10. Глава 10.
Трясясь в экипаже, Шарлиз трижды перечитала тетино послание. Оно походило даже не на распоряжения… словно это был черновик письма или заметки самой себе на будущее, чтобы ничего не упустить из виду. Написано было довольно сумбурно и непоследовательно.
И она решительно ничего не понимала. Более того, начала предполагать, что часть семейной ненормальности, которая проявилась у отчима к концу жизни, а у Мари, когда та была маленькой девочкой, досталась и тете Шейле. Но она же была совсем другой! Не белокурая и тонкокостная, как Мари и ее отец, а крепкая, темноволосая, широколицая. И по всем повадкам она тоже не походила на порченую породу своего брата. И была разумна до стервозности, решительна и безапелляционна. Эгоистичная женщина, но абсолютно нормальная!
– Вижу по вашему лицу, что у вас есть новости, - усмехнулся Эрик, когда она, тихонько постучав, вошла в переделанную из комнаты Мари детскую.
– Я виделась с бароном, - ответила она почти жалобно. – И по правде сказать, из этого не вышло ничего путного. Записка бессмысленна, а барон допрашивал меня так, будто я прячу тетю Шейлу у себя в погребе и отказываюсь сознаваться.
– Может быть, так и есть? – съязвил он, пожав плечами, и снова повернулся к столу, где у него была в художественном беспорядке разложена куча исписанных и испещренных пометками листов. – Вы хорошо посмотрели? Может, она запуталась в паутине? Там ее предостаточно.
Поможет ли, если сосчитать до пяти, а потом отвечать? Паутина его не устраивает! Ну не доходят у нее руки до погреба, что из того? Не нравится, швабру в руки и никаких преград для наведения порядка. Она будет только за. Ишь, критику развел… Шарлиз старательно подышала, размышляя, какое все-таки удовольствие ей бы доставило швырнуть ему в голову любой попавшийся под руку тяжелый предмет. Например, чернильницу…
Правда, с кем она тогда обсудит эту злосчастную записку?
Насладившись многозначительным выражением лица Шарлиз, внутренне кипевшей, как забытый на очаге чайник, Эрик меланхолически предложил:
– Ну читайте, что там вам пишет ваша тетушка, я слушаю. Вы ведь за этим пришли? Чтобы прочесть мне эту вашу записку?
Она стала читать вслух, коль скоро Эрик собирался выжать из сцены максимум удовольствия и делать вид, что ему не любопытно, что там. Большую часть начала, целиком посвященную запутанным денежным подсчетам, она опустила.
«…Парк нужно расчистить, обязательно, летом наши больные должны гулять и набираться сил, а не чахнуть в пыли. Обязательно! Первоочередное.
В левом крыле видела мышь. Уволить горничную, если повторится. Сделать внушение.
Повар работает хорошо, пробовала, вкусно, питательно. Повысить жалование. Недоплачиваем, а он старается, плохо.
Пожертвованиями обязательно заняться! Организовать сбор. Можно стать около церкви, послать наших же сестер, ничего, они лишь притворяются перегруженными. В воскресение после мессы – вполне могут постоять с ящиками. Ящики забить, оставить только щель! В прошлом году умники делили содержимое пополам – половину себе! Предупредить, что уволю. Еще можно поставить около театров – туда идут с дамой, при даме стыдно проявлять жадность. Поговорить с бароном – мало, мало! Лекарства нужно покупать, они недешевы. Нужно организовать прием, платный, за небольшую сумму, поговорить с Дантсом и Жанери. Пусть по очереди принимают больных, сделать отдельный вход. Повесить объявления. Сначала поблизости, поглядим, кто придет, и смогут ли они заплатить за осмотр.
Франц Дантс должен больше внимания уделять сложным пациентам, вроде Павье со странной лихорадкой – пусть поедет посоветуется в клинике Сен-Жермен, что это может быть, вероятно, нечто тропическое - или Сально с недостаточностью почек. Нечего носиться кругом той мадам Маньи, что на самом деле мадемуазель – вот уж глупо того стесняться в ее-то годы! - которая больна лишь дряхлостью. Дантс должен совершенствоваться и набирать опыт, пока жалость не сделала его врачом, который не умеет ничего, кроме клизмы и пустых слов утешения. Очень жаль, мадемуазель Дюваль не имеет доступа к образованию, у нее твердая рука и ясный ум. Вот кто был бы отличным врачом. Возможно, удастся для нее что-то сделать?
Моей дорогой племяннице Шарлиз Оллис не забыть передать, чтобы она не забывала время от времени навещать мой дом в Сен-Дени, где необходимо раз в неделю поливать мои любимые голландские тюльпаны, жаль будет, если они пропадут. Креповое платье, совсем целое, что стало мне узко, нужно отдать – пусть перешьет на себя. И нужно посоветоваться с доктором по поводу ее головных болей, она еще слишком молода, нехорошо.
Милой крошке Мари, когда она подрастет достаточно, чтобы оно было ей впору, пусть Шарлиз отдаст то мое кольцо с голубым топазом, которое носила Эстер. Досадно - осталось лежать у меня в спальне в секретере, а я все забываю и забываю, как ни пишу ей – всякий раз вылетает из головы.»
Росчерк – твердый, почти мужской. Дата…
Шарлиз подняла голову. Она почему-то надеялась, что если прочитает это вслух и при Эрике, то в голове у нее прояснится.
– Ничего не понимаю, - признала она.
– А что не так? Исполняйте волю вашей тети. Видимо, последнюю…
– Во-первых, мамино кольцо с топазом потерялось еще когда она была жива, - игнорируя его последние слова, продолжила она.
– Интересно.
– Еще бы нет. У тети не было собственной спальни в нашем доме, она ночевала в моей комнате, а я спала с Мари в одной постели, когда она приезжала погостить. О каком тогда секретере из ее спальни идет речь, я не понимаю.
– Все? – во взгляде его зажглось любопытство.
– Я никогда не была в ее доме в Сен-Дени, видимо, она переселилась туда уже после того, как мы с ней виделись. Могла она хотя бы адрес оставить! Или мне нужно обойти все Сен-Дени, стуча в каждый дом и спрашивая, не здесь ли проживает мадам Прево?
Он смотрел на нее, ожидая продолжения, и выглядел так, словно его от души развлекало ее возмущение.
– Полагаю, в этом-то вашу тетю обвинять не следует, - заметил он. – Она же не нарочно бросилась в пруд, оставив вас без адреса.
– Никакой головной болью, с которой стоило бы идти по врачам, я не страдаю, - дрожащим от нахлынувшего волнения голосом продолжала Шарлиз.
– Возможно, ваша тетя столь заботлива, что решила предвосхитить события? – фыркнул он. – Подарить вам причину для головной боли и сразу направить к лекарям? Это все или еще какой-нибудь перл?
– Милая крошка Мари… может быть, тетя забыла, что она уже выросла? Только не повзрослела. О том, что ее… нет с нами, тетя не знает.
– Вы ей не писали?
– Нет. Если она нас из своей жизни вычеркнула, к чему? Кстати, о письмах. Тетя не писала мне. Так что к чему ее сожаления о забывчивости? Эрик? В двух фразах четыре несуразицы. Я ничего не понимаю.
– Это как раз понятно. Ваша тетя пытается сказать вам что-то между строк, и чтобы вы догадались искать скрытый смысл, заставляет вас остановиться и спросить себя «что не так?». Полагаю, для непосвященного ее пожелания выглядит вполне невинными. Обычное беспокойство нежной тетушки – полить цветы, перешить платье.
– Да, пожалуй. Только я все равно ничего не понимаю.
– А по-моему все очевидно, – явно упиваясь своей властью, заметил Эрик насмешливо. Шарлиз, уловив издевку, метнула на него сердитый взгляд, способный прожечь насквозь.
– Так говорите же, Эрик. Что именно вам очевидно? Поделитесь уж пожалуйста. Или будете брать с меня плату?
– Во-первых, что письмо нашла не горничная и не на днях. Его вертели и так и этак, ища скрытый смысл, пока не отчаялись, либо решив, что послание действительно невинно, либо, что стоит передать ход вам, чтобы вы сделали всю черную работу. Что за тайны хранила ваша тетя?
– Как будто никаких. Милая пожилая дама. Работала в больнице, это о многом говорит! Щедрая к бедным, внимательная к страждущим, - отозвалась Шарлиз, сосредоточившись на том, чтобы сложить исписанный лист пополам как можно ровнее, словно это помогало ей думать.
– Только бросила племянниц на произвол судьбы.
– Ну отчего на произвол! – вскинулась она. - Когда она перестала навещать нас, мы обе уже были не маленькие девочки и могли сами о себе позаботиться.
– Особенно ваша сестра, - ехидно заметил он.
– У нее была я.
– Ясно, - он пресек жестом дальнейшие оправдания и вернулся к записке. - Что это за кольцо, о котором она так настойчиво упоминает. Ценное? Старинное?
– Бог с вами, Эрик! В нашем доме отродясь не было ничего ценного и старинного. Обычная дешевая поделка. Даже небогатым женщинам хочется носить украшения. Маме то кольцо подарил отчим, купил в обычной лавке, оно было золотое, со светло–голубым камнем, милое, но не потрясающее. Мама с удовольствием проносила его несколько лет, пока не потеряла.
– И как оно потерялось?
– Кажется, мама забыла его снять, когда полоскала белье. Оно и соскользнуло. Выплеснула воду и прощай. Конечно же, найти его среди помоев было невозможно.
– И ваша тетя знала об этом.
– Конечно. Мама столько стонала об этом, что о ее потере знали буквально все.
– Значит, кольцо было ничем не примечательно? – с сомнением повторил он.
– Самое обычное. С избитой гравировкой «Несравненной Эстер. 1858».
– На нем была гравировка? Это любопытно. Больше ничего? Никаких историй, с ним связанных?
– Как будто нет.
– И ваша тетя не одалживала его, не носила сама?
– Как будто нет.
– Скажите что-нибудь, кроме «как будто нет», пожалуйста. У меня возникли сомнения, что вы слышите меня и не впали в транс, - вздохнул он в притворном беспокойстве.
– Эрик, не… - начала она сердито.
– Достаточно. Я рад, что вы в полном сознании, Шарлиз.
– …не злите меня, мне и так есть, что сказать обо всей этой истории, - упрямо закончила она свою фразу, бросив на него испепеляющий взгляд, который, впрочем, не произвел на него впечатления.
– Хорошо, оставим пока. Займемся секретером.
– Каким секретером? – взмолилась Шарлиз.
– Это уж вам виднее каким.
– Не имею понятия, Эрик.
– У нее не было в вашем доме никакого шкафчика или полок? Чего-нибудь личного?
– Да нет. Да и не была она тут сто лет. Все изменилось.
– Подумайте. Неспроста тут этот секретер.
– Я не знаю, - она развела руками.
– Идемте, - Эрик махнул ей, требуя следовать за ним. Шарлиз заколебалась, но пошла следом.
– Куда же? – спросила она.
– Пройдемся по вашему дворцу в поисках волшебного секретера, инкрустированного алмазами, который вы видимо перекрасили и выдаете за подставку под помойное ведро. Вы успели выбросить много старой мебели?
– Да нет, ничего из мебели я не выбрасывала. Продала кое-какие мелочи, картины.
– Разумно. Вести поиски по свалкам не придется, - одобрил он, любуясь сердитым выражением ее лица, словно его хмурый вид поднимал ему настроение.
– Эрик, я не знаю, что именно вы ищете…
– Я тоже. Я рассматриваю вашу мебель. В нее что-то сложили, спрятали, насколько я понимаю. Может быть, не кольцо. Но нечто ценное.
Он внимательно осматривал комнаты, одну за другой. Пристально изучил комод, выдвигая ящики, шаря в них и перебирая содержимое.
– Вы бы сделали тут уборку, Шарлиз. К чему тут эти булавки?
– Ни к чему. Просто лежат, - он насмешливо хмыкнул, услышав ее ответ.
– Уверен, что вы их потеряли десять лет назад.
– Пять. Всего лишь пять, - фыркнула она в ответ. Он издал издевательское «О!», словно это все меняло.
– Эрик… - начала она нерешительно. На краю сознания зашевелилась мысль. Неприятная ей мысль
– Да? – отозвался он, безжалостно перетряхивая нижние ящики комода, откуда высыпалась всяческая мелочь, от пуговиц до нижнего белья.
– Мне кажется, вы были правы.
– Несомненно. Насчет чего?
– Насчет моей головной боли. Я сейчас думаю, может быть, тетя Шейла и впрямь пыталась… предупредить меня, что ли. Чтобы я… опасалась головной боли. Или не головной… но чего-то неприятного.
– Разумно мыслите, - одобрил он с холодной усмешкой. – Остается вопрос. Во что ваша любящая тетушка вас втравила, Шарлиз! И какого черта она пропала, уж не потому ли, что слишком любила напускать туману? И какого черта переложила какие-то свои заботы на ваши плечи?
– Не знаю… - неохотно проворчала она. Прав, тысячу раз прав. Что же - и главное, когда - тетя спрятала в ее собственном доме? И почему это так волнует барона де Неша. И… что за человек побывал в ее доме, тот, которого видел Эрик и о котором она благополучно со временем забыла, приписав ему попытку банального воровства.
– Идемте дальше, - он увлек ее за собой, направляясь в ее спальню. Она слабо запротестовала, вспомнив, что утром оставила там разгром, словно после нашествия варваров, поскольку туда все равно никто, кроме нее, обычно не входил. Но он не внял. Эрик осмотрелся, чуть приподняв бровь при виде неубранной кровати, по покрывалу которой были беспорядочно раскиданы книжки, словно она долго выбирала, что бы почитать на ночь, да так среди хаоса и заснула. Взгляд его упал на скромную прикроватную тумбочку с выдвижными ящиками. И Шарлиз совершенно не улыбалось, что он станет там копаться.
– Хм… Эрик! Просто поверьте мне на слово, что там нет ничего интересного. Я пользуюсь ею ежедневно и знаю наперечет все, что там лежит.
– Что вас беспокоит? – он криво усмехнулся. – Тайник с ценным кладом у вас именно там? Вы перебираете свои сокровища на сон грядущий? Я их не украду, поверьте. И даже… не испачкаю. Хоть это и руки… - он резко оборвал себя, не сказав «чудовища», хотя невооруженным глазом очевидно было, что подумал.
– Мне просто не хотелось бы, чтобы вы устроили такой же обыск, как в комоде в гостиной, среди моих личных вещей, - сухо произнесла она. Что непонятного, в конце концов? Кому приятно, что чужой человек будет перебирать такие вполне невинные, но слишком уж интимные вещи, как гребень с запутавшимися, но не выброшенными волосами, баночку с румянами – хотя ее румянец, право же, натуральный… почти всегда, скомканные чулки с оторвавшейся подвязкой, носовой платок – не уверена, что идеально чистый…
– Нужны мне ваши личные вещи, - процедил он, явно неверно истолковав ее недовольство. Она не стала разубеждать его и промолчала.
– Так смотрите сами, - велел он, – проверьте, нет ли там чего-нибудь… чего вы туда не клали. Или забыли, что клали.
– Сейчас?
– Сейчас, - настойчиво заявил он. – Куда откладывать?
Она вздохнула и достала из рабочей шкатулки ключик.
– Вы запираете ее на ключ? – удивился Эрик. – Это несколько противоречит вашим словам, что тут нет ничего ценного.
– Только нижний ящик, - проворчала она. - Я его всю жизнь запираю. И привыкла уже. Там разные лекарства. Мелочь, в общем. От пустяковых всяких хворей, вроде объесться зеленой черешней... Перебрать нужно, кое-что еще от мамы осталось… наверно уже давно не годно.
– Запирать-то зачем?
– Спрашиваете! Пожили бы вы в доме с любопытной маленькой девочкой, которой росту хватает дотянуться всюду! А все, что найдет, норовит попробовать на вкус, вдруг сладкое! – у Шарлиз вдруг перехватило дыхание, и она отвернулась, скрывая гримасу боли. Вполне вероятно, что он и сам со временем узнает, каково это. Вполне вероятно, что ей придется пройти через это во второй раз…
Он не отвечал, и Шарлиз, подавив тяжкий вздох, всунула в замочек ключ.
Ключ провернулся, ни за что не зацепившись.
Замок был сломан.
Стоя на коленях около тумбы, девушка безмолвно кусала губы, пытаясь совладать с паникой.
– Что случилось? – наконец, выговорил Эрик, нарушив гробовую тишину в комнате.
Шарлиз медленно потянула на себя ящик. Он легко выдвинулся, и там по-прежнему были беспорядочно набросаны баночки, потемневшие от времени пилюли и пузырьки.
– Он не заперт, - пробормотала она, не глядя на Эрика и уставившись на содержимое ящика.
– Вы забыли его запереть, - предположил он.
– Нет. Он не заперт, потому что замок сломан.
Эрик поспешно присел около нее на корточки и, отодвинув девушку в сторону, сам осмотрел замок. Он был испорчен – явно и окончательно. Ящик был вскрыт.
– Давно вы последний раз сюда заглядывали? – спросил он.
– Н-неделю назад он точно был целым, - Шарлиз нервно облизала губы. – Я переставляла тумбочку. Он бы открылся. Будь он сломан, - она подвигала туда-сюда ящик, будто в доказательство.
Эрик резко встал.
– Великолепно тогда, нас опередили в поисках таинственного секретера, - сказал он, маскируя гнев под насмешку. – Кому-то ваш запертый ящичек показался вместилищем чудесных секретов.
Он приходил в бешенство от одной мысли, что подобное могло произойти.
То ли он полностью порастерял все навыки бдительности и осторожности, то ли совсем уж расслабился, впав в спячку от отсутствия серьезных опасностей и треволнений… Но в Опере, его Опере, такого в принципе не могло случиться, чтобы в его владения зашел чужой, а он пропустил его, как последний растяпа! Кто мог тайком побывать в доме, в доме, где поселился Призрак Оперы! Сам Призрак Оперы, которого никто не посмел бы презирать – так они его боялись, и которого теперь в грош не ставят какие-то проходимцы, нагло роющиеся в чужих вещах. Среди бела дня, потому что иначе гости потревожили бы Шарлиз! Как он мог не слышать, не заметить, не почувствовать чужого! Неужто последние годы он так привык полагаться на свои хитроумные ловушки, что вообще перестал держаться настороже! Но здесь не подземелье, здесь дом, обыкновенное человеческое жилище, где не сделаешь переворачивающиеся ступени, или люки в полу, или перекрывающие пути решетки! Впрочем, о решетках стоит подумать. Девушку можно как-нибудь приучить опускать и поднимать их, когда она ходит по комнатам. Но он-то, он-то! Должен был быть внимательным и чутким, зная, что и на него еще наверняка идет охота, и девушка попала в какой-то странный переплет! То, что он мог быть увлечен музыкой или рисованием, пока Шарлиз как угорелая носилась по всему городу, то в больницу, то в магазин, то в издательство, его ни в коей мере не оправдывает! Проклятие… Он заслужил, чтобы в другой раз ему перерезали горло, подойдя к нему просто вплотную!
Растяпа, растяпа… Жалкий урод. Простись с временами, когда тебя хотя бы уважали и не могли с тобой не считаться. Ты теперь не опаснее котенка… Проклятие!
– У вас не дом, Шарлиз, а проходной двор, - прошипел он, маскируя тем досаду на себя самого. Она потерянно и огорченно глядела на ящик, словно ему следовало покраснеть от стыда, что он так подвел свою хозяйку. – И все-таки… вы совершенно уверены, что не сломали замок собственноручно еще много лет тому назад и не забыли об этом?
– Уверена…
– Идемте отсюда, - бросил ей Эрик. Когда они вышли, он проговорил, отбросив насмешки, тоном, который показался ей неожиданно строгим, словно она была нерадивой ученицей. – Для вашего блага, Шарлиз, я надеюсь, что тот, кто побывал здесь, удовлетворил свое любопытство и более не вернется. Даю руку на отсечение, здесь не обошлось без вашего друга барона. Но кто бы то ни был, и что бы не искал… это не был мелкий воришка. Здесь был человек, который умеет быть невидимым и бесшумным. Профессионал. От этой игры вы уже не можете отмахнуться, словно вас это не касается, поэтому научитесь осторожности. Будьте внимательны. И никому не доверяйте.
– Эрик, вы меня пугаете.
– Проклятие, да! Я вас пугаю! Для вашей же пользы! – закричал он на нее. Она подняла руки, словно умоляя его о тишине. Он отступил от нее, тяжело дыша от сдерживаемого гнева. – Если вам повезет, ваша дражайшая тетушка спрятала нечто в том ящике, который вы имели привычку запирать. Полагаю, зная вас, она могла быть спокойна за то, что в ближайшие три столетия у вас не дойдут руки выбросить ненужное.
– Эрик, - начала она возмущенную тираду, подпустив в голос нотку предупреждения, но он не дал ей продолжить.
– Неважно. Если там что-то действительно было, то вас от этого избавили. Но я в этом сомневаюсь.
– Почему? - терпеливо спросила она.
– Потому что вы сами говорили, что барон вас расспрашивал. Он своего еще не получил, надо понимать. Так что ваш ящик, думаю, вскрыли абсолютно зря.
Шарлиз вздохнула и устало закатила глаза.
– На мою голову… - простонала она.
– Все не так уж плохо. Ваш дом обыскали и не один раз. Тщательно и профессионально. Значит, у вас скорее всего ничего нет, это раз, они знают об этом, и нет повода ожидать новых гостей, это два.
– А комнаты на втором этаже? Как они могли обыскать их, если вы всегда дома? Или вы… не всегда дома? – подозрительно произнесла девушка. Эрик скривил рот в презрительной усмешке, словно услышал несусветную глупость, хотя она кольнула прямо в кровоточащее место. Как он мог не услышать?
– Что стоит профессионалу разминуться с тем, с кем ему нежелательно встречаться? Придти в другой день, когда тут стоял такой стук, что осталось бы неуслышанным даже извержение Везувия – когда я несколько дней только тем и занимался, что делал из ваших руин жилое помещение?
Она помолчала, обдумывая его объяснения.
– Наверно… Но раз так… у меня в доме никакого секретера нет? И искать у меня нечего? О боже. Я, кажется, никогда больше не смогу чувствовать себя здесь в безопасности.
– Привыкнете, - язвительно пообещал он. Человек ко всему привыкает. Он столько лет ходил по лезвию… и привык и перестал замечать. – Благодарите тетушку. А есть ли у вас что искать, тут уж я не могу судить. Выбирайте, как вам больше нравится. Или есть, но хорошо спрятано. Или нет, и никогда не было.
– Мне нравится второе… - сразу ответила Шарлиз. Он чуть ухмыльнулся.
– Тогда у вас остаются на выбор дом в Сен-Дени, где вы никогда не были. И сама больница св.Женевьевы. Вполне возможно, ваша хитроумная тетушка нарочно приплела сюда ваш дом, чтобы вам веселее жилось.
– Я не собираюсь ехать ни в какое Сен-Дени, - проворчала Шарлиз.
– И не стоит. Я сомневаюсь, что вы там что-то обнаружите.
– Ехать в больницу?
– Решайте сами.
– Поеду… Поговорю еще раз с доктором Дантсом. Знаете, что он сказал мне? Что мог бы устроить мне место.
– В больнице? – переспросил он с отвращением.
– Это хотя бы достойное занятие, полезное людям… а не пустяки, бабочки да птички, игрушки для взрослых.
– Полезное людям? Не смешите. Нет существ более неблагодарных, чем люди, - заметил он холодно, и в глазах его зажглись недобрые огни, словно одно упоминание о самоотверженном труде на благо человечества вызывало у него горечь и ненависть.
– Не будьте столь циничны, - она пожала плечами. – По правде сказать, мне опротивели шляпки, я сделала их уже наверно тысячу штук, и мне кажется, я всю жизнь только тем и занимаюсь, что, как пирожки, выпекаю эти бесконечные шляпки. Может, стоит заняться чем-нибудь другим. Право, не знаю. Мне показалось, там работают очень хорошие люди.
– Ваше дело. Если хотите возиться с нищими стариками, кто вам помешает.
– Там не только старики. Я видела и молоденькую девочку, ее подобрали в парке полумертвой. Она как раз пришла в себя.
– Наверняка она была больна какой-нибудь дурной болезнью, - предположил Эрик.
– Вам лишь бы съязвить. Нет, она хотела отравиться от несчастной любви. Девочки такого возраста еще так глупы.
– Как именно глупы? Что имеют неосторожность влюбляться?
– И это тоже. Но главное – травиться из-за такого пустяка!
Он отвел глаза.
– Иногда перестать быть – это лучший выход для всех, - сказал он негромко, издав чуть слышный вздох. Шарлиз предпочла не заметить признаков меланхолии.
– Самый лучший выход - это не то же самое, что самый простой, - сказала она.