

— Так и есть, — подтверждает Лань Чжань.

— Но если поставить тебя и какого-нибудь приглашённого ученика рядом, нетрудно догадаться, что вы из одного ордена. Лань Чжань, — выдыхает Вэй Ин, — а что, если украшения на этих девушках схожи не потому, что куплены в одной лавке или сделаны на заказ у одного мастера, а потому, что это — традиционные украшения в их семье? Помнишь ту историю с кланом Чан? А город И? Если поместье расположено вдали от города и дороги, а в живых не осталось никого, кто мог бы поднять шум, как быстро хоть кто-то прознает о постигшей целую семью трагедии? Вот только… — он отпускает ленту и оглядывается на тех двух девушек, что были убиты гораздо раньше, — это не объясняет такой большой разрыв во времени между убийствами.

Лань Чжань согласно кивает:

— Для мести или сведения счётов — слишком сложно.

— Сюэ Ян с тобой не согласился бы, — хмыкает Вэй Ин. — Но ты прав: едва ли найдётся второй такой безумец. Здесь что-то другое.

В конце-концов они решают вернуться в город и поспрашивать местных, опираясь на свои скупые предположения: должен же хоть кто-то хоть что-то знать. Вэй Ину не нравится надеяться на удачу, но в данном случае иного выхода нет — три безымянных тела без каких-либо опознавательных следов оставляют слишком много простора для выстраивания догадок. Прежде чем двинуться в обратный путь Лань Чжань запирает вход в храм, а Вэй Ин устанавливает вокруг него барьер сильнее и надёжнее прежнего и вешает поверх сигнальный талисман. Если за время их отсутствия кто-нибудь попытается проникнуть на территорию храма, Вэй Ин узнает об этом в то же мгновение. Не то чтобы он всерьёз рассчитывает застать убийцу на месте преступления, но чем гуй не шутит.


Наньян, ещё накануне полнившийся непрерывным гулом разговоров, криками торговцев, да искристым смехом выпущенных на улицы после непогоды детей, нынче встречает Вэй Ина и Лань Чжаня тишиной за высокими стенами. Наглухо закрытые ворота выглядят совершенно негостеприимно, отсутствие стражников на постах — наводит на определённые подозрения. Всё это уже отчасти знакомо и навевает не самые приятные воспоминания: об изувеченных телах на залитых кровью улицах, об искрах чистого безумия в насмехающемся взгляде, о горьком на вкус тумане и сиротливо опустевших домах, о немом плаче над осколками разбитой души.

Вэй Ин стряхивает с себя тяжесть этих воспоминаний дёрганным движением плеч и на пробу стучит в ворота. Дерево под рукой ещё сырое — не успело просохнуть после недавних дождей, — и к коже липнет мелкая труха. Вэй Ин обтирает её о подол ханьфу, прислушивается какое-то время в надежде уловить по ту сторону ворот хоть какой-то звук, но в ответ — по-прежнему глухая тишина. Это не значит, что с жителями города обязательно случилось что-то плохое, но Вэй Ин не дурак и умеет складывать два и два: едва ли их визит в храм и то, что происходит здесь, можно считать совпадением.

Массивные ворота, укреплённые железной решёткой по всей поверхности, не поддаются даже под натиском рук Лань Чжаня: лишь скрипят коротко и оглушительно громко, да с продавленных железом мест на землю сыплется мелкая древесная труха. Лань Чжань слегка отступает назад, притягивает Вэй Ина к себе за талию и с лёгкостью взмывает вверх, туда, где в ночи за внешним ограждением на стене проглядывают очертания смотрового пункта — тоже пустующего.

Вэй Ин несколько растерянно раздумывает над тем, стоит ли гордости ради отстоять свою самостоятельность в отношении любого вида передвижений, кроме полёта на мече. Но когда Лань Чжань ласково проводит ладонью вдоль его поясницы, прежде чем убрать руку, возражения отпадают сами собой. Потому что это не просто забота, это — безмолвное проявление любви человека, долгое время лишённого возможности делиться ею с тем, кому она предназначена. Вэй Ин принимает её со столь же безмолвной благодарностью, нежно коснувшись руки Лань Чжаня, и клянётся себе, что никогда и ни за что не станет одёргивать его в этих проявлениях. Всё, что Лань Чжань пожелает ему дать, Вэй Ин встретит с улыбкой и трепетом в сердце и обязательно сполна воздаст в ответ. После стольких лет страданий и одиночества они это заслужили — просто любить друг друга так, как того хочется.

С высоты стены город выглядит пустым и даже как будто бы оставленным в спешке. Прилавки на раскинувшейся за воротами вымощенной камнем площади ещё ломятся под тяжестью брошенных торговцами товаров — от тяжёлых разноцветных рулонов ткани до рукодельных безделушек разной степени ценности. Ветер разносит по округе густой запах всевозможных специй и испечённых поутру булочек, которые к исходу ночи непременно зачерствеют и сгодятся разве что на корм животным. Но вот где-то внизу тихо хлопают спешно закрытые ставни, в одном из домов поблизости от площади мелькает короткая тусклая вспышка света — от зажженной свечи или лампы, — и Вэй Ин выдыхает с облегчением: самые страшные предположения можно смело отмести в сторону.

Причина внезапной пугливости горожан даёт о себе знать даже быстрее, чем Вэй Ин на то рассчитывал. Поначалу он принимает её за шевельнувшийся на ветру отрез ткани — из тех, что до сих пор развешены на просушку между двумя соседствующими с площадью узкими улочками. Но вот Вэй Ин улавливает ещё одно движение, и ещё — плавное, словно бы порхающее, совершенно беззвучное, — и привлекает внимание Лань Чжаня прикосновением к руке, чтобы кивком указать ему нужное направление.

Размытый женский силуэт в пурпурном одеянии замирает в тени широкого навеса цветочной лавки, будто не уверенный, куда ему следует идти, и, к удивлению Вэй Ина, вежливо стучит в запертую дверь. На стук, конечно же, никто не выходит: только глупец или совершенно бесстрашный человек рискнёт впустить в свой дом неприкаянно блуждающего по округе духа. Выждав немного, дух отходит от цветочной лавки, потерянно оглядывается по сторонам и прячет лицо в своих маленьких, изящных ладонях, обвешанных дорогими золотыми украшениями. Узкие плечи вздрагивают раз, второй, и над погружённым в тишину городом разносится пронзительный тихий плач — плач, полный безудержной тоски, боли и непонимания.

Так страдают души тех, кто ушёл из жизни слишком рано и слишком внезапно, зачастую на заре чего-то прекрасного и долгожданного. Вырванные из потока жизни, они едва ли до конца осознают, что отныне их ждёт только один путь — упокоение и вступление в круг перерождений. Отрицание собственной смерти сковывает эти души прочнее мелодии призыва и тяжёлыми кандалами притягивает к земле. И если не найдётся поблизости заклинателя, способного упокоить их в должный срок, боль, тоска и непонимание в конце концов оборачиваются гневом, а гнев в свою очередь — безудержной жаждой мщения.

— Идём, — тихо окликает Лань Чжаня Вэй Ин. — Она не причинит нам вреда.

Лань Чжань кивает, перехватывает его руку в свою, и вместе они бесшумно спускаются вниз. Дух едва ли замечает их, поглощённый своей печалью, и чем дольше остаётся он неподвижным, тем отчётливее проступают его прежде смазанные очертания: густые чёрные волосы, заколотые в высокую причёску золотыми шпильками с россыпью янтаря, многослойные пурпурные одеяния, расшитые золотой нитью, выбеленная кожа нежных, не знавших грубой работы рук. И пусть всё это на первый взгляд не имеет ничего общего с девушками из храма, Вэй Ина не покидает ощущение, что дух, изливающий свою печаль безлюдным улицам, — это одна из них. Быть может, та, что умерла совсем недавно, — это объяснило бы столь потерянное состояние души.

Желая помочь и, если повезёт, убедиться в своей правоте, Вэй Ин собирается подойти ближе, но встречает неожиданное сопротивление: Лань Чжань всё ещё крепко удерживает его за запястье и отчего-то настойчиво качает головой. Чем спорить и привлекать к себе излишнее внимание, Вэй Ин решает довериться его предчувствию и послушно остаётся на месте. В конце-концов, Лань Чжань — талантливый и опытный заклинатель, успевший побывать на куда большем количестве ночных охот, чем Вэй Ин. Иногда разницу в тринадцать прожитых лет невозможно игнорировать при всём желании.

Как ни странно, предчувствие не подводит Лань Чжаня. Второй силуэт, столь же размытый, каким поначалу был первый, возникает на другом конце улицы. Он приближается резко, порывисто, в нём нет ни капли виденной прежде лёгкости, и пурпурные его одеяния не летят — волочатся по земле, придавленные незримой тяжестью. Этот дух слишком быстр, слишком беспокоен, он мечется от дома к дому, от порога к порогу подобно загоняемому на охоте подбитому зверю. Вэй Ин прислушивается к нему, но не чувствует ничего, кроме обиды и гнева: этот дух уже шагнул за грань, и велика вероятность, что простым упокоением делу уже не помочь.

— Подождём третью, — на грани слышимости произносит Лань Чжань, крепче сжимая его запястье.

Уверенность в его голосе побуждает Вэй Ина присмотреться к двум духам повнимательнее и приводит его к выводам куда более любопытным. Яркий пурпур свадебных одеяний, традиционные украшения, передающиеся из поколения в поколение внутри одной семьи, три юные девушки, убитые со значительной разницей во времени, — всё это кажется ему знакомым. И стоит немного поднапрячь память, как всё встаёт на свои места.

— Лань Чжань! — восклицает Вэй Ин, позабыв об осторожности. — Я знаю, где искать третью душу!

Найти дорогу к резиденции главы клана Шу не составляет труда: это самое высокое и самое помпезное здание во всём городе, с вычурно ярким и богатым на украшения фасадом. Подобная зажиточная роскошь совсем не вяжется с общим состоянием города, пусть и большого и опрятного на вид, заметно процветающего за счёт торговли, но всё ещё хранящего на себе нелицеприятный отпечаток далёкой войны пяти орденов. Вэй Ин силится, но не может припомнить ни сам клан Шу, ни его участие в войне, в своё время значительно обогатившей немало тогда ещё молодых и наиболее пострадавших от Вэней кланов и орденов. Осыпать же главу Шу таким впечатляющим приданым, да ещё и в троекратном размере, могли бы разве что Цзини. Но вот ведь беда: наследник у клана Цзинь только один, и Вэй Ин совершенно точно уверен, что выскочит замуж раньше него хотя бы потому, что над ним не квохчет наседка Цзян Чэн.

Так были ли женихи вообще?

Распахнутые настежь ворота, опустевший внутренний двор и надрывный, срывающийся на хрипы крик из глубины дома подсказывают, что уже слишком поздно. Однако же вокруг нет ни обезображенных тел слуг, ни следов крови, ни иных намёков на буйство разгневанного мстительного духа. Вэй Ин тянется к Чэньцин, осторожно наигрывает короткую, вопрошающую мелодию. Ответ приходит мгновенно — резкий и яростный, но вместе с тем полный мольбы, — и Вэй Ин с тихим вздохом опускает руки.

«Позволь мне, — шепчет дева Шу. — Позволь забрать то, что он отнял у нас. Он нам должен. Он обязан оплатить долг».

Голос её дрожит и звенит от злости, но Вэй Ин не чувствует в ней и десятой доли того гнева, что кипел в нём самом, пока Вэнь Чао валялся у него в ногах и молил о пощаде. Вэй Ин тогда смотрел на него и не чувствовал ничего, кроме неумолимого желания отрезать от Вэнь Чао по куску мяса за каждого убитого по его приказу адепта ордена Цзян и резать так медленно и аккуратно, чтобы эта мразь прочувствовала каждую из тех смертей как свою собственную и пережила их все.

Будь Вэй Ин мстительным духом, он поступил бы именно так. Увы, но с горы Луаньцзан он вернулся пусть и выгоревшим изнутри, но всё же человеком. И то, с каким упорством Лань Чжань желал удержать его на Светлом пути, удержать Вэй Ина среди живых, подарило Вэнь Чао быструю и относительно лёгкую смерть.

Может быть, именно по этой причине, — потому, что Вэй Ин видит в деве Шу себя, — он решительно удерживает Лань Чжаня рядом с собой:

— Позволь ей сделать это, Лань Чжань.

Он и сам не верит, что говорит это, но чувствует, что так нужно. Смерть Вэнь Чао не принесла Вэй Ину ни смирения с обрушившимся на него горем, ни успокоения, напротив лишь преумножив снедавшее его тогда ощущение собственного бессилия. Но в смерти ублюдка, оросившего кровью сотни ли по всей Поднебесной, определённо был толк, стоило лишь задуматься над тем, сколько невинных жизней это помогло сохранить в будущем. Месть, как избавление от тварей в обличии людей, — то, чему Вэй Ин не считает нужным препятствовать.

— Ты знаешь, что так будет правильно, — мягко добавляет Вэй Ин. — Она заслужила право на отмщение. Все они.

Лань Чжань всё ещё не выглядит убеждённым, напряжённо стискивает меч в своей руке, поджимает в недовольстве свои прекрасные пухлые губы. Его внутренняя борьба столь очевидна, что Вэй Ин лишь ещё сильнее преисполняется любовью к нему. И дело даже не в том, как смело Лань Чжань, с детства привычный судить обо всём исключительно с высоты учений своего ордена, подвергает эти учения сомнению. А в том, как бережно и внимательно он относится ко всему, что говорит Вэй Ин, каким важным считает каждое оброненное им слово.

— Месть не принесёт им успокоение, — напоминает Лань Чжань.

Вэй Ин вспоминает тропу, усеянную телами простых крестьян, безжалостно перебитых Цзинями забавы ради, вспоминает, как плакала по погибшим флейта в его руках и как вторил ей в отдалении гуцинь, и печально улыбается:

— Для этого здесь мы.


С юными девами Шу они прощаются с наступлением часа быка. Шу Джиао, самая младшая из трёх сестёр, убитая последней во славу преумножения семейных богатств, робко просит о небольшом одолжении — передать послание сыну хозяйки цветочной лавки, человеку, с которым прежде она мечтала однажды связать свою жизнь. Вэй Ин бережно переносит на чистый лист мольбы о прощении и заверения в глубокой и нежной любви и отпускает Шу Джиао с миром. Однако же отдать послание лично в руки тому, кому оно предназначено, у Вэй Ина не хватает смелости: едва ли он сможет спокойно смотреть, как чьё-то сердце разбивается во второй раз, особенно теперь, когда сам только-только склеил то, что бьётся в груди Лань Чжаня.

Лань Чжань понимает его без слов и относит письмо сам, оставив Вэй Ина ждать в тени. По возвращении по его лицу затруднительно прочесть что-либо кроме лёгкой усталости — нарушенный ради ночной охоты режим сна даёт о себе знать, — но Вэй Ин догадывается, что и Лань Чжаню этот разговор дался нелегко.

Выполнив обещание, они без особого на то желания возвращаются в опустевший дом главы Шу — если дух его цел, негоже позволять ему бродить неприкаянным и доставлять неприятности местным жителям, — но не находят ни малейшего следа его присутствия. Будто не только тело его было изувечено до неузнаваемости, но и душа разбилась на сотни мельчайших осколков и затерялась на границе миров.

На то, чтобы разрешить все вопросы, связанные с похоронами, и отправить главе ордена Цзян письмо с настоятельной просьбой обратить свой взор на расположенный на отшибе его владений Наньян, ныне оставшийся не только без защиты, но и без ответственного за нужды города главы, уходят остаток ночи и вся первая половина дня. Вэй Ин садится за письмо крайне неохотно, совершенно точно уверенный в том, что Цзян Чэн без труда узнает его пляшущий почерк и оттого едва ли воспримет написанное всерьёз, и Лань Чжань, поддавшись на его уговоры, соглашается поставить под письмом свою подпись. Каким бы предвзятым ни был Цзян Чэн, слова, засвидетельствованные Верховным заклинателем, он игнорировать не посмеет. По крайней мере, Вэй Ин надеется на это.

Не желая пересекаться с людьми Цзян Чэна и давать какие-либо разъяснения относительно безвременной кончины главы Шу и трёх его прекрасных дочерей, они задерживаются в городе лишь для того, чтобы отобедать перед дальней дорогой. Хозяин трактира щедро проставляется выпивкой в знак благодарности за помощь с духами, но Вэй Ин вынужденно ограничивается одним кувшином. До Облачных глубин больше дня пути по воздуху — было бы, будь у них два меча вместо одного, — и меньшее, чем может помочь Лань Чжаню Вэй Ин, это быть достаточно трезвым и бодрым, чтобы самостоятельно озаботиться своей безопасностью в полёте.

Так он думает до тех пор, пока необходимость подняться на чужой меч не предстаёт пред ним во всей своей красе. Вэй Ин крепко цепляется за протянутую Лань Чжанем руку и ступает на меч со всей осторожностью, мысленно уговаривает себя, что ничего пугающего в этом нет и быть не может. Но тело отчего-то решает по-своему, и пробуждающийся глубоко внутри страх отдаётся дрожью в ногах, будто Вэй Ин и вовсе ни разу в жизни на мече не стоял.

Отчасти так и есть — больно давно это было в последний раз. Вот только дело ведь вовсе не в этом, Вэй Ин знает это и оттого замирает в нерешительности. Пусть сейчас внутреннее замешательство ощущается лишь каплей воды в кувшине вина, но Вэй Ин помнит, как стремительно и беспощадно подчиняют себе воспоминания, как глубоко он способен провалиться в них, как легко ему потерять в этих воспоминаниях себя. Что, если он не справится и подвергнет опасности не только себя, но и Лань Чжаня? Стоит ли их спешка такого риска?

— Лань Чжань, — зовёт Вэй Ин и сжимает его руку крепче. — Я не уверен, что смогу.

Лань Чжань рывком затягивает его наверх, отчего они лишь чудом не сталкиваются носом к носу, и припадает к его губам в томительно долгом, сладком поцелуе, по истечении которого Вэй Ин едва ли в состоянии вспомнить, что именно ему там было не по силам. Он ошалело моргает, облизывается, чувствуя, как влажная кожа моментально подсыхает на ветру — губы опять потрескаются, — и усмехается:

— Это… не совсем тот аргумент, на который я рассчитывал, Лань Чжань, но у тебя определённо имеется дар убеждения. Однако же я не шучу.

— Я знаю, — кивает Лань Чжань. — Просто держись за меня крепко и помни, что я держу тебя ещё крепче.

Вэй Ин с сомнением переступает ногами по узкой поверхности клинка и вжимается в Лань Чжаня так тесно, как только позволяет положение, при котором тот не будет испытывать неудобств с управлением. Бичэнь под ногами ощущается странно и чужеродно, и поутихшая было тревога возрождается в Вэй Ине с новой силой. Другие руки, грубые и жёсткие, вздёргивают Вэй Ина выше, и это резкое движение отдаётся волной боли по изувеченному побоями телу. Ледяной ветер дует в лицо, заползает под поношенное, местами застиранное до дыр тряпьё, обжигает отныне беззащитную перед холодом кожу. Вэй Ин опускает взгляд и видит, как беспокойно клубится под ногами тьма, как жадно тянет она к нему свои когтистые руки, как шепчут-стонут-кричат на разные лады голоса в предвкушении свежей крови в своих рядах.

Когда среди бесконечных криков и стенаний, заполонивших голову, раздаётся знакомое «Вэй Ин», произнесённое низким, глубоким голосом, Вэй Ин смаргивает наваждение и упирается взглядом в расшитый защитной вышивкой белоснежный ворот.

— Я здесь, — отзывается он, не до конца уверенный, действительно ли Лань Чжань звал его или же ему почудилось. Лань Чжань шумно выдыхает и притягивает его ближе, крепко стискивая пальцы вокруг худого бока. Это почти больно, но прямо сейчас Вэй Ин искренне рад этой боли: она затмевает собой ту, другую, что живёт в воспоминаниях о последнем его полёте на мече. — Всё хорошо, Лань Чжань.

Вэй Ин лжёт. Нет ничего хорошего в том, с какой лёгкостью видения завладевают его сознанием. Но говорить об этом сейчас — бессмысленно. Лань Чжань, вероятно, думает о том же, и Бичэнь под ногами Вэй Ина плавно взмывает вверх — всё выше и выше, до тех пор, пока не замирает над густо переплетёнными кронами деревьев. Вэй Ин прячет лицо на груди Лань Чжаня и нервно смыкает руки за его напряжённой ровной спиной: это единственное положение, в котором он готов пережить длительный полёт до Облачных глубин, не имея при этом ни капли контроля в своих руках.

— Ничего не говори, — просит он тихо. Скользящее движение клинка по воздуху и порывистый ветер в спину сковывают Вэй Ина по рукам и ногам, превращая в заледеневшую от страха статую. Бороться с этим — выше его сил.

Лань Чжань ничего не говорит. Лань Чжань укрывает его от ветра своим широким рукавом, и глубоко внутри Вэй Ину хочется плакать от того, какой глубокой заботой пропитано столь простое и обыденное действие. И от того, как не хватало этого прежде. Испытывая острую необходимость хоть как-то выразить то, насколько Лань Чжань потрясающий, Вэй Ин прижимается губами к обнажённому участку кожи над воротом. В ту же секунду меч вихляет в сторону, и Вэй Ин с испуганным вздохом вжимается в Лань Чжаня ещё сильнее — так тесно, что становится трудно дышать.

— Прости, — виновато выдыхает Лань Чжань, выравнивая меч.

— Никаких «спасибо» и «прости», — напоминает ему Вэй Ин едва слышно.

Вообще-то, ему даже по душе эта идея. В мире существует так много более важных и значимых слов, на которые стоит потратить драгоценное время: «ты нужен мне», «я думал о тебе», «я всегда рядом», «я люблю тебя», «я позабочусь о тебе». Вэй Ину и пальцев на одной руке будет многовато, чтобы сосчитать, сколько раз за обе свои жизни ему довелось услышать хоть что-то подобное. И вместе с тем — не сосчитать, как часто он хотел — и не мог — сказать это другим.

— Ты нужен мне, — на пробу шепчет Вэй Ин, прикрыв глаза, и делает это так тихо, что шум ветра скрадывает звуки его голоса и уносит прочь прежде, чем Лань Чжань разберёт хоть слово. Вэй Ин обнимает его крепче и шепчет чуть увереннее, чувствуя, как растревоженное страхом сердце ускоряет ритм уже по иной причине: — Я люблю тебя.

— Мгм, — неожиданно отзывается Лань Чжань у него над головой.

Вэй Ин заходится тихим, довольным смехом и решает, что да, так определённо лучше. Больше никаких «спасибо» и «прости».