Глава 2

Вряд ли она потратила на колебания больше, чем полминуты. Постояв перед закрытой дверью со сжатыми кулаками и громко выдохнув, словно борясь с желанием поджечь дом, девушка повернулась и побежала прочь. На своего спутника она не обращала внимания, безразличная к тому, следует он за ней или отправился по своим делам. Эрик поспешил следом, бездумно, от усталости не слишком соображая, что происходит, и куда он мчится ночью в компании незнакомой ему рыжей молодой особы. Он лишь надеялся, что они попадут в место, где ему перепадет радость перевести дух и хоть недолго поспать. Между тем, девушка бегала, как серна, быстроногая и легкая. Ее гнала тревога, которая теперь, когда ее выставили из дома врача, явно проступила на ее лице. Задавать вопросы и вообще вести какие-то разговоры не было ни времени, ни возможности, поскольку весь путь они проделали бегом, ни разу не остановившись отдышаться. Миновали злополучный мост, пробежали набережную, свернули в какие-то темные кварталы, затем через внутренний дворик попали на относительно ухоженную улочку. Должно быть, они были где-то далеко от центра Парижа.

Покосившийся домишко, к которому привела его девушка, выглядел жалко, и от него за милю веяло бедностью. Часть окон была заколочена, словно хозяевам не хватало даже на то, чтобы заплатить стекольщикам. Дверь оказалась незапертой. Должно быть, здесь просто нечего было красть. Девушка не колеблясь впустила его, недвусмысленно придержав дверь, будто приглашая его войти внутрь. Все вышло, как он и надеялся. Пристанище для него на ближайшую пару часов нашлось само собой. Теперь бы только найти себе угол и там тихо умереть.

Не удалось…

-

Едва только переступив через порог и оказавшись в тесной темной прихожей, Эрик услышал такой пронзительный вопль, от которого волосы становились дыбом, и леденела в жилах кровь. Девушка, спотыкаясь на шатких деревянных ступеньках, бросилась на крик, а он, повинуясь необъяснимому внутреннему импульсу, поторопился следом за ней, пытаясь хотя бы не оступиться. Они оказались в маленькой холодной спаленке, где на постели лежала белокурая девушка, совсем юная, едва ли старше восемнадцати, с прозрачным фарфоровым личиком.

– Шарла, Шарла! – звала она в бреду, и тело ее билось, будто в конвульсиях. – Шарла!

Этот крик на одной ноте заставлял содрогнуться и отступить, здесь происходило нечто такое, чему он не мог, не хотел и не собирался быть свидетелем. С него довольно уж на сегодня, нет уж, увольте, увольте… Не это. Только не теперь. Не сейчас.

– Мари! – рыжая девушка метнулась к кровати, схватив тонкие ладошки, бессильно свесившиеся с края постели. – Мари, скажи, милая моя, как ты? Девочка моя, открой глазки.

Эрик не шевелился, прислонившись к косяку двери, надеясь только, что о нем забудут, и он сможет убраться отсюда все равно куда. Неестественное возвышение над хрупкой фигуркой, прикрытой тонким одеялом, не оставляло малейших следов для сомнений. Здесь не место мужчинам, тем более посторонним. Здесь нужна знающая акушерка, раз уж врач отказался придти. Он повернулся выйти, но девушка, которая привела его сюда, остановила его молящим возгласом:

– Прошу вас, сударь, побудьте здесь. Я сбегаю за повитухой – если мне повезет, то она вернулась… – говорила она задыхающимся голосом, будто ее душили невидимые пальцы. – Час назад, когда я ходила к ней, ее не было дома – ушла к кому–то… Никто не знает точно, куда. Не знают, где ее искать. Может быть, ее не будет до утра… Но вдруг. Я сбегаю к ней…

Он потерял дар речи. Остаться здесь? Наедине с кричащей, мучающейся родами девушкой? Язык не поворачивался назвать ее женщиной, она выглядела, как невинное дитя, несмотря на крупные бисеринки пота на лбу и искаженное гримасой лицо. Он не скрывая ужаса уставился на девушку, надеясь, что она одумается и возьмет назад свое безумное предложение.

– Пожалуйста… – она почувствовала, что он отказывает ей, и в голосе ее зазвенели с трудом сдерживаемые слезы. – Я бы попросила вас сбегать, а осталась сама, но так долго объяснять, где она живет. Но здесь недалеко, и я клянусь вам, что самое большее через двадцать минут буду здесь, а вы сможете пойти домой, если захотите, или остаться до утра.

Слезы всегда его обезоруживали. Еще с тех времен, когда Кристина была десятилетней малышкой, и плакала, скорбя о потерянной семье, забившись в темный уголок часовни, он не умел отстраниться и не слушать. В один из таких моментов он и пришел к ней и стал петь ей, успокаивая звуком голоса, нежным, мелодичным и внушающим доверие. Она поверила… Подняла голову и улыбнулась, и тотчас же сердце его растаяло и приняло ее навсегда… сначала как потерянное дитя, такое же беззащитное, каким был он сам десять лет назад, потом как неожиданно расцветшую, прелестную девушку.

– Ладно, – неохотно смирился он, – идите.

Последнее, чего бы ему хотелось, это остаться сейчас здесь, одному, если не считать девушки на кровати, но она, кажется, была в полуобмороке.

– Я быстро, – рыжая девушка немедленно вскочила на ноги, – просто посидите с ней… если очнется, успокойте, скажите, что я скоро приду.

С этими словами она убежала, оставив его одного в чужом доме. Стук ее быстрых шагов растворился в ночи.

-

Не зная, куда себя девать, но не в силах бороться с усталостью, которая свинцом вливалась в его тело, Эрик присел на краешек постели. Он молился только, чтобы потерявшая сознание девушка подольше не приходила в себя. Перспектива ее успокаивать его прельщала мало. Еще менее ему хотелось, чтобы очнувшись, она рассмотрела его лицо, освещенное зажженными свечами, дым которых слабо отдавал мятой. Хватит с него на сегодня воплей ужаса, есть же предел человеческим силам, предел тому, сколько один человек может вытерпеть за один–единственный день. Его сегодня видело столько народу, сколько не видело за последние двадцать лет. И расширенными от страха глазами и перепуганными возгласами он был сыт по горло… еще с премьеры, где Кристина обнажила перед всеми его постыдный отвратительный лик.

Он сидел, неподвижный и отрешенный, устремив взгляд в никуда, едва замечая игру света и теней на стене – отблески свечей, его собственную ссутулившуюся тень, зловещие очертания бесформенной тени несчастной девушки, чье хрупкое тело разрывалось на части, не в силах справиться в требованием неумолимой природы. Ее сухие губы шевельнулись, и по телу пробежала судорога.

– Шарла… – простонала она снова. Эрик невольно вздрогнул, поняв, что она приходит в себя, и внутренне сжался, ожидая повторения ее душераздирающих воплей. Глаза с очень светлой радужкой широко распахнулись, и она в упор посмотрела на него. – Ты кто?

Он ожидал чего угодно, только не такого вопроса.

– Ты пришел меня унести? – ее губы вдруг по–детски скривились, словно с обидой. – Заберешь нехорошую девочку в ад? Шарлааа! – вдруг отчаянно закричала она. Он отвернулся, глотая слезы, изо всех сил пытаясь не позволить им потечь по щекам. Ну за что, за что?

Однако же он дал слово.

– Шшш, все хорошо, не волнуйся. Твоя сестра скоро придет.

– Шарла придет? Где Шарла? Почему она ушла? Ты ее прогнал, да? Уходиии! Ты злой, злой. Шарла!

Он ненавидел проклятую Шарлу всеми фибрами души. Даже больше, чем оскорблявшую его девушку, которая хоть не сознавала, видимо, что за бред она несла. Горло сжалось, словно на шею накинули удавку, и ему самому хотелось заорать, выразить в крике всю свою ненависть ко Всевышнему, наделившему его такой судьбой, закричать так, чтобы его услышали и небеса. Но он сжал зубы и сдержался. Девчонка не соображала, что говорила. Без толку в чем–то упрекать ее.

– Успокойся. Никуда твоя Шарла не делась. Она вернется очень скоро, - он честно пытался быть терпеливым и спокойным, хотя голос срывался от напряжения.

Она захныкала, но как будто утратила к нему всякий интерес, забыв о его существовании.

– Я хочу к Шарле! – вдруг завопила она отчаянно, и ее сотрясло рыдание, маленькие кулачки сжались едва ли не угрожающе. – Шарла!

Эрик отвернулся, его и самого уже трясло. Где запропастилась эта чертова Шарла?

Между тем, фигурка на кровати выгнулась дугой, и ее горло исторгло такой громкий крик, что впору было затыкать уши. Минуты тянулись как часы. Несмотря на все свои книжные знания, долгие годы самообразования, природный ум, легко овладевавший любой информацией, никогда и ничего не забывая, не ошибаясь, анализируя и мгновенно делая выводы, на которые другим требовались десятилетия, – ни к чему подобному он был не готов. Он знал физиологию, но совершенноне способен был перейти от теории к практике. В теории все было легко и понятно. На практике его парализовало ужасом перед неведомым и чуждым телом женщины, жившим собственной жизнью. Ни в одной книге не говорилось, что именно он должен был делать, несмотря на все строго научные пояснения, иллюстрации и комментарии. Остатки гордости не позволяли сбежать, но разум в полной прострации молил, чтобы рыжая девица – чтоб ее! – вернулась наконец и приняла на себя ответственность за происходящее. Придушить одним рывком крупного сильного мужчину - это совсем другое… это не то, что наблюдать агонию едва ли не ребенка, вопли которого могли довести до истерики его самого.

Шаги! Он подскочил, едва заслышав их, от смеси испуга – по привычке, что кто–то нарушал его уединение, и радости – что это почти наверняка возвращалась пресловутая Шарла. Скрипнула дверь, и девушка проскользнула в комнату, пошатываясь, как деревце на ветру. Она была одна. Вопросительный взгляд коснулся его лица, и он встал, освободив ей место.

– Ей хуже, так мне кажется, – пробормотал он на ее невысказанный вопрос.

– Мари? Ты меня слышишь, малышка? – она наклонилась над сестрой.

– Шаарла… – тихо пискнул слабый хнычущий голосок. – Я боюсь…

– Все хорошо, девочка моя, все хорошо.

Она обернуласьк Эрику, ее лицо заострилось и вытянулось, но было решительным.

– Я прошу вас… снова прошу, вы уж простите. Тетушка Френель, местная повитуха… так и не появлялась, должно быть, она заночевала у кого–то... Искать кого–то другого кажется поздно… Как вас зовут, сударь?

– Эрик.

– А… дальше?

Он промолчал, предпочтя сделать вид, что не слышит. Она не настаивала.

– Меня зовут Шарлизетт Оллис. Можете звать меня просто Шарлиз, не нужно церемоний. Эрик, пожалуйста, вон там кухня, там шкаф, найдите там чистые полотенца. Еще пожалуйста, там ведро… нужно вскипятить воду. Нам понадобится теплая вода. Я надеюсь, что понадобится. Вы мне поможете?

– Хорошо, – можно подумать, у него был иной выход. Разве что придушить обеих сестер, проклясть все и завалиться спать до прихода полиции. Не такой и плохой вариант, если подумать.

Эрик даже обрадовался возможности выйти из этой комнаты, искренне веря, что если где–то и существует настоящий ад на земле, то в данное время он находится именно здесь, в этих стенах.

Уже на пороге его остановил ее голос:

– Еще пожалуйста… камин совсем погас, здесь холодно. Если она замерзнет… ей нельзя мерзнуть. Мне уже почти нечем топить, но сегодня без этого не обойтись…

– Я разведу огонь.

Он молча, стараясь не вслушиваться в то, что происходит в комнате, стал возиться с камином. Скоро дрова затрещали, и над ними заиграли язычки пламени, в комнате стало светлее. Правда, пока от огня распространится тепло, должно пройти еще некоторое время. В кухне он не нашел ничего, кроме исцарапанного чайника, и решил им и обойтись, набрав воды и поставив на огонь. Надрывные крики участились, и он возился с чайником, бессмысленно передвигая его то ближе, то дальше, ища повод не возвращаться в комнату.

– Эрик, пожалуйста! – рыжая девушка по имени Шарлиз звала его, и он с усталой безнадежностью обреченного потащился на ее зов. Ну почему бы ей не оставить его в покое? Он уже так устал за сегодня, так устал…

Он невольно вспыхнул от неловкости, открыв дверь. Шарлиз стащила с сестры одеяло и подняла ее сорочку выше колен. Живот Мари вздымался несоразмерным с ее детской хрупкостью холмом. Зачем она позвала его сюда? Это… просто недопустимо, звать сюда незнакомого мужчину, не родича и не врача. Или… может быть он так ужасен, что она вовсе не видит в нем мужчину? Может, она видит перед собой некое существо среднего рода, обладающее разумной речью, и способное выполнять простые указания – сходить, принести, подержать? Которого нечего стесняться? Он принял надменную позу, пытаясь отстраниться от отравы этих мыслей, обороняясь от еще непроизнесенных слов, которые – он не сомневался – ранят его еще глубже, а как иначе? Только все эти позы и огненные взгляды прошли незамеченными, девушке было не до них, так что она едва удостоила его беглым взглядом.

– Помогите, прошу вас, подержите ее руки, пока она не навредила себе… – скороговоркой выговорила Шарлиз, кивнув на бьющееся, корчащееся, извивающееся тело. – Пожалуйста, я не могу удержать ее одна.

Ему пришлось пересилить себя и подойти, хотя, видит Бог, этого хотелось менее всего на свете. Было страшно и противно, но он не смел признаться в своей слабости.

– Сядьте там в изголовье, – распоряжалась Шарлиз. – Держите ее руки, крепче.

Он поднял тонкие девичьи руки и сжал их у нее над головой, лишив ее возможности брыкаться. Теперь она взвизгивала тише, но чаще… Словно раненая собачонка.

– Давай, Мари, давай, – шептала девушка, склонившись над сестрой и нежно отирая пот с ее лба. – Давай же, сделай маленькое усилие, бедная моя девочка.

Тихий всхлип.

– Мари, пожалуйста, я знаю, что ты меня слышишь. Ты мне совсем не помогаешь, моя девочка. Это нехорошо. Ты же не хочешь, чтобы Шарла огорчилась из–за тебя? Давай, еще немножечко, милая.

– Она вас не слышит, – тихо выговорил Эрик, которого отчего–то злила ее манера обращаться с сестрой.

– Слышит… только не понимает, чего я от нее хочу, – печально отозвалась Шарлиз.

– Не понимает?

– Она… еще дитя.

Девушке было самое меньшее восемнадцать, она вполне созрела, хотя и была тонкокостной, так что Эрику было совершенно непонятно, что Шарлиз имеет в виду.

Между тем Мари рванулась так, что Эрик едва удержал ее, иначе она наверняка упала бы со своей узкой постели. Издав новый вопль, она опрокинулась навзничь, и ее голова бессильно склонилась набок. Светлые волосы почти закрыли ей лицо. Шарлиз с жалостью погладила ее, отводя волосы в сторону. Затем она подняла глаза на Эрика и вздохнула.

– Вы разве не видите? Мари ребенок. Она точно такая же, какой была шестилетней девочкой. Она была очень славной девчушкой, и сейчас она тоже очень славная. Она выросла во взрослую девушку, но у нее разум маленького ребенка… Она не умеет ни читать, ни писать, она хлопает в ладоши, когда ей что–то нравится, и ревет в голос, когда ей не дают желаемое. Она любит играть… в куклы, в прятки. Она очень добрая… но она вне этого мира, и ничего из того, что происходит, не сознает так, как оно есть на самом деле.

Умственно неполноценная… Эрик с невольным сожалением взглянул на хорошенькое личико, такое юное и милое, что его не могли испортить даже страдания.

– Кто же… кто мог совратить такое дитя? – вырвалось у него.

Черты лица Шарлиз стали жестче, и ее рот твердо сжался, словно она боролась с чем–то внутри себя. Но она ответила.

– Ее… изнасиловали. Откуда мне знать кто. Кого в этом квартале волнует, что больную девушку изнасиловал какой–то подонок, его и не искали–то толком. Опросили соседей, они пожали плечами, вот и все. Это ужасно, но я не могла сутками сидеть около нее. И не могла привязать ее к кровати на то время, что я ухожу из дому. И она не такая маленькая, чтобы не дотянуться до замка или не взять в ящике ключи. Она побежала на улицу… должно быть, хотела поиграть на воздухе. Когда я вернулась, она рыдала, в разорванном платье, насмерть перепуганная… и звала маму, которая умерла три года назад.

– У вас есть кто–нибудь еще из родни?

– У меня никого, – задумчиво произнесла Шарлиз. – Мы с ней сводные сестры, не родные. У Мари есть тетка, но она не особенно жаждет ее видеть. Никто не хочет иметь дело с такими, как она… Это на самом деле очень трудно, труднее, чем с обыкновенным капризным маленьким ребенком. Тут… разум отказывается признавать, что она не притворяется и не дурачит вас, что она действительно такая, как есть, и нуждается в защите и уходе. Слава Богу… она, кажется, приходит в себя, – добавила она совсем другим тоном.

Несколько минут передышки кончились, девушка вновь зашевелилась, и он попытался просто отрешиться и не смотреть. С ее телом что–то происходило, что–то ужасное, как ему казалось. Такое могло только присниться в кошмаре. Неужели все женщины проходят через нечто подобное? И его Кристина… она тоже, если у них с этим виконтом будет… В мозгу взорвался предупредительный спазм боли, запрещая представлять себе ее – такой, продолжать думать и изводить себя. Но от желания немедленно разыскать их и задушить Рауля, чтобы он не смел сделать с Кристиной что–то, что причинит ей боль, что сделает ее такой же жалкой, руки сами сжались, едва не сломав тонкие запястье, которые держали.

– Почти все… – прошептала девушка, и ее голос задрожал. – Она вот–вот родит. Вы принесли полотенца?

– Да… они там, – он кивнул на колченогий стул, куда сложил принесенные вещи.

– Давайте их сюда, и теплую воду – вы ведь согрели воды? – налейте в бадью, там стоит в углу, вы увидите, – распорядилась она, привстав. – Ну, ну, давай, сестричка, – пробормотала она, и Эрик понял, что она забыла о его существовании, словно он был прислугой. Но досадовать было некогда и не время. Он вскочил, собрал чистые полотенца, и тут лукавый дернул его обернуться на очередной отчаянный вскрик. То, чего он избегал, свершилось, и зрелище, от которого у него засосало под ложечкой, предстало перед ним во всей своей животной откровенности.

Он тупо смотрел, как под лежащей в откровенной позе молодой женщиной скапливается лужей кровь, пропитывая простыни, и медленно капает на пол с мерным стуком. Ее глаза были широко открыты, словно в немом удивлении, и она застонала с таким шипящим звуком, словно выпускала из легких остатки воздуха, затем неожиданно пронзительно взвизгнула, и Эрик увидел нечто красное и отвратительное, раздирающее ее тело, выбираясь наружу, словно пожравший ее внутренности гигантский червь. Отшвырнув полотенце, он метнулся прочь из комнаты, заскочив в тесную уборную, где он упал на колени и едва не вывернулся наизнанку. Еле дыша и вытирая холодный пот со лба, он с трудом, пошатываясь, встал на ноги. Из комнаты донесся душераздирающий визг, и снова, и потом еще. Он сделал глоток холодной воды из кувшина, пытаясь избавиться от мерзкой горечи во рту, когда его настиг еще один бьющий по нервам крик, с которым вдруг смешался другой, не столь напоенный болью, но зато преисполненный неподдельного ужаса. Этот вопль хлестнул его сильнее, чем крик боли, это уже был другой голос… голос Шарлиз. Кольнул стыд за свою слабость, за приступ тошноты, в то время как слабая девушка оставалась там, и он вернулся в комнату, где отвратительно пахло кровью и чем–то еще, но столь же гадко. Кровь все так же капала на пол, образовывая красную лужицу около кровати. Женщина на постели все в той же неприличной позе лежала, откинувшись на подушки с остекленевшим, мертвым взглядом. Шарлиз держала в руках ее ребенка, глядя на сестру немигающим взглядом, будто не веря в происшедшее.

– Она умерла, – вдруг недоуменно произнесла она, словно это могло произойти с кем угодно другим, но не с ней. – Мари умерла.

Эрик молчал, не зная, что сказать. Рыжая девушка несколько мгновений не шевелилась, находясь в глубокой прострации, потом дернулась, приходя в себя, и вскочила на ноги, резко напустившись на него.

– Где теплая вода? Где полотенца?

Эрик смущенно вспомнил, что перед тем, как ему стало дурно, Шарлиз просила принести теплой воды, о чем он уже напрочь забыл, и побрел в кухню за лоханью, вывернул туда чайник кипятка и развел ледяной водой из ведра. Полотенца лежали там, где он их выронил. Когда он вернулся, новорожденный уже вовсю пробовал легкие, исходя громким криком. Шарлиз аккуратно попробовала пальцем воду, не слишком ли горячая, и окунула его, смывая кровь. Но даже отмытый, младенец все равно выглядел ужасно, бурым и отталкивающим, словно гнилое сморщенное яблоко. Мысль об его отвратительности и тошнотворное брезгливое чувство едва успели оформиться в голове у Эрика, как девушка завернула дитя в полотенца и сунула ему в руки.

– Подержите–ка.

Очень кстати предупредила, потому что он едва не выронил ребенка, поддавшись внутреннему порыву отдернуть руки. Но Шарлиз, не обращая внимания на его не слишком чадолюбивый настрой, силой впихнула ему ревущий сверток, который он неприязненно держал теперь на вытянутых руках. Девушка со вздохом подошла к неподвижному телу сестры на постели и кончиками пальцев закрыла ей глаза, затем подтянула простыню, накрыв ее с головой.

За окном только близился рассвет, и события вечера, премьера, пережитая боль предательства, обида и горькое разочарование, – все осталось позади, словно происшедшее давно, может быть, месяц, а то и год назад. А может быть, это случилось вовсе и не с ним, а была это просто история, рассказанная кем-то у камина. Он так вымотался, что отдал бы все, что у него есть, за возможность забиться в любой темный угол и там уснуть.

Наконец Шарлиз взяла у него новорожденного и молча вышла. Вид у нее был обессиленный, хотя держалась она для девушки, принявшей роды и только что потерявшей сестру, просто молодцом. Ему она не сказала ни слова.

Усталость валила с ног, тело наливалось тяжестью, ныла каждая косточка, требуя покоя, после пережитого его била нервная дрожь, так что Эрик почти отполз в сторону, опустившись на пол около еще теплого камина. Стоило закрыть глаза, как действительность, привлекательная или не слишком, стала ему безразлична, и он провалился в сон.

Там, во сне, он снова вернулся домой, под Оперу. Он снова был с Кристиной и снова вел ее к себе, крепко сжимая хрупкую ладошку, которую, казалось, мог расплющить, лишь сжав чуть сильнее, чем следовало. Он вновь прикасался к ней, такой нежной, только наливающейся женскими округлостями, такой изящной, тоненькой, будто тростинка. Он вдыхал аромат ее волос и льнул щекой с ее прозрачным, как у ребенка, пальцам, воображая ее ласки, и снова опускал ее на постель бесчувственной, с беспомощно запрокинутой назад головой. Этот сон он видел почти еженощно, горький сон, где его мечта была совсем близко, щекоча его живой и близкой реальностью счастья. Только во сне у него всегда доставало храбрости остаться около нее, обнять ее и касаться губами ее лица, пока она спала. Во сне он проводил руками по ее телу, изнемогая от желания, и она открывала глаза и улыбалась ему. Иногда ему снилось некое смутное потом, когда их тела волнующе сплетались на постели, и он просыпался с колотящимся сердцем и острым, почти болезненным возбуждением. Иногда сон был более честен и оканчивался тем, чем ему и следовало – Кристина протягивала руку, нежно гладила его, заставляя таять от блаженства, и затем стаскивала маску. Тогда он просыпался с криком. Сегодня память предложила ему первый путь, и Кристина, окруженная бледными парами тумана, полудева–полупризрак, с лицом, колеблющимся в мутных отсветах свечей, протягивала к нему руки, предлагая свою ласку и свое тело, и он с жадностью накидывался на нее, распластав на широком ложе. Но стоило ему овладеть этим прелестным телом, таким податливым, жаждавшим его прикосновений, как Кристина со страдальческим криком впилась острыми ногтями ему в грудь, отталкивая его. И тогда он с ужасом ощутил, что она истекает кровью в его объятиях, и ее раненое, растерзанное грубым вторжением тело вяло оседает на простыни, и на пол стекает ручьем ее алая кровь. Он вскрикнул, увидев, как кровь на полу собирается в причудливую вязь – «смерть».

Он пришел в себя, краем сознания понимая, что вскрикнул наяву, должно быть, потревожив сон рыжеволосой хозяйки дома. За стеной на одной ноте, терзая слух, хныкал младенец. Напротив, на кровать, где под простыней спала вечным сном молодая женщина, лучше было не смотреть, мысль о ночи, проведенной бок о бок с покойницей, не бодрила. Камин остыл, и во сне он бессознательно отодвинулся от него, лежа просто на голом полу, однако теперь он был накрыт одеялом, и под него пытались подсунуть подушку, не слишком удачно, потому что он обнял ее во сне, вместо того чтобы положить на нее голову. Вспомнив жуткое, вызывающее нездоровую смесь возбуждения и омерзения сновидение, Эрик тоскливо подумал, как же сильно ему хотелось все эти долгие годы хоть однажды проснуться не одному в холодной постели, сжимая в кольце рук не равнодушную подушку. Так хотелось, медленно выплывая из ночных грез, обнимать теплое, нежное тело, сладко пахнущее чем–то родным. Ощутить прикосновение мягких ладоней на своей коже, ласковый шепот, бессвязную нежную чепуху, которую только и должны нашептывать друг другу пробуждающиеся в одной постели счастливцы. Впрочем, откуда ему знать? Ему только кажется, что так было бы правильно. Иногда раньше он слабо надеялся, что однажды рок все–таки смилостивиться над ним. Не напрасно же ему был послан его маленький ангел, Кристина, кто–то, кто услышал его зов в ночи и пришел к нему с добром, скрасив его беспросветное существование в непроглядном мраке. Впрочем, выходит, напрасно. Судьба посмеялась над ним, отняв последнюю, робкую надежду. Никому он не нужен, никому, никто никогда не коснется его с теплотой и любовью. Нечестно. Нечестно…

Он скорее ощутил, чем услышал тихие шаги. Шарлиз… легкий шорох, она что–то искала в шкафу. За окном светало, наступал новый день, и Эрик понимал, что ему пора уходить, вот еще бы знать куда… и зачем. Следует вознести благодарность небесам, что у него хоть этой ночью была крыша над головой и возможность немножко подремать в тепле и безопасности. Только куда ему утром идти, не может же он бродить по городу с таким лицом, да еще и после вчерашнего скандала в опере. Нет, нет… никуда он не пойдет, по крайней мере, до вечера. Девушке придется потерпеть его присутствие еще немного. Он закрыл глаза, притворяясь спящим, чтобы она не вздумала выпроводить упорного гостя. Даже странно, он нырнул назад в глубины сна, стоило только зажмуриться покрепче и замереть, и на этот раз ему ничего не снилось.