15. Глава 15.
Дом все глубже пропитывался дымом, и Шарлиз видела отблески постепенно набирающего силу пламени, которое пробовало на вкус стены ее жилища, чтобы распробовав как следует и нагуляв аппетит – накинуться и пожрать целиком. У нее уже начало першить в раздраженном дымом горле. Ребенок и подавно захлебывался кашлем и плачем. Она хотела открыть окно, но пальцы Эрика впились ей в плечо, почти отшвырнув ее прочь. Шарлиз пошатнулась, но устояла на ногах. Уже неплохо – хоть какое-то действие, пусть и нелюбезное. Пусть бы даже ударил ее, если ему это поможет – она готова была согласиться – лишь бы не выстраивал вокруг себя стену, за которой она оставалась в страхе и одиночестве наедине с настигшим ее кошмаром. Кошмаром, который не укладывался у нее в голове – ну как такое могло произойти, она же всегда вела скромную и незаметную жизнь, никого не трогала, никому не навредила, просто жила...
– Мы задохнемся здесь! – взмолилась она. Свежий воздух был так близко, рукой подать… и все-таки недостижим. Но Эрик ничего не сказал, погруженный в свои мысли, и глаза его были прикованы к теням, поджидавшим их в ночи. – Не молчи, ну пожалуйста, ну хватит уже. Я же попросила прощения, что ты еще от меня хочешь? Чтобы мы надышались дымом до смерти? Мне страшно, - добавила она затем тихим голосом, полным отчаяния и обреченности. – Эрик, пожалуйста. Сделай что-нибудь…
Когда прозвучал его голос – скептический и полный презрения, но все-таки голос, и она обрадовалась, как девчонка, услышав его – он, казалось, не был обращен ни к кому, и уж точно не к ней, так просто – мысли вслух.
– Ну давай, давай, открывай, создай тягу… сгорит тебе все в два счета.
– Но что же нам делать? – застонала она.
Нет ответа.
– Эрик, ну пожалуйста. Мы не можем просто опустить руки и ждать.
Молчание.
– Может, мы рискнем выскользнуть через окно моей спальни? Все лучше, чем умереть тут под обломками. Скоро тут все займется… Ну не молчи, пожалуйста. Чего мы ждем?
Бесполезно.
Слышно было, как внизу в кухне уже лопались стекла от сильного жара.
– Я начинаю догадываться, Эрик, что от тебя недаром все отвернулись, – прошипела она, начиная разъяряться из-за его упрямства. – Мне, знаешь ли, сейчас наплевать на твои фокусы. Я хочу остаться в живых! Такая вот блажь! Если нужно принесли зеркало, чтобы расшевелить тебя, то я принесу!
– Замолчи, – прорычал он с не предвещающим ничего хорошего видом и на мгновение оторвался от наблюдения за улицей, где было теперь почти светло от оранжевых отблесков.
– Видишь, помогает! – закричала она на него, гневно сжав кулачки. – Если это единственное, чем тебя можно пронять, то можешь потом на меня обижаться сколько хочешь, но я больше не хочу сидеть здесь, как пескарь на крючке, и ждать, пока меня сожрет щука. Делай что-нибудь, ты!..
– Чудовище? – словно выплюнули искривленные ненавистью губы, и он повернулся к ней. – Ты это хотела сказать? Или у тебя есть словечко похлеще? Что же ты запнулась?
Отблески пожара превратили в жуткую маску изгнанного из ада демона его собственное лицо, а игра света и теней лишила его всего человеческого, оставив только багровый дьявольский лик, похожий на незаживающую рану. Но все равно, это было вовсе не то, чего она хотела – в очередной раз уязвить его. Только заставить его встряхнуться и выжить, и помочь выжить ей.
– Не это! Не это, Эрик. Черт! Что толку с тобой говорить, если ты все равно слышишь только то, что хочешь, - она в отчаянии топнула ногой.
– О да. Хочу. Чего бы еще мне могло хотеться, - он криво усмехнулся. – Так вот и не говори со мной, раз это без толку! Дай спокойно подумать.
Ну что же это, неужели они так и будут ссориться, когда их жизни висят на волоске? Шарлиз внутренне застонала.
– Эрик, пожалуйста, давай заключим перемирие. Давай выберемся отсюда живыми, а потом злись – сколько угодно злись, только не прямо сейчас!
– Хочешь расстаться с жизнью? Ну так иди! Тебя там ждут с распростертыми объятиями. Не меня, кстати говоря. Тебя. Иди! Можешь рассказать им, если успеешь открыть рот, что ты ничего не знаешь, не хочешь знать и вообще не при чем. Можешь попытаться вручить им эти чертовы бумаги и поклясться, что не прочитала ни слова. Иди! Кто тебя держит!
Он закричал на нее, и в то же мгновение, словно сговорившись с ним вывести ее из равновесия, окно, около которого они стояли, лизнул красно-оранжевый язык пламени, которое уже поднялось так высоко, что достигало второго этажа. Шарлиз вскрикнула и отшатнулась, зажала рот рукой, сдерживая вопль ужаса. Господи, еще немного, и они все здесь обратятся в огромный пылающий факел.
– Меня держит мой племянник Жеан, Эрик! Он ребенок! Ему нужен свежий воздух! Прямо сейчас! Мы еще можем ждать, но он нет. Он погибнет, если мы тут будем препираться! И ты будешь виноват!
Его кулаки угрожающе сжались, и он шагнул ей навстречу. Но не вцепился ей в горло, как она было испугалась, а только яростно покачал головой.
– Не смей. Не смей.
Бедный маленький Жеан заходился в крике, испуганный шумом, дымом, усиливающейся жарой. Эрика затрясло, будто в лихорадке, он дернулся, а его губы дрогнули, показывая, что она попала ему в больное место. Два его слабых места, всего два, и в оба она сегодня успела его ранить. Жестоко. Шарлиз вдруг осознала, что она только что сказала и как это несправедливо. Выместила на нем свой страх и отчаяние, и за что? За то, что он не может найти выхода из ловушки, в которую не он их заманил? За то, что он не может вот так легко найти способ спасти их всех?
– Прости меня, - пробормотала она, отходя от него и безнадежно опускаясь на краешек стула. Ее пальцы отчаянно сжали виски. – Прости. Я несу какую-то чушь. Мне страшно. Мне так страшно. Я схожу с ума. Это не твоя вина, прости меня.
Эрик не стал отвечать и снова подошел к окну. Пламя трещало, но пока больше не поднималось так высоко. И все равно, в комнатах уже стало не только дымно, но и очень жарко, и по лбу градом стекал пот. Огонь уже добирался до деревянных перекрытий, грозя обрушить их.
– Они куда-то уходят, - вдруг проговорил он и обернулся на Шарлиз, словно забыв, что они только что кричали друг на друга, как ненормальные. Она встала и подошла к нему, проследив за его взглядом. Те люди, что так упорно караулили их внизу, действительно как будто зашевелились, и, похоже, их что-то удивило или испугало. И они устремились следом за каким-то человеком, который шустро, как вспугнутый заяц, понесся прочь и исчез из поля зрения. – Они кого-то увидели… - добавил он, присмотревшись повнимательнее. - Идем. Пока они отвлеклись, нужно выбираться. Другого шанса не будет.
Эрик мгновенно отбросил нарочитую медлительность, порывисто подхватил Жеана на руки, кивнул Шарлиз следовать за ним, прорычав при этом, чтоб она не вздумала отставать, и кинулся к выходу. Но путь вниз для них уже был закрыт…
Первый этаж горел. Повсюду как банда озверевших мародеров бесчинствовало пламя, шипя и выплевывая остатки обстановки, весело и азартно обыскивая темные углы в поисках еще не уничтоженных вещей. Деревянная лестница пылала, и часть ступеней уже попросту провалилась. Тлели шторы на окнах, на полу поблескивали россыпи лопнувших стекол, вовсю обугливалась деревянная мебель. Где-то с шумом и грохотом обрушилась балка.
Шарлиз даже некогда было задумываться о том, что дом, где прошла ее юность, доживал свои последние часы. В лицо ей, словно приветствуя в своих владениях, дохнул жар, и она зажмурила глаза, боясь обжечь их.
– Слишком поздно, - прошептала она, вздрогнув всем телом, когда рассыпавшиеся искры едва не прожгли ей платье. Она стояла, словно впав в ступор, глядя остановившимся взглядом на неистовый танец пламени, выделывавшего безумные па у нее на глазах, словно красуясь перед ней тем, как ловко ему удается превратить в пепел все, что было ей дорого. Эрик коснулся рукой ее плеча. Видимо, он пытался позвать ее, да она ничего не слышала, завороженная открывшимся ей зрелищем разрушения и конца ее жизни – прежней жизни или жизни вообще.
– Пошли, – он потянул ее за собой назад, в комнаты, где еще можно было находиться. Она с трудом сосредоточилась на его голосе, пытаясь понять, чего ему еще нужно, куда и зачем он хочет идти, если единственный выход наружу превратился в самое сердце преисподней. – Торопись, - прошипел он, - у нас не больше пары минут. Если они все вернутся, то тебя внизу встретят твои друзья, и вряд ли предложат чашку кофе.
– А вдруг они оставили кого-то караулить?
– Значит, кому-то из нас не повезло. Нам. Или им, - зловеще произнес он. - Ну-ка, - Эрик окинул ее быстрым оценивающим взглядом. – Убери волосы. Заколи чем-нибудь. И завяжи их каким-нибудь шарфом, есть у тебя? Вспыхнут – сгорят за секунду. И ты вместе с ними.
Шарлиз поспешно скрутила волосы жгутом и, сдернув с кресла накидку, соорудила себе неуклюжий тюрбан. Но зато он закрывал ей голову. Эрик жестом одобрил, быстро перерезал веревку, которая поддерживала ловушку для их врагов, чтоб не попасться в нее самому, и рывком распахнул окно. В комнату горячей волной ворвался раскаленный воздух, и запах дыма из сильно раздражающего ноздри стал просто удушающим. Эрик выглянул наружу, ощупал взглядом улицу.
– Давай скорее, - он схватил ее за локоть и подтолкнул к окну. – Слазь.
Она в ужасе глянула вниз, где вовсю бушевало пламя, приканчивая первый этаж, и где покачивалась среди огненного шторма одинокая веревка, которую привязал Эрик.
– Я не смогу, нет, - она замотала головой.
– Слазь! – закричал он на нее. – Некогда колебаться. Сейчас тут все обвалится.
Она вцепилась в веревку обеими руками, но не находила в себе храбрости спрыгнуть в никуда, лишиться последней опоры и броситься навстречу приветствующему ее снопами искр пылающему безумию.
– Я сорвусь, - вскрикнула она. – Там огонь! Я не могу.
– Да некогда ныть, черт тебя возьми, - Эрик пытался силой вытолкнуть ее прочь, заставить ее оторвать ноги от подоконника и выбраться наружу, но она проявляла чудеса упорства, и хваталась за веревку так крепко, что справиться с ней ему не удавалось, несмотря на всю его силу. – Выбирайся же, не будь дурой. Некогда!
– Там огонь! – снова вырвалось у Шарлиз, - Я сгорю, прости меня, нет, пожалуйста, мне страшно.
Он осыпал ее проклятиями, но ничего не помогало. Тогда он осторожно пристроил хнычущего Жеана на краю стола, плотнее завернув его в одеяло, и хотя очевидно было, что делает он это скрепя сердце и боится оставить его хотя бы на пару мгновений, влез к ней на подоконник.
– Держись за меня, чтоб тебя! - рявкнул он, и девушка тут же послушно выпустила веревку и вцепилась в него мертвой хваткой. Эрик сам взялся за веревку, обвил ее ногами, и в мгновение ока они вдвоем соскользнули вниз. Огонь протянул к ним свои жадные оранжевые пальцы, но они пронеслись мимо, и те не успели навредить им как следует, только вскользь коснувшись их своим убийственным жаром. Шарлиз судорожно вздохнула, оказавшись на твердой земле и в ужасе подняла глаза на окно, из которого они вылезли. Высоко. И там уже тоже виднеются яркие отблески, огонь уже пробрался на второй этаж, пожирая на своем пути все хрупкие деревянные преграды. Там уже тоже все горело. Боже!
– Жеан, - пробормотала она. Эрик резко встряхнул ее за плечи.
– Кинжал у тебя? Не потеряла?
– Д-да. Н-нет. Не потеряла, - заикаясь ответила она. Неужели ей придется пустить его в ход?
– Хорошо. Беги прочь, - он толкнул Шарлиз в сторону, противоположную той, куда отлучились люди, которые караулили их всю ночь, да и день наверняка тоже, хотя и не так явно. Между тем, к дому уже спешили соседи по улице с полными ведрами в руках, создавая толпу, шум и беготню, которая создавала для нее идеальную возможность незаметно улизнуть. Эрик не стал ждать, пока она начнет действовать, подтянулся, ухватился за веревку, и с ловкостью обезьяны полез вверх. Шарлиз заколебалась, но никуда не побежала. Кто бы тут ее ни караулил, вряд ли они решатся накинуться на нее с оружием на глазах у разбуженного пожаром квартала. А она не собиралась в одиночестве метаться по ночному Парижу, спасаясь от неизвестного врага. И у нее здесь семья. Она не может уйти, не убедившись, что они живы. Она дождется. И вздохнет облегченно, если бог хоть чуточку милосерден, и они все-таки живы. Или похоронит их, если они мертвы.
Кто-то окликал ее, спрашивал, все ли с ней в порядке, и отчего случился пожар, но она не слушала, не могла слушать, не могла говорить, и только отрицательно качала головой, как сумасшедшая. Сорвав с головы накидку и освободившись от неудобной повязки, сползавшей ей на глаза, Шарлиз дрожащей рукой отерла вспотевший лоб – и на пальцах остались черные разводы. Она вытерла их о платье, не задумываясь, что это теперь ее единственная оставшаяся одежда, которую придется проносить неизвестно сколько времени.
Ведра, которые выплеснули в пасть разъяренного огненного демона, лишь чуть приглушили его ярость, но этого было слишком мало, чтобы утихомирить его полностью. Соседи, беспокоившиеся в первую очередь, чтобы пламя не перекинулось на соседние дома, забегали, заметались, набирая еще воду и заливая пожар. А Шарлиз все стояла, задрав голову, и смотрела вверх, на свои окна. И ждала, шепча молитву, из которой забыла все слова, кроме «Пожалуйста, Господи», и то, кажется, как раз таких слов в молитве-то и не было. Наверное, прошло совсем немного времени. Это ей казалось, что прошли часы, или даже дни, а она все стояла и стояла неподвижная и даже позабывшая свой ужас перед преследовавшим ее неизвестным злом, ужас, который вдруг ушел на второй план, став чем-то мелким и неважным. Если она сейчас останется одна в целом мире… Если она сейчас останется одна. Если одна… Пожалуйста, Господи. В милосердии твоем. Да приидет царствие твое. Не губи. Пожалуйста, Господи. Там же уже все в огне. Да святится имя твое. Пожалуйста, Господи. Если не сейчас, то будет слишком поздно. Молись за нас грешных, даже и в час нашей смерти. Нет, нет, не надо больше смертей. Пожалуйста.
Они спускались, медленно, но спускались. Эрик привязал к себе Жеана, чтобы освободить руки, и Шарлиз бросилась к веревке, чтобы удержать ее, не давая раскачиваться – единственная помощь, которую она могла оказать, находясь внизу. Он не соскользнул быстро, как пару минут назад вместе с ней, а медленно и осторожно перебирал руками, спускаясь. То ли просто устал, то ли боялся сорваться и падением с высоты повредить беспомощному существу, полностью зависевшему от него. Боясь, что огонь все же дотянется до ускользающей из его лап добычи, или что подпаленная веревка не выдержит тяжести и лопнет, Шарлиз кусала губы, сдерживая желание заорать и поторопить его.
Минула вечность, не меньше, и наконец его ноги коснулись земли. Эрик отпустил веревку и обессиленно привалился к обугленной и мокрой от потеков воды стене. Его колени медленно подогнулись, и он опустился на корточки, опираясь спиной о то, что еще оставалось от ее дома. О сожженные руины ее дома. О пепел ее памяти о счастливом детстве и юности.
Мальчик и маска. Кажется, это и все, что он прихватил с собой в очередной этап своей беспокойной жизни. Маска и мальчик. Бедные вы оба.
Шарлиз осторожно отвязала импровизированную сумку и взяла жалобно плачущего – но, слава тебе господи, ведь живого! – малыша на руки, бормоча ему бессвязные успокаивающие слова. Эрик сидел неподвижно, вжавшись в стену, и кажется, не собирался вставать. Она тихонько позвала его.
– Идем, Эрик? Пока не разошлись спасители. Хорошо все-таки иметь соседей.
Он слабо шевельнулся, и ей показалось, что чуть слышно застонал.
– Пойдем, ну, вставай же, - она нащупала его руку и попыталась поднять силой, но он был слишком тяжел для нее. Но, по крайней мере, он взглянул на нее осмысленно, когда она энергично дернула его руку. – Эрик?
Совершив над собой усилие, он оттолкнулся рукой от стены и поднялся на нетвердые ноги.
– Мальчик? – проговорил он вопросительно. Шарлиз поняла.
– С ним все в порядке, не волнуйся. С тобой-то что?
Он не ответил, и, пошатываясь, сделал несколько шагов. Весь в черной саже, в криво надетой маске, взъерошенный – ну точно сам дьявол во плоти. Или ближайший его соратник. Шарлиз взяла его под локоть, помогая держаться на ногах и понимая слишком хорошо, что далеко они так не уйдут. Она огляделась. Соседи все еще создавали суету, намереваясь все-таки покончить с пожаром, и тот медленно сдавался на милость победителей. Если их преследователи и были неподалеку, то видимо пережидали оживление и суматоху, не подходя слишком близко. Знать бы, где они затаились, чтобы ненароком не попасть им прямо в руки…
– Идем-ка, - пробормотала она. – Знаю я тут одно местечко, где мы в детстве играли в разбойников.
Проскользнув между домами, они свернули в темный дворик, а оттуда выбрались на поросший густым бурьяном и вереском пустырь, около которого терялась среди облупившихся допотопных строений полуразвалившаяся сторожка. Эрик впервые покорно плелся за ней, позволяя ей указывать дорогу и не произнося ни слова возражения или недовольства. Она не знала, показалось ей или он всхлипнул, когда она отпустила его, и он вновь осел на дощатый пол, сжавшись в комок, как раненый зверь. Не соскучишься с ним. Шарлиз подавила вздох и присела рядом.
– Что? Скажи мне, Эрик. Пожалуйста.
– Больно, - вдруг пожаловался он почти с детской беспомощностью, и его пальцы отчаянно сжали ее руку, словно ища от нее поддержки. Она испуганно оглядела его. Не поймешь – все черным черно. Что там еще с ним случилось?
– Обжегся? – наугад спросила она самое вероятное, что пришло в голову. Эрик, вздрагивая, кивнул. – Где? – на это уже он не ответил. Она осторожно провела рукой по его телу, он позволил ей, но дернулся и зашипел, когда она дотронулась до руки повыше локтя, но вряд ли все же он так расклеился из-за боли в руке.
Впрочем, она должна была догадаться.
– Снимай-ка свою маску.
Она высвободила руку, в которую впились худые бледные пальцы, на ощупь отыскала полуоплавившуюся свечу и, чиркнув спичкой, зажгла фитиль, поставив ее на пол около себя. Огонек давал слабый свет, но его было достаточно, чтобы рассмотреть усталое лицо, закрытое маской, запавший левый глаз, густая тень под которым еще углубилась в неверном дрожащем свете свечи. Сбившееся то ли от боли, то ли испуга дыхание, проступившая испарина, прилипшие ко лбу пряди влажных волос, почти черных при таком слабом освещении, – Шарлиз встревоженно вглядывалась в его искаженные черты, спрашивая себя, с каким очередным несчастьем ей придется столкнуться. Эрик отклонился от ее руки, пытавшейся убрать маску, и с затравленным видом вжался спиной в темный угол. Сильного мужчины, который порой насмехался над ней, поучал ее и вытащил ее из горящего дома, здесь больше не было. Только упрямый и насмерть перепуганный ребенок. Но двое детей на нее одну, это уже как-то слишком. Она не обещала быть настолько сильной, настолько храброй.
– Эрик, - позвала она его. – Пожалуйста, доверься мне.
– Не надо, - прошептал он едва различимо, избегая ее рук. – Не тронь. Мне больно.
Она спрятала побуждение разозлиться и накричать на него, чтобы привести в чувство, и заговорила успокаивающим тоном. Таким же разговаривала Моник с безнадежными больными. Шарлиз часто дивилась обманчивой мягкости ее голоса, когда та водила ее по палатам, шепотом рассказывая печальные повести падения на самое дно, падения, приведшего этих людей в тесную палату бесплатной больницы для несчастных, брошенных и умирающих. Она взяла себя в руки, не разрешая панике ворваться в голос и придать ему дрожащие истерические интонации. Но все-таки - еще немного, и она сама сорвется – девушка понимала, что ее душевные силы тоже подходят к концу.
– Доверься мне, - мягко попросила она. – Я буду осторожна. Доверься мне.
Эрик замер натянутой струной, едва не звеня от перенапряжения, впившиеся в нижнюю губу зубы оставили на ней глубокие отметины, едва не прокусив насквозь. Он тихо охнул сквозь сжатые зубы, когда Шарлиз аккуратно отцепила маску, которую удерживала на лице только клейкая основа по краям, и отложила ее в сторону. Защищаясь, он пытался прижать обе руки к лицу, но она перехватила их за запястья и отвела.
– Убери-ка руки грязные от лица, - предупредила она. – Не хватало еще заразу какую внести.
Впору было схватиться за сердце, и Шарлиз бы так и сделала, если б руки у нее не были заняты тем, что удерживали его ладони на безопасном расстоянии. Тонкая кожица, покрывавшая его и без того изуродованную половину, растрескалась, словно пересохшая обезвоженная земля, и сочилась сукровицей. Там, где кожа была обычной, здоровой, она лишь слегка покраснела, ничего там непоправимого не будет, если и обжег немного, то все пройдет. Должно быть, ему пришлось сунуться в самое жерло огнедышащего кошмара, но все-таки удалось выбраться почти невредимым, - уже за это он мог бы быть благодарен. Только на правой стороне лица и без того больная, пергаментная, неестественно тонкая кожа заметно пострадала от огня, который всего лишь вскользь коснулся ее, или может быть, даже не от самого огня, а от сильного жара. Еще бы не больно. Наверное, не только просвечивающиеся сосуды, но и все нервные окончания чересчур близко от поверхности, то-то он потерял голову от боли. Еще и маску прицепил сверху. Безумие.
– Ты ненормальный, Эрик, ненормальный. Ты понимаешь, что ты делаешь? – она устало покачала головой, поражаясь тому, как его трагическое физическое несовершенство подчиняло себе все его поступки, мгновенно лишая способности мыслить и рассуждать здраво, свободно отдавать себе отчет в своих действиях. – Куда ты еще маску пристроил, ты бы еще клей прямо на ожог нанес. Господи.
Не отрываясь Шарлиз смотрела ему в лицо с невольной гримасой шока и сострадания, не зная, что тут можно сделать. Он на удивление не только не отворачивался, а заледенев от страха, глядел ей прямо в глаза, выжидая, что она скажет. Она заметила, что на глазах у него выступили слезы, но только выступили – не потекли. Губы приоткрылись, и частые затрудненные вздохи хрипло вырывались из его горла, словно страх, который взял его в плен, душил его, сдавливая легкие. Она осторожно приподняла двумя пальцами его подбородок, чтобы свет упал на поврежденную часть, и он без сопротивления позволил ей делать с ним все, что ей угодно. Наверное, он ждал каких-то слов, но что тут можно было сказать? Заживет… Куда денется. Лихорадочно соображая, стоит ли тащиться за два часа до рассвета через три квартала к аптекарю и устраивать ему ранний утренний подъем, требуя какой-нибудь мази от ожогов, или спокойно дождаться утра в безопасном месте, где вряд ли ее станут искать, Шарлиз внимательно оглядела его щеку. Хуже ей уже не станет. Если и добавится шрам-другой, то красоты это ему не испортит. И сама содрогнулась от циничности своих размышлений.
– У тебя есть зеркало? – не дождавшись от нее никаких вразумительных комментариев, спросил он срывающимся голосом.
– Нет, конечно, - ответила она удивленно. - Ну ты… и нашел время.
Но его искаженное лицо говорило ей, что он не находит желание увидеть себя таким уж несвоевременным.
– Посмотри на меня. Пожалуйста, посмотри на меня. Что со мной? Что ты видишь?
Эрик потянулся, желая коснуться гладкой половины своего лица, но отдернул руку в страхе. Она поймала ее и успокаивающе погладила.
– Ничего страшного, не нервничай. Немножко обжегся, ничего, заживет.
Недоверчивый взгляд открыл ей, что он не верит в ее заверения. Она горько усмехнулась. Вот уж воистину навязчивая идея, и ничем не успокоишь, если ему уже представилось, что обе стороны его многострадального лица изничтожены до неузнаваемости. Набравшись храбрости, она провела рукой по его левой щеке, от носа и до самой скулы.
– Там ничего такого уж страшного нет. Успокойся. Слышишь меня? Если немного и опалило, то все это пустяки и сойдет без следов. Не сходи с ума.
Прикосновение его как будто успокоило, и рука, которую она удерживала, немного расслабилась и перестала дрожать. Дыхание тоже стало ровнее. Он неподвижно смотрел на нее несколько секунд, приводя в порядок сорвавшийся с цепи разум и привыкая к мысли, что паника, охватившая его, была всего лишь результатом воспаленного воображения. Полный презрения и ненависти к себе смех, - горький смех, подобный яростному рыданию, вырвался у него, и запрокинув голову, он расхохотался.
– Вот значит как, - выкрикнул он обозленно. – Пустяки, да? И правда, трудно изуродовать шрамами урода, да? Если такую физиономию, как эту вот, что ты имеешь несчастье лицезреть перед собой, разукрасить парой-тройкой шрамов от огня, никто ведь не заметит, верно? Десять шрамов или пятнадцать или двадцать. Не один ли черт!
– Тише ты, - шикнула на него Шарлиз. – Оставь свои самоуничижительные речи до случая поблагоприятнее, ладно?
Он умолк, принимая ее правоту, и губы, искривившиеся в безрадостной усмешке, не произнесли больше ни звука. Шарлиз тоже затихла, наблюдая за ним, пока не убедилась, что взрывов неконтролируемых эмоций с его стороны более ожидать не приходится – и слава богу.
Может и нелогично, но самой девушке прикосновение к его незащищенному лицу тоже принесло облегчение. И раньше не испытывавшая особенного страха перед названым кузеном, теперь она окончательно убедилась, что в нем нет ничего нечеловеческого или внушающего сверхъестественный трепет. Просто человек. Теплый и живой, и сейчас ему безумно больно, вот и все, больше ничего. Просто человек, обреченный нести крест немыслимого уродства до конца своих дней. Вспыльчивость, неизбывная горечь, глубокий внутренний надлом, - все это отпугивало больше, чем его лицо. Но и с этим можно было мириться. С трудом, но можно было. С сочувственным вздохом, наблюдая, как он неосознанно впивается ногтями в собственные ладони и кусает изнутри щеки, принуждая себя сдерживать стоны, она протянула ему своего племянника и положила ему на колени, зная, как иногда чувство долга поднимает на ноги даже когда, казалось бы, нет уже никаких сил жить и бороться. Эрик пошевелился, пересаживаясь поудобнее и, не до конца подавив страдальческую гримасу, кое-как выровнялся, расправив плечи. Руки машинально обвились вокруг хрупкого тельца. Значит, выживет… никуда не денется, раз еще помнит, кто ему дорог.
– Займи руки, - проворчала она, сдав ему ребенка, погруженного во вполне сладкий, несмотря на обстоятельства, сон. – Схожу-ка я прогуляюсь.
– Ты что, с ума сошла? – вырвалось у него возмущенное восклицание.
– Все равно, это необходимо сделать… Жеан хочет есть. И ты вот… тоже. Схожу к мадам Мантен, может быть, они и не спят вовсе, кажется, я мельком видела ее мужа на пожаре, - она сама поразилась тому, как спокойно у нее вымолвилось это «на пожаре», словно речь шла вовсе и не о ее собственном доме. Она сглотнула. Не время для сожалений о родном очаге, когда речь идет о жизнях…
– Какая мадам Мантен, - прошипел он, морщась от боли, которую с трудом превозмогал, чтобы спорить с ней. – Только сунься туда, ты! На тот свет захотела?
– Я не буду подходить близко к… пожарищу. Обойду с другой стороны через переулок, в конце концов, если бы нас выследили, то мы бы уже тут не сидели. Если и ищут… то наверно ж далеко, правда? Решили, что мы бежим сломя голову подальше отсюда, а не таимся в двух шагах. Лучше уж я ночью рискну пробежаться… чем потом днем. Я тут прекрасно знаю каждый булыжник, так что вернусь через каких-нибудь полчаса.
– Уволь меня от твоего самообмана. Хочешь совершить самоубийство – иди и совершай.
– А что ты предлагаешь, Эрик? Спрятаться от всех и не высовывать носа на свет божий ближайшие пятьдесят лет? Это что ли выход, по-твоему?
Шарлиз прикусила язык, вспомнив, что, во-первых, именно так он, по-видимому, и прожил всю свою сознательную жизнь, а во-вторых, она не говорила и не собиралась говорить ему о том, что проникла в его тайну, так что и намекать на нее не следовало.
– Господи, - пробормотала она, - даже обидно, что мы так и не прочитали, что там было – в этих бумагах. Может, это помогло бы нам избавиться от них наконец. А теперь никто нам не поверит, никто. Даже если мы будем до скончания века твердить, что они погибли в огне.
Эрик молча кинул ей на колени пакет.
– Ты забрал их? – не скрывая удивления произнесла она. Сама она при первых признаках пожара напрочь позабыла обо всем, что не касалось спасения их жизней.
– Естественно, – отозвался он устало. – Не люблю… неоконченных дел.
–
Она шла задворками, рискуя провалиться в яму или споткнуться в темноте о какой-нибудь ненужный выброшенный на улицу хлам. Ни страха, ни отчаяния, ни чувства изнеможения… Должно быть, это были слишком сильные чувства, который блокировал ее измученный разум, оставивший ее без единой мысли в голове, вычистив из нее все, кроме желания выжить, рождавшего изворотливость и способность красиво и свободно лгать. Искушение подойти поближе к останкам родного дома Шарлиз поборола, и в потемках выбрела к обиталищу матушки Мантен, отличавшемуся необычайной опрятностью и свежайшей побелкой. Можно было только молиться, чтобы в четыре часа утра ей на голову не сбросили что-нибудь тяжелое, чтоб не мешала честным людям спать, так что Шарлиз постучала в дверь почти с опаской. Ей пришлось постучать и в окно, благо, оно располагалось невысоко – иначе не быть бы ей услышанной.
Хозяин появился на пороге полуодетый и многозначительно поигрывая дубинкой, но узнав соседку, остолбенел.
– Мы уж думали, вы погибли на пожаре, моя милая. Входите… разбужу-ка я Элен, пусть сделает вам чаю. Где ж вы бродили столько времени–то? Да входите же, входите.
Шарлиз не хотелось никакого чаю, но она не стала возражать, лишь бы тот позвал свою вездесущую и весьма энергичную супругу. Матушка Мантен заохала так, словно увидела своими глазами воскрешение Лазаря.
– Что ж это такое, соседушка моя бедная, как это случилось? Слава богу, вы живы, я-то все спрашивала моего Дени, не видал ли он Шарлиз, а он все руками разводил, не знаю мол, вот и вечно он так, дальше носа своего не увидит. Садитесь, милая моя, садитесь, отдохнете у нас, поспите. Есть у вас какие родичи-то?
Шарлиз машинально ответила отрицательным жестом.
– Ох, моя вы бедная пташка, как же вы теперь, – запричитала толстуха, водрузив на плиту внушительных размеров чайник – семья у нее была немаленькая.
– Ничего, как-нибудь справлюсь, мадам Мантен. Простите, что вломилась среди ночи…
– Что вы, что вы, милая моя, что вы! А где ж вы все это время пробыли? Пожар уже и потушили давно.
– Нигде… - проговорила Шарлиз с легкой досадой. Ей не хотелось особенно распространяться, где она прячется – матушка Мантен была недостижимым эталоном болтливости, а ей лишние разговоры сейчас были ни к чему. – Бродила по улице.
– А маленький где? Неужели… ох, не говорите только, милая, что…
– Да нет, нет, Жеан жив и здоров. Я поэтому и зашла к вам, мадам Мантен. Я без гроша и без вещей, а ребенок голоден. Если бы вы налили мне немного молока с собой… я была бы вашей вечной должницей.
– Конечно, экий пустяк, соседушка моя бедная. А с кем же вы его оставили, бедного сиротку? – с любопытством спросила женщина, отодвигая крышку погреба, чтобы спуститься туда за продуктами.
– У… зеленщицы Иветт. Но у нее самой пусто…вы же знаете, как она бедна, на рынке вечно берет попорченные овощи, чтобы дешевле, а уж молоко для нее роскошь недостижимая, - соврала Шарлиз на голубом глазу. Привычка врать у нее постепенно укоренялась, став второй натурой. И ее собственные проблемы сказались, и скрытный кузен добавил… Вся ее жизнь теперь протекала за завесой тайны и недомолвок.
– А братец ваш, тоже?
Шарлиз едва не подтвердила. В последний момент она остановила себя, сообразив, что следующим вопросом мадам Мантен наверняка будет то, каким образом прикованный к кровати мужчина со сломанным хребтом, каким она его описала, умудрился покинуть пылающее здание. Не изящная же двадцатидвухлетняя девушка вытащила его на руках. Те люди, которые могли видеть его на пожаре, скорее всего не придали значения, что какой-то человек полез по веревке за ребенком – мало ли отчаянных безумцев.
– Нет, мой кузен, - она отвела глаза, боясь, что в них огромными огненными буквами проступит слово «ложь», - он не спасся.
– О! Мне очень жаль, дорогая. Ужасно, ужасно, заживо сгореть, ой, - она снова увлеклась причитаниями, хотя очевидно было, что страдала лишь от одного – от страстного желания с кем-нибудь поделиться новостями или услышать еще что-нибудь не менее захватывающее.
– Да, печально, - устало согласилась Шарлиз. – Но он был в таком положении, что, может быть, только приветствовал избавление от страданий.
Любопытная кумушка едва не прослезилась, представив себе печальную картину того, как несчастный калека с воодушевлением встречает страшную, но неизбежную кончину. От ее трагических вздохов поднимался ветер.
– Нет у вас еще чего-нибудь от ожогов? – добавила она, лихорадочно соображая, для кого бы теперь, когда она так успешно «похоронила» единственного родственника, попросить лекарства.
– Бедняжечка, соседка! – ойкнула матушка Мантен. – Вы еще и пострадали! Сколько ж вам несчастий-то выпало! Давайте-ка покажите мне, я вам помогу повязочку наложить, на себе чай не очень-то удобно. Ох, бедная вы моя. Как не повезло!
Вот эта самая простота и есть та, что хуже воровства. Шарлиз хотелось мученически закатить глаза и застонать… и под настроение подпадало, и легенду поддержать было бы весьма кстати. Кому ж теперь приписать ожоги? Или на какое место себе их поместить, чтобы матушка Мантен не вызвалась помогать накладывать повязки?
– Да нет, мадам Мантен, со мной-то все хорошо. Это… Иветт.
А что будет, когда завтра кумушка пойдет за свежим салатом и обнаружит зеленщицу ни сном ни духом не ведающей о своих ночных приключениях? Но уж врать так врать.
– Она по глупости хотела подобрать кое-что из уцелевших вещей, и схватилась рукой прямо за тлеющую головешку… обожглась.
И если пышнотелая матрона сейчас предложит пойти вместе с ней к зеленщице оказывать той медицинскую помощь… то она, Шарлиз, за себя не ручается…
Но, к счастью, мадам Мантен ограничилась тяжкими вздохами и сочувственными причитаниями и вынесла ей из погреба молоко, кое-что из еды - Шарлиз приняла ее не менее охотно, и пыльную бутылочку темного стекла.
– Это масло из зверобоя, сама делала, как рукой все снимет, берите, милая.
Шарлиз не стала отнекиваться и с благодарностью сложила все в пакет.
– А то приходили бы к нам ночевать? – тут же предложила соседка. – Чего там у Иветт, теснота одна. А у меня хоть и шумно - дети вон попросыпаются, так хоть караул кричи, но зато место найдется где голову приклонить.
Подавив вздох – у мадам Мантен может и впрямь неплохо, только вот ее ищут какие-то неизвестные люди, которые не останавливаются ни перед чем в своем желании добраться до нее, да еще на ее совести упрямый, как черт, «кузен», который будет таскать ее по темным углам и подвалам, лишь бы подальше от людей. Понять-то его можно. Будь у нее такое же с лицом, наверное, тоже б не рвалась покрасоваться перед соседями, только неясно, как дальше-то с этим жить…
–
Заблудиться в ночи было проще простого, и только внутреннее чутье человека, который в детстве бегал дотемна по здешним дворам и закоулкам, вело Шарлиз по нужному пути. Ноги сами свернули, куда следует, и она благополучно выбралась к сторожке. С печальной усмешкой она заметила, что в ней начала укореняться привычка ходить крадучись, то ли как воришка-карманник, то ли как охотящийся за воробьем кот. Как будто никто не попадался ей по дороге, так что девушка надеялась, что ее вылазка не принесет новых хлопот. Она приостановилась, приглядываясь, не заметен ли снаружи отблеск зажженной свечи. Но все было черно – как и всегда в предрассветные часы, время самого сладкого сна.
Шарлиз потянула на себя скрипучую дверь и вошла. Какое-то смутное беспокойство видимо все же тлело в душе, потому что облегчение, которое она испытала, убедившись, что все в порядке, было заметным, словно камень с души свалился.
Свеча почти оплыла, превратившись в короткий огарок и давала слабый ореол света, достаточного только, чтобы различать предметы и лица. Эрик приподнял голову, услышав шаги. Вид у него был измученный, но вполне вменяемый, что не могло не обнадеживать.
– Возьми, - Шарлиз протянула ему холодную на ощупь бутылочку. – Налей просто на платок и приложи. Говорят, должно помочь.
Он поколебался, но выдавил короткое «спасибо», хотя и с таким усилием, словно отрывал его от себя.
– Что дальше? – наконец, вздохнула Шарлиз, наблюдая за его скованными под ее настойчивым взглядом манипуляциями. – Здесь вот останемся на весь день? Так тут и развернуться толком негде. Или может лучше уйдем? Вряд ли нас до сих пор караулят. Вон мадам Мантен была в полной уверенности, что я погибла в огне.
– То мадам Мантен, - бросил Эрик коротко.
– Ну, все равно. Раз до сих пор нас тут не нашли, значит ищут где-то в другом месте. Прошло уже время, достаточное, чтобы пересечь пол-Парижа. Может, поедем к больнице, доктор Дантс найдет там комнатку, где можно провести пару дней? А искать нас прямо у волка в пасти вряд ли кто станет.
– Нет, - откликнулся Эрик, которому разговаривать мешал поминутно соскальзывающий платок, приложенный к обожженному месту, так что он заменял общение многозначительными взглядами, сообщившими Шарлиз, что он находит ее предложения более чем глупыми.
– Мне больше некуда идти, - помрачнев, заметила она.
– Сен-Дени.
– Что?
– Твоя чертова тетка. Был там у нее дом или нет?
– Не знаю… Может и был. Но я не знаю, где именно.
– Так узнай.
– Узнай! – фыркнула она. – Легко сказать. Ну, можно попробовать прикинуться бедными родичами из деревни и порасспросить местных жителей, не знает ли кто, где живет мадам Прево. Но так можно долго искать… Как бы меня они не нашли первыми.
– Ты искать и не будешь.
Шарлиз пожала плечами, смиряясь с тем, что развернутые ответы получит в другой раз, а пока – придется удовлетвориться этими.
– Тогда может быть пойдем отсюда? – предложила она. - Уже вот-вот светать начнет. Если ты, конечно, в состоянии куда-то идти.
– У меня щека болит, а не ноги, - был ей сухой ответ. Что ж… она предложила путь к отступлению, но он отказался.
– Тогда у нас пять минут на завтрак и подъем, - заметила она ему в тон.
–
Комиссар Жювиль испытал настоящее потрясение, когда узнал, что один из его людей, Жеро, тот самый, которому было поручено разузнать подробности появления на окраине Парижа человека в маске, описанием так походившего на исчезнувшего Призрака, рано утром обнаружен мертвым буквально в двух шагах от того места, где это предположительное появление и состоялось.
И хотя на нем не было обнаружено пенджабского лассо или веревки, шейные позвонки его были сломаны, а голова вывернута под немыслимым углом. Тот, кто это сделал, обладал недюжинной физической силой и жестокостью. Почерк преступления несколько отличался, но разве даже убийцы не совершенствуют свое мастерство?
Комиссар готов был поставить сто против одного, что недалекий, но весьма въедливый Жеро напал на след. И нашел таки того, кто никогда не останавливался перед тем, чтобы перерезать нить чужой жизни, если она мешала его планам. Того, кто не постеснялся продемонстрировать, что знает, что они ищут его - знает, кто именно его ищет и где. И бросил вызов, презрительно швырнув к их ногам тело соглядатая. Очень на него похоже. Этот не прячет следов преступления и не боится наказания. Его деяния - плевок в лицо всей системе правосудия. Что ж, увидим – чья возьмет.
Жаль Жеро. Хотя он погиб не зря.
И несказанно радует, что Призрак Оперы все еще в Париже. Он здесь, жив, свободен и будет убивать снова. Это оставляет все шансы схватить его живым и предать суду. О, из этого можно сделать шикарный процесс. Та охота, которую затеяли в Опере – как хорошо, что он не имеет к ней никакого отношения! – просто задумка тупиц. Кому нужен безгласный труп? Нет, он, Жювиль, поймает его и приведет на гильотину, да так, чтобы все знали, что коварный маньяк спасовал перед гением великого сыщика. И тогда можно бросать унылую службу за грошовое жалование и заняться наконец прибыльным и немудреным частным сыском – отслеживать неверных жен и выводить на чистую воду мелких шантажистов.