Покой и отдых, к сожалению, не длятся долго. Вэй Ин видит, что Лань Чжань отчаянно желает побыть с ним наедине подольше, но обстоятельства складываются так, что через несколько дней после возвращения в Облачные глубины ему всё же приходится вернуться к делам: Цзэу-цзюнь заверяет, что прекрасно со всем справляется, однако тени, залёгшие под его глазами, говорят об обратном. Одно радует — погружение в заботы об ордене и обязанностях Верховного заклинателя и правда помогло, и за прошедшую луну Цзэу-цзюнь заметно посветлел лицом, а на губах его теперь пусть и редко, но появляется улыбка.

— Могу я кое о чём спросить, Лань Чжань? — говорит Вэй Ин однажды вечером, пока Лань Чжань неторопливо расчёсывает его влажные после купания волосы частым гребнем.

Спутанные пряди поддаются волшебным рукам Лань Чжаня даже лучше, чем рукам шицзе когда-то, а может, весь секрет в сандаловом масле, что Вэй Ин попробовал нанести на корни волос интереса ради. Лань Чжань издаёт тихое «М?», не отвлекаясь от своего занятия. Он расслаблен, сонлив и пребывает в на удивление благодушном настроении для человека, вот уже несколько дней кряду погребённого под занудной бумажной работой. Вэй Ин кусает губы в раздумьях, сомневаясь, стоит ли рушить очарование этого прекрасного вечера разговорами о той самой работе, но в конце-концов всё же решается.

— Лань Чжань, — осторожно начинает он, — скажи, тебе правда так не нравится должность Верховного заклинателя? — размеренные движения гребня на мгновение прерываются — не будь Вэй Ин так сосредоточен на желании докопаться до правды и оттого вдвойне внимателен к малейшим реакциям Лань Чжаня на свои слова, он едва ли заметил бы эту крошечную заминку. Вэй Ин торопится договорить прежде, чем Лань Чжань скажет своё решительное «да»: — Знаю, она утомительна, и эти постоянные Советы, прошения и жалобы… Но разве не приятно иметь такое влияние на мир заклинателей? Твоя репутация вызывает доверие даже у извечно недовольных нововведениями стариков, а значит, в твоих руках столько возможностей менять этот мир к лучшему, Лань Чжань!

Лань Чжань перекидывает через плечо Вэй Ина очередную распутанную прядь и принимается за следующую. С ответом он не спешит, но у Вэй Ина и в мыслях нет его поторопить. Он уже понял и свыкся с тем, что Лань Чжань говорит мало, но всегда о самом важном и значительном, а потому ему требуется больше времени, чтобы подобрать правильные слова. Сам Вэй Ин так не умеет — то, что в голове его звучит коротко и ясно, на деле всегда превращается в пространные рассуждения, отчасти изрядно приправленные его любовью к красивым и громким речам. Цзян Чэн вечно злился на это, ведь чтобы докопаться до сути, приходилось выслушивать огромное количество излишней ненужной ему, как он утверждал, информации, и все были бы только благодарны, если бы Вэй Ин болтал поменьше. Вэнь Цин тоже злилась, но с ней Вэй Ин и сам нутром чувствовал, когда лучше сбавить обороты и перейти сразу к делу: её строгого взгляда и напряжённо поджатых в недовольстве губ было достаточно.

Вопрос, который Вэй Ин решился поднять, тревожил его уже давно — с того самого дня, как Лань Чжань вернулся к своим обязанностям. Чем больше Вэй Ин наблюдал за тем, с какой сосредоточенностью Лань Чжань вчитывается в прошения и предоставленные к изучению документы, как сильно и увлечённо углубляется в решение чужих проблем, тем сильнее убеждался, что ни в коем случае нельзя позволять Лань Чжаню подстраивать свою жизнь под чужие потребности в обход собственных желаний. Кому, как не Вэй Ину, знать, сколько бед может принести такая жертвенность. Лань Чжань же, изъявив желание снять с себя обязанности Верховного заклинателя, совершенно очевидно руководствовался страхом вновь расстаться с Вэй Ином на неопределённый срок. Ведь Вэй Ин сам имел неосторожность честно сознаться, что пребывание в Облачных глубинах ему в тягость, а значит, и рядом с Лань Чжанем ему место едва ли нашлось бы.

Вот только нынешний опыт Вэй Ина от пребывания в Облачных Глубинах разительно отличается от того, что ему запомнилось по тем дням.

Памятуя о том, как неприятно и утомительно было чувствовать на себе всеобщее неодобрение и колкие подозрительные взгляды, с момента возвращения Вэй Ин совсем не покидал цзинши — только ел, спал и замечательно проводил время за объятиями и поцелуями, от которых потом часами так сладко и чувствительно ныли измученные губы. Но стоило Лань Чжаню начать подолгу отлучаться по делам, и взаперти в четырёх стенах стало невыносимо скучно. Вэй Ин наготовил талисманов на несколько ночных охот вперёд, уделил медитации неприлично много для своего неусидчивого нрава времени и, в конце-концов, решился пройтись до библиотеки, дабы позаимствовать в ней что-нибудь полезное для своих духовных изысканий.

Каково же было удивление Вэй Ина, когда не встретил он по пути ни косых взглядов, ни перешёптываний за спиной, ни иных демонстраций неприязни от адептов ордена Гусу Лань. Эксперимента ради, Вэй Ин прослонялся по обширной территории Облачных глубин до позднего обеда, но из всех возможных негативных впечатлений об этом месте и людях в нём вынес разве что их слегка раздражающую чопорность — что забавно, ведь когда Лань Чжань вёл себя подобным образом, Вэй Ин находил это невероятно милым и не мог сдержать улыбки, — и тот неловкий факт, что нарушал примерно треть здешних правил уже одним своим существованием.

Заподозрив неладное, Вэй Ин навестил Лань Фа и после краткой разъяснительной беседы с ним убедился в обоснованности своих подозрений: всё, что запомнилось ему по прошлому визиту в Облачные глубины, — не более, чем игры тёмной энергии с его ослабленным сознанием. И ведь Вэй Ин уже бывал прежде в схожей ситуации, а распознать, что творилось с ним, без посторонней помощи всё равно не смог.

В цзинши Вэй Ин вернулся слегка пристыженным из-за собственной глупости, и самобичевание его постепенно переросло в мысли о том, что Облачные глубины-то, оказывается, не так уж и плохи. Если не жить тут круглый год, конечно, — такое Вэй Ину совершенно точно не под силу. А значит, Лань Чжаню нет никакой нужды отказываться от должности Верховного заклинателя только для того, чтобы оставаться рядом с Вэй Ином: если того потребуют обстоятельства, Вэй Ин сам останется рядом с ним.

— Должность Верховного заклинателя… утомительна, — поразмыслив, соглашается Лань Чжань. — Но знать, что я могу сделать жизнь других людей лучше, приятно.

— Это не ответ, — дуется Вэй Ин, бросив косой взгляд через плечо. — Я так и не услышал, нравится ли это тебе.

— Почему ты спрашиваешь? — хмурится Лань Чжань.

— Трудно представить человека более бескорыстного и благородного, а значит, и более подходящего на эту должность, чем ты, — Вэй Ин отклоняется назад, припадает спиной к плечу Лань Чжаня и запрокидывает голову, чтобы поймать его взгляд. Зажатый между ними гребень впивается куда-то под лопатку, но моментально окутавшее Вэй Ина тепло тела Лань Чжаня компенсирует эту незначительную боль. — Если тебе нравится то, чем ты занимаешься, вовсе не обязательно отказываться от этого. Особенно если ты хочешь сделать это ради меня.

Лань Чжань придерживает его за плечо и мягко напоминает:

— Ты говорил, что тебе не нравится здесь. И я больше не позволю тебе уйти одному.

— Я знаю, — тихо хихикает Вэй Ин. — Ты уже дал мне это понять весьма доступным способом. Но что, если я изменил своё мнение? Облачные глубины, конечно, не предел мечтаний, уж прости, и четыре тысячи правил наводят на меня ужас — ты должен знать, что я не смогу соблюдать и трети из них. Но если мы будем ходить на ночные охоты и хотя бы раз в пару лун покидать Облачные глубины, чтобы я немного размялся и повидал мир, мне этого хватит, Лань Чжань. Мне хорошо рядом с тобой, и это не изменится от того, останемся ли мы здесь или уйдём куда-то ещё.

С тихим вздохом Лань Чжань слегка подталкивает его в спину, заставляя вновь сесть прямо, и возвращается к распутыванию успевших слегка подсохнуть волос. Цзинши погружается в тишину, но в ней нет ни напряжения, ни неловкости. Лань Чжань думает. Вэй Ин оставляет его наедине со своими мыслями — так долго, как потребуется, — податливо склоняет голову то в одну, то в другую сторону, когда чувствует мягкое давление рук Лань Чжаня. В кои-то веки он ни капельки не приукрасил и не сказал лишнего: быть рядом с Лань Чжанем — и правда всё, что ему нужно, чтобы чувствовать себя счастливым.

— Мне нравится должность Верховного заклинателя, — тихо сознаётся Лань Чжань.

Он звучит неуверенно, будто всё ещё сомневается, имеет ли право просить Вэй Ина поддержать его в этом вопросе, позволить себе не только любить, но и заниматься тем, что действительно ему по душе.

— Мне нравится видеть тебя счастливым, — эхом отзывается Вэй Ин и, обернувшись, одаривает Лань Чжаня нежной улыбкой. — И я рассчитываю видеть тебя таким ещё очень, очень долго, господин Верховный заклинатель.

Лань Чжань смущённо склоняет голову и с преувеличенной сосредоточенностью продолжает приводить волосы Вэй Ина в порядок.


После возвращения на должность — Цзэу-цзюнь выдыхает с заметным облегчением, когда узнаёт от брата о его решении сохранить должность Верховного заклинателя за собой, — Лань Чжань предсказуемо погрязает в накопившихся делах ещё сильнее. Это, разумеется, временно, и при должной поддержке Лань Чжаню не составило бы труда разобрать бумажные завалы в течение одной-двух недель упорного труда, но от помощи Вэй Ина он настойчиво отказывается, а других к делам не подпускает: его работа — его ответственность.

Вэй Ин дуется: работа-то, может, и Лань Чжаня, а одинокие дни — у них обоих. Но против встречной рекомендации сосредоточиться на своём отдыхе и восстановлении ему возразить нечего — это и правда первостепенный вопрос. С целью решить его как можно скорее Вэй Ин посещает Лань Фа ещё дважды. В первый визит Лань Фа проводит повторный осмотр и подтверждает, что целенаправленная трата тёмной энергии помогает как должно, и стоит продолжать в том же духе. Перед второй встречей Вэй Ин изучает несколько трактатов о здоровье души и тела — просто чтобы убедиться в своей полнейшей некомпетентности в вопросах самолечения — и только потом приходит к Лань Фа за советом.

— Не пытайтесь справиться со всем сразу, господин Вэй, — говорит Лань Фа. — И не надейтесь, что вам станет легче неделю или даже луну спустя: иные душевные раны заживают годами. Просто… делайте то, что считаете нужным для достижения состояния покоя. Ваши сердце и душа подскажут вам, в чём нуждаются.

Уходит Вэй Ин от Лань Фа в растерянных чувствах. Если бы сердце и душа посчитали должным подсказать ему, как облегчить боль от утраты близких людей, как избавиться от неутихающего чувства вины, как заглушить гнев, зарождающийся при мысли о людях, лишивших Вэй Ина всего… Разве нуждался бы он тогда в подсказках старика лекаря? Однако же Вэй Ин не может не признать, что в словах Лань Фа есть смысл. Эмоции — материя эфемерная и непостоянная, невозможно просто взять и перенести карту их тонких переплетений на свиток и лечить точечно подобно внутренним органам: «Извините, у вас тут печаль треснула, вот, попейте отвар, и она срастётся обратно». Даже в мыслях звучит смешно.

Вот только Вэй Ину отнюдь не весело. Он не имеет ни малейшего представления о том, в чём нуждается сильнее всего. О всемилостивые боги, Вэй Ин был влюблён в Лань Чжаня на протяжении многих лет и принимал эти чувства за глубокую дружескую привязанность. Что он вообще может знать о своих чувствах и желаниях?

Вэй Ин думает над этим так долго и так упорно, что к вечеру начинает болеть голова. Лань Чжань задерживается, как, впрочем, и днём раньше, и ещё за день до этого, и Вэй Ин зажигает сразу несколько свечей в цзинши, чтобы их тёплый, подрагивающий свет хоть немного развеял давящее на плечи чувство одиночества.

Внимание привлекает оставленная Лань Чжанем стопка бумаги для писем. Вэй Ин медлит — в конце-концов, он уже много лет не притрагивался к кисти с иной целью, кроме как создание талисманов и составление писем, — но всё же подтягивает к себе сразу несколько листов. Разведение чернил оставляет недостаточно времени на раздумья, и Вэй Ин едва ли успевает усомниться в своей идее, когда делает первый мазок кистью. Спустя ещё несколько аккуратных, длинных мазков Вэй Ин понимает: руки помнят всё, — и с двойным усердием принимается за работу.

Штрихи и тени ложатся ровно, добавляют объёма в нужных местах, подчёркивают утончённую красоту изображённого на портрете человека, но как бы Вэй Ин ни старался, рисунок его не передаёт и десятой доли того, насколько Лань Чжань прекрасен в жизни. Вэй Ин любовно дорисовывает вплетённый в волосы Лань Чжаня пион — совсем как тогда, в библиотеке, — дует на чернила, чтобы высохли побыстрее, и аккуратно откладывает рисунок в сторону, чтобы показать его за ужином. А потом тянется за чистым листом, обмакивает кисточку в баночку с тушью и… руки дрожат так, что вместо линии получается уродливая клякса.

— Давай, — шепчет Вэй Ин сам себе. — Ты же помнишь её лицо.

Три безнадёжно испорченных листа спустя ему удаётся вывести первую линию. Она сразу же кажется не такой, как надо, — слишком резкий изгиб, слишком острая скула, — но Вэй Ин запрещает себе начинать сначала. Обмакивает кисть в чернила и продолжает мазок за мазком переносить на бумагу бережно хранимые в памяти черты лица шицзе. В глазах её застыли подобно драгоценным камням горькие слёзы, искусанные губы сжаты в тонкую линию, а заплетённые волосы скрыты под белой траурной накидкой. Вэй Ин смаргивает внезапную влажную пелену перед глазами, растерянно смотрит, как не успевшие подсохнуть чернила расплываются уродливыми пятнами по красивому лицу. И кажется, что шицзе плачет по-настоящему, что даже сейчас она готова разделить с Вэй Ином его боль, обнять его, погладить по голове и сочувствующе прошептать: «Ну что же ты, А-Сянь, ничего страшного ведь не произошло».

Только Вэй Ин знает, что это не так. Он и есть то самое «страшное», это он своими собственными руками уничтожил всё, до чего смог дотянуться. И теперь с этим знанием нужно как-то жить. Лань Фа обмолвился, что исцеление души — долгий путь, требующий терпения и усилий над собой, но Вэй Ин не понимает, причём тут вообще время. Кто и на основании каких изысканий придумал ложь о том, что с годами становится легче? Год спустя сердце Вэй Ина болит по шицзе с той же силой, что и в мгновение, когда её прекрасные глаза закрылись навсегда. Лань Чжань провёл наедине со своей болью тринадцать лет, и Вэй Ин всё ещё чувствует в нём тревогу и страх вновь потерять только-только приобретённое. Если Лань Чжань столько лет терзается горем утраты, сколько жизней потребуется Вэй Ину, чтобы забыть и отпустить все свои прегрешения и сожаления?

Вэй Ин сглатывает ком в горле, жмурится, но это не помогает унять жжение в глазах, не помогает избавиться от захлёстывающего изнутри чувства вины. Уронив кисть на безвозвратно испорченный рисунок, он прячет лицо в ладонях и шёпотом, безнадёжно молит: «Прости, прости меня», будто шицзе и правда сможет его услышать. Будто Вэй Ин и правда заслуживает её прощения, утешающих слов и нежной, согревающей улыбки. Если бы только можно было сыграть «Расспрос» и поговорить с шицзе совсем чуть-чуть, узнать, где она сейчас, спокойно ли её душе, сможет ли она простить Вэй Ина когда-нибудь… Но шицзе, конечно же, слишком добра и милостива, чтобы задержаться на земле неупокоенным духом. Как бы громко Вэй Ин не звал, шицзе не откликнется.

Когда непрошенные постыдные слёзы иссякают, Вэй Ин чувствует себя совершенно разбитым. Он заставляет себя набрать в таз воды и умыться, собирает разбросанные по полу цзинши скомканные листы, бросает дрогнувший взгляд на залитое чернилами лицо шицзе и комкает этот рисунок тоже. Когда-нибудь Вэй Ин обязательно нарисует её другой — с сияющим взглядом, ямочками на щеках и доброй, мягкой улыбкой — и будет хранить этот рисунок столь же бережно, как память о ней. И если вдруг наступит такой день, когда Вэй Ин за давностью лет не сможет вспомнить лица своей шицзе, образ её продолжит жить на созданном им портрете. А пока то, что выходит из-под кисти Вэй Ина, можно разве что сжечь.


В первые дни большой жары Облачные глубины облетает радостная новость: глава ордена Шэнь дважды стал отцом — госпожа Шэнь подарила своему супругу двух здоровеньких мальчиков-близнецов.

Из воодушевлённых разговоров учеников Вэй Ин узнаёт, что в период Аннигиляции Солнца орден Шэнь был одним из немногих орденов, не побоявшихся сохранить верность давнему союзу с орденом Гусу Лань и оказать ему посильную помощь в восстановлении Облачных глубин. А потому нет ничего удивительного в том, что Цзэу-цзюнь считает важным передать ордену Шэнь свои поздравления и небольшие подарки для новорождённых наследников. Удивительной Вэй Ин считает необходимость использовать для этого Лань Чжаня: визиты вежливости — последнее, на что стоит тратить время, когда из-за накопившейся работы иной раз не удаётся даже отойти ко сну в положенный час.

Лань Чжань же расстраивается из-за невозможности взять Вэй Ина с собой: у ордена Шэнь со Старейшиной Илина связаны не самые приятные воспоминания, и бередить старые раны в разгар торжества было бы проявлением дурного тона. За утренними сборами Лань Чжань недоволен и хмур и даже не пытается скрыть то, как сильно его тяготит предстоящая разлука, пусть и всего на несколько дней. Видеть его таким странно и даже немного тревожно. И хоть Вэй Ину отчасти нравится понимать, как сильно он важен и любим этим человеком, но отпускать Лань Чжаня из дома в таком смурном настроении выше его сил.

Поэтому Вэй Ин включает своё природное обаяние на максимум и ласково увещевает Лань Чжаня, что чувствует себя прекрасно и ничего с ним за предстоящие два дня случиться не успеет. Лань Чжань на уговоры поддаётся неохотно — слушает Вэй Ина не перебивая, но маленькие морщинки меж его бровями не разглаживаются, а сжатые в тонкую линию губы не расслабляются в той мягкой улыбке, к которой Вэй Ин успел привыкнуть и которую успел полюбить.

В конце-концов, оставив попытки достучаться словами, Вэй Ин бессовестно отвлекает Лань Чжаня от сборов самым проверенным способом — вжимает его в стену цзинши и сцеловывает всё недовольство с его заманчиво-сладких губ. От жарких, влажных поцелуев моментально сбивается дыхание. Вэй Ин жадно вылизывает тонкую, чувствительную кожу, кусает и нежно прихватывает и сам же нетерпеливо стонет от того, как невыносимо мало ему этой ласки. Тело, успевшее освоиться с такими прежде требующими определённой выдержки вещами, как поцелуи по обнажённой коже шеи и плеч и изучающие прикосновения через несколько слоёв ткани, просит большего. Больше соприкосновений кожей к коже, больше тепла, больше нежности и ласки.

Лань Чжань подхватывает его под бёдра, рывком притягивает к себе и с разворота впечатывает в самый край стены — ещё чуть левее, и любой проходящий мимо цзинши получит возможность полюбоваться на второго молодого господина Лань и его спутника в их не самой приличествующей позе. Россыпь торопливых, горячих поцелуев вдоль шеи лишает Вэй Ина способности мыслить связно, и на всех возможных свидетелей ему становится восхитительно всё равно. Он с тихим разнеженным стоном ловит губами алеющее ухо Лань Чжаня, целует горящую огнём кожу и, дурея от собственной невесть откуда взявшейся смелости, взволнованно шепчет, что это — обещание, и лучше бы Лань Чжаню уложиться в обозначенные два дня.

На то, чтобы добровольно отказаться от возможности выполнить это обещание прямо сейчас и выпроводить Лань Чжаня из цзинши, уходят последние остатки решимости Вэй Ина. Но он справляется. Поцелуями, уговорами, улыбками убеждает, что будет здесь, что обязательно встретит Лань Чжаня по возвращении, и всё, чего они оба так сильно желают, тоже обязательно будет, а сейчас — долг и возможность задобрить Цзэу-цзюня, дабы по возвращении Лань Чжаня их не беспокоили хотя бы один день, превыше всего.

К тому моменту, когда Вэй Ин остаётся в цзинши один, губы его сладко ноют от боли, а тело — горит и плавится от охватившего его возбуждения. Вэй Ин дрожащей рукой проводит по растрепавшимся волосам, несколько раз глубоко вдыхает и выдыхает, но сердце не сбавляет своего ритма, а губы так и норовят растянуться в блаженной улыбке. Он будто бы пьян, хоть и не взял в рот ни капли вина, и нестерпимо хочется опьянеть ещё сильнее. Ведомый любопытством, Вэй Ин подходит к небольшому зеркалу, перед которым Лань Чжань обычно заплетает волосы, и ловит в нём своё отражение. Отражение встречает Вэй Ина блестящим взглядом, раскрасневшимися от прилившей крови припухшими губами и до неприличия широко раздёрнутым воротом, очевидно, чем-то ужасно мешавшим Лань Чжаню в процессе.

Вэй Ин оглядывается, чтобы убедиться, что Лань Чжань, уходя, плотно затворил за собой двери цзинши, и нерешительно тянется к завязкам на рубашке. Прежде ему и в голову бы не пришло заниматься подобным, но если уж он позволил отчаянной смелости говорить за себя, было бы глупо не воспользоваться удачной возможностью ознакомиться с этим телом получше.

Распутав завязки, Вэй Ин сбрасывает рубашку с плеч, отступает на несколько шагов, чтобы получить больший обзор, и застывает перед зеркалом как есть — наполовину обнажённый, с алеющими от неловкости и смущения щеками. Благодаря частым тренировкам Вэй Ина за минувший год тело Мо Сюаньюя слегка раздалось в плечах и обросло проступающими очертаниями мышц там, где прежде выглядело болезненно тощим. Но это всё ещё тело Мо Сюаньюя — нескладное, скорее миловидное, чем красивое, и совершенно не похожее на настоящее тело Вэй Ина. Понравится ли оно Лань Чжаню? С этими худыми, чуть костлявыми в локтях и запястьях руками, с бледной, не поддающейся солнцу кожей, с узкой талией и такими же худыми, как и руки, ногами. Будет ли Лань Чжань скучать по образу, в который когда-то влюбился?

Вэй Ин горько улыбается отражению, подбирает рубашку с пола и бредёт в купальню — смыть с себя остаточную испарину возбуждения. Через два дня он получит ответы, и не хочется думать, что с ним станет, если тревога окажется не беспочвенной. Но если уж и начинать с чего-то, то почему бы не с попытки полюбить нынешнее тело и окончательно принять его как своё собственное, а не «подаренное взаймы».


С того момента, как Вэй Ин переступает порог Облачных глубин с чётким намерением остаться здесь если не навсегда, то очень, очень надолго, встреча с Лань Цижэнем — лишь вопрос времени. Вэй Ин искренне надеется, что время это наступит как можно позже, — желательно никогда, — но жизнь и здесь ставит ему подножку: радость от того факта, что Лань Цижэнь отсутствует по делам ордена, омрачается его внезапным возвращением.

В день, когда Лань Чжань, вероятно, отдаёт дань уважение главе ордена Шэнь и передаёт ему поздравительные дары от Цзэу-цзюня, Лань Цижэнь посылает за Вэй Ином одного из незнакомых ему адептов. Адепт нервно мнёт свои широкие рукава и, запинаясь, сообщает, что учитель Лань изволит говорить с Вэй Ином за послеобеденным чаем. Что ж, приглашение вполне в духе Лань Цижэня. Снисходительностью от него веет за несколько лиfootnoteоколо 0,5 км

/footnote, время для встречи выбрано как нельзя удачнее, да и место тоже — без поддержки Лань Чжаня и на чужой территории Вэй Ин будет чувствовать себя неуютно и нервно, а значит, с большей вероятностью ляпнет что-то, чем позднее его будут стыдить при первой же возможности.

Однако беспокоят Вэй Ина вовсе не нападки, которых в любом случае не избежать. Одного этого имени — «Лань Цижэнь» — достаточно, чтобы тьма внутри Вэй Ина заинтересованно приподняла свою змеиную голову, зашипела, взвилась тревожно и нетерпеливо, будто учуяв грядущее пиршество. Тридцать три причины ослабить поводок на шее этой змеи против одной-единственной причины стиснуть зубы и держать его крепче: Лань Цижэнь — всё ещё один из самых важных людей в жизни Лань Чжаня.

Вэй Ин и сам не знает, чего боится сильнее, — себя или того, что сделает, если этой одной-единственной причины не станет. Будь на то его воля, он не посмел бы встречаться с Лань Цижэнем наедине. Но Вэй Ина не спрашивают, его ставят перед фактом: встреча назначена и не явиться на неё — значит, не только оскорбить Лань Цижэня и его благородные порывы, но и открыто продемонстрировать своё неприязненное к нему отношение, что несколько не вписывается в долгосрочные планы Вэй Ина.

С наступлением часа обезьяныfootnoteс 3 до 5 часов вечера

/footnote Вэй Ин вежливо стучит в двери яши. Мимо проскальзывает адепт с подносом и тем самым послеобеденным чаем на нём, но Вэй Ин не решается войти в яши вслед за ним и терпеливо ждёт приглашения. Сквозь образовавшийся дверной проём ему видно лишь часть комнаты, в том числе и угол стола, по которому скользит тёмно-синий рукав, и даже этого достаточно, чтобы заметить, с какой нарочитой неспешностью Лань Цижэнь расставляет посуду.

Вэй Ин морщится и уговаривает себя проявить чуть больше терпения к этому вредному, ворчливому старику, но вместе с тем прекрасно понимает, что уже после одной этой демонстрации разницы их положения ничего хорошего от разговора ждать не приходится.

И в целом оказывается прав.

Разговор выходит на удивление коротким. Вэй Ин послушно занимает предложенное место за столом, послушно заставляет себя попробовать на вкус разлитый по чашам травяной чай и не скривиться от невозможной горечи на языке, послушно терпит весьма унизительные речи о своём дурном нраве и бедах, которые навлекает на всё, к чему прикасается. И где-то вот тут — на размышлениях Лань Цижэня о том, как много боли Вэй Ин принесёт Лань Чжаню, если посмеет пойти на поводу у его безрассудного влечения и остаться, — он ломается.

Точнее, первой ломается чаша, с силой опущенная на стол: изящный фарфор покрывается сеточкой трещин вдоль выпуклого бока, недопитый чай выплёскивается через край и заливает часть стола и отставленный на край поднос. Вэй Ин отряхивает намокшие пальцы, вытирает их о верхний подол своего ханьфу и на глазах у побагровевшего от возмущения Лань Цижэня поднимается из-за стола.

— Тридцать три причины, — проговаривает он вслух, накрыв ладонью убранную за пояс Чэньцин. — Ровно тридцать три причины не дают ни вам, ни Цзэу-цзюню никакого права решать, что будет лучше для Лань Чжаня. Помните о них, потому что я — никогда не забуду.

Вэй Ин мог бы сказать ещё очень много всего, но и этого достаточно, чтобы в полной мере выразить всё, что он думает о чужих попытках вмешательства в свою — и Лань Чжаня — жизнь. Перешагнув порог яши и плотно прикрыв за собой двери, он нервно выдыхает и, едва заслышав гневный окрик из-за спины, спешно спускается вниз по выложенной белым гравием тропе — пока не передумал и не нашёл, что ещё высказать этому упрямому старику.

Встречающиеся по пути адепты отшатываются от Вэй Ина как от чумного, и лишь на полпути к цзинши, ощутив острый прилив раздражения из-за их брезгливых, опасливых взглядов, тот понимает, в чём дело. Он всё ещё цепляется за Чэньцин. Цепляется так, будто готовится в любой момент принять бой или… напасть на кого-то.

Вэй Ин недоверчиво косится на свою напряжённую, стиснутую вокруг гладкого древка руку, медленно разжимает пальцы и для верности отводит их подальше от флейты. Затем пытается припомнить, когда в последний раз спускался к подножию горы и переустанавливал барьер и — не может. Вэй Ин упустил момент или же тёмная энергия из раза в раз накапливается быстрее, из-за чего он ошибся в сроках? И что из разговора с Лань Цижэнем правда, а что — воспринималось им через призму застилавшей разум тёмной энергии?

— Да остановись же ты, несносный мальчишка! — возмущённо кричит Лань Цижэнь, чем нарушает сразу три или четыре правила Облачных глубин. Вэй Ин поражённо оглядывается на него и с удивлением отмечает, что Лань Цижэнь выглядит как будто бы обеспокоенным и даже слегка… запыхавшимся. Будто не шёл за ним чинным шагом от самого яши, а действительно очень сильно спешил догнать. — Я не выпущу тебя за ворота в таком состоянии. Иди за мной.

Вэй Ин растерянно моргает и окончательно перестаёт что-либо понимать, но выбор у него небольшой: потратить несколько часов на дорогу к подножию горы, рискуя теми, кто может повстречаться ему на пути, или же довериться Лань Цижэню в надежде, что тот желает помочь, а не добить. Лань Цижэнь резким движением головы настойчиво требует следовать за ним и сворачивает к минши, и Вэй Ин принимает решение, о котором, вероятно, ещё пожалеет: подчиняется.

Под удивлёнными взглядами адептов — ещё бы, не каждый день увидишь, как Лань Цижэнь и Старейшина Илина вполне спокойно и мирно передвигаются по Облачным глубинам в компании друг друга, — они добираются до минши. Там, плотно затворив двери, Лань Цижэнь велит Вэй Ину сесть по центру зала, а сам достаёт гуцинь и… несколько часов кряду терпеливо и молчаливо играет ему «Омовение» — до тех пор, пока пугающее давление тёмной энергии не ослабевает и не становится легче дышать.

К Вэй Ину возвращается чувство полного контроля над своим телом и мыслями, и в текущем состоянии он, пожалуй, без труда спустится к горе и избавится от той тёмной энергии, что осталась. Но уходить он не спешит: с почти праздным любопытством наблюдает за тем, как Лань Цижэнь убирает гуцинь и с едва заметным кряхтением — он ведь и правда гораздо старше, чем выглядит, но в этот момент Вэй Ин будто бы осознаёт заново, как стар на самом деле его бывший учитель, — поднимается из-за стола. Вид у него непомерно усталый, но нет на его лице ни тени раздражения, ни тени гнева. Только довольство хорошо проделанной работой и, отчего-то, смирение.

— Этот недостойный благодарит учителя Лань за помощь, — немного неловко, но искренне говорит Вэй Ин и склоняется в глубоком поклоне. — И просит прощения за недавнюю грубость. Мне стоило попросить перенести встречу, но…

— Но ты не посмел, — договаривает за него Лань Цижэнь. — На самом деле я удивлён, что ты вообще согласился.

Вэй Ин выпрямляется и поджимает губы:

— Я согласился, потому что Лань Чжань заслуживает видеть, как все его близкие живут в мире.

Лань Цижэнь мерит его хмурым взглядом:

— Если бы не Ванцзи, я бы предпочёл сделать вид, что ничего не знаю о твоём присутствии в Облачных глубинах.

— Вы можете делать так впредь, — предлагает Вэй Ин. Их враждебное отношение друг к другу никуда не денется так быстро, но продолжать в том же духе — значит, день за днём причинять боль Лань Чжаню, а Вэй Ин скорее умрёт, чем вновь станет причиной его страданий. — Вы не обязаны одобрять меня, но, нравится вам это или нет, вам придётся смириться с тем, что я здесь, потому что я никуда не уйду. У меня и в мыслях нет как-либо тревожить вас. Я просто хочу хотя бы одну свою жизнь прожить в тишине и покое, рядом с человеком, которого люблю и который любит меня.

— Весь этот ваш бред про любовь… — Лань Цижэнь морщится как от кислой недозрелой локвы во рту. — Когда-то мне казалось, что Ванцзи ещё слишком молод и глуп, чтобы понимать, что чувствует и о чём говорит. Однако же минули годы, а его чувства не изменились, и, как ни прискорбно это признавать, с этим я ничего поделать не могу. Так что лучше бы тебе сдержать своё слово, Вэй Усянь.

— Я сдержу, — твёрдо заверяет Вэй Ин. — Спасибо, учитель Лань.

Лань Цижэнь раздражённо кривит губы и отмахивается от него с едва слышным: «Пошёл прочь».

Вэй Ин откланивается и покидает минши с очень странным чувством облегчения — будто этот условно вежливый разговор и правда самую малость, но ослабил напряжение между ним и Лань Цижэнем, и теперь они на пороге чего-то, чему пока затруднительно дать название.


Весенние книжки для обрезанных рукавов оказываются весьма… познавательными.

Для того, чтобы купить их, приходится прогуляться аж до Цайи. Взгляды продавца в книжной лавке, отдающие лёгким оттенком презрения, ни капли не помогают Вэй Ину определиться с выбором — раздражение напополам с неконтролируемым смущением мешает ему сосредоточиться. В конце-концов Вэй Ин сдаётся и оплачивает целую стопку книг, в результате чего оставленные Лань Чжанем запасы серебра на «непредвиденные расходы» заметно скудеют. Остатки он просаживает на несколько кувшинов «Улыбки императора» — читать всё это на трезвую голову он решительно не готов — и возвращается в Облачные глубины к самому отбою.

Момент истины Вэй Ин оттягивает как может: тщательно смывает с себя городскую пыль, нарочито долго расчёсывает влажные после купания волосы, ещё дольше — уговаривает себя не лезть в одежды Лань Чжаня и всё равно под конец надевает его нижнюю рубашку вместо своей. И только когда дел не остаётся, Вэй Ин перетаскивает кувшины с «Улыбкой императора» к постели, устраивается на ней со всеми удобствами и, сделав пару глотков вина для храбрости, открывает первую из купленных книг.

Неспешно пролистав первый десяток страниц, Вэй Ин осушает один кувшин вина до дна и тянется за вторым. Это… не совсем то, что он себе представлял, когда осмеливался мечтать о близости с Лань Чжанем. Возможно, его ожидания изначально были слегка завышены из-за того, что все вокруг только и твердили о том, как это прекрасно — делить постель с любимым человеком, да и дома цветов, как ему казалось, не просто так ведь пользовались столь большой популярностью у мужчин. Сейчас же Вэй Ин искренне не понимает, как некоторые из изображённых на чёрно-белых картинках действий в принципе способны приносить хоть какое-то удовольствие.

Вэй Ину требуется немного времени и ещё несколько глотков вина сверху прежде, чем он решается вернуться к началу и уделить внимание не только картинкам, но и тексту над ними, — если уж изучать науку любви между мужчинами, то подходить к делу обстоятельно, а не делать выводы по изображениям.

Высокопарный слог, коим расписаны все, даже самые откровенные подробности, сравним разве что с теми весенними книжками, с которыми Вэй Ин успел ознакомиться во времена своей юности, да преувеличенно красочными любовными романами для юных дев, что временами почитывала шицзе. Терпения и усидчивости Вэй Ина едва хватает, чтобы продраться через длинные чувственные описания и вникнуть в более приземлённые тонкости процесса. Однако же всё тот же высокопарный слог делает своё чёрное дело: к тому моменту, как Вэй Ин переворачивает последнюю страницу, тело его охвачено таким жаром, что даже ледяной источник едва ли сможет его унять.

Вэй Ин с дрожащим вздохом откидывается на подушки и упирается потерянным взглядом в потолок. При одной только мысли о том, что описанное в книге ему предстоит сделать с Лань Чжанем уже завтра, к щекам и шее приливает кровь, а внизу живота сладостно и предвкушающе тянет. Им ведь не обязательно пробовать сразу всё, да? Всё Вэй Ин точно не выдержит — умрёт от смущения и переизбытка эмоций в процессе. Но можно ведь начать с малого…

Вэй Ин задушенно смеётся с этой мысли — знал бы старик Лань Фа, в каком ключе используют его советы, — и тянется к следующей книге. Нетрудно догадаться, что «сюжеты» из книги в книгу будут повторяться, но вдруг попадётся что-нибудь новенькое? Не рассчитывать же на Лань Чжаня в таком непростом деле — он сгорит со стыда, едва увидев обложку. Вэй Ин переворачивает страницу и понимает, что вот-вот сгорит сам, но совсем по другой причине: то, что открывается его взору на невероятно… подробной иллюстрации, крайне неприлично и интригующе одновременно. И, судя по описаниям, настолько приятно, что Вэй Ин при всём желании не может заставить себя почувствовать отвращение. Напротив, низ живота наливается тяжестью, игнорировать которую становится весьма затруднительно.

Удивляться тому, как легко Вэй Ин возбуждается от одних лишь фантазий, и вопрошать, почему прежде он не испытывал к любовным утехам никакого интереса кроме редких вечеров, когда в теле его скапливалось слишком сильное напряжение, нет никаких сил. После непродолжительного мысленного спора с самим собой Вэй Ин задирает рубашку повыше и тянется к завязкам на штанах.

Первое же прикосновение к себе отдаётся приятной дрожью в разведённых бёдрах, и Вэй Ин с тихим стоном невольно чуть прогибается навстречу своей руке в стремлении прочувствовать ласку острее. Перед глазами всё ещё стоит образ из книги: завораживающий прогиб спины, запрокинутая в изнеможении голова, россыпь густых волос по напряжённым плечам, судорожно сжатые на простынях пальцы, а ещё — высоко поднятые, широко разведённые бёдра и голова второго мужчины между ними, его крепкая хватка под ягодицами, тоже разведёнными. Вэй Ин и сам не знает, где ему хочется быть сильнее, — и так, и так абсолютнейшее бесстыдство. Но стоит представить, как жадно Лань Чжань льнёт к влажным прикосновениям языка, как он беззвучно стонет в подушки, как перекатываются напряжённые мышцы его спины, и это подводит Вэй Ина так близко к краю, что он кончает за пару-тройку резких, отрывистых движений, вжавшись затылком в подушку и зажмурившись до цветных кругов под веками. Тело выкручивает сладкой судорогой удовольствия как в самый первый раз — ошеломительно сильно и ярко, до дрожи в коленях, до поджатых пальцев на ногах. И отпускает так же стремительно — выбрасывает в реальность, наполненную тишиной цзинши, душным, спёртым запахом возбуждения в воздухе и шелестом страниц позабытой под локтем книги.

Вэй Ин переводит дыхание, вытаскивает враз потяжелевшую от усталости перепачканную руку из штанов и, не найдя, обо что её обтереть, аккуратно пристраивает на своём голом животе. В голове — приятная пустота, в теле — такая же приятная слабость. Вэй Ин отстранённо думает о том, что ещё на четыре книги его такими темпами может и не хватить, и приглушённо смеётся себе под нос — то, что задумывалось как серьёзное научное мероприятие, неожиданно приносит ему толику облегчения. Дурные мысли не покидают его насовсем, но текут вяло и неохотно, не торопясь возвращать себе власть над разомлевшим от удовольствия сознанием, и этот способ ухода от реальности нравится Вэй Ину куда больше вина.