19. Глава 19
Бежать прочь или вернуться?
Смириться или протестовать?
Махнуть рукой на безнадежно упрямого безумца и заняться собственными многочисленными проблемами?
Бороться с ним, попытаться остановить его?
Покориться его воле и просто обождать в тихом месте его возвращения? А вернется ли он?
Она могла бы потихоньку вернуться к матушке Мантен. Сочинить для нее какую-нибудь страшную историю, объяснившую, почему она нагородила целую пирамиду лжи. Заночевать у нее, отдохнуть день-другой. Если б еще мадам Мантен не была так невероятно болтлива…
Прятаться ли ей? Предоставить ли Эрика его собственной судьбе? Они расстались, и морок пропал, и теперь казалось странным, что она поддалась его чарам ложного могущества. С чего это вдруг он показался ей таким уж властным? Это был все тот же Эрик, который жил у нее в доме, и совершенно определенно – был обыкновенным земным человеком, нуждался в пище, сне, элементарных удобствах. Был ли он опасен или нет, но дрожать перед ним было глупо. Не убьет же. По крайней мере, не убьет же ее…
Шарлиз остановилась, захваченная мучительными колебаниями, что тянули ее в разные стороны, угрожая разорвать разум пополам. Кто из тех разных людей, которых она успела узнать, был настоящим? Стоил ли он того, чтобы подвергать себя лишней опасности? Кто был настоящий Эрик? Тот ли грозный Призрак Оперы, который только что безапелляционным тоном повелел ей сидеть тише воды и ниже травы, ожидая, пока он соблаговолит вернуться за ней? Или тот насмерть испуганный мальчишка, который хватался за ее руки и беспомощно заглядывал ей в глаза, ища там ответы на терзавшие его вопросы? Тот ли настоящий, у кого в глазах отразилась бездна, когда он оставил ее в таверне и ушел, задумав черное дело? Или все-таки тот, чьи пальцы с робкой нежностью касались лба крошечного младенца?
Несмотря на сомнения, ей думалось, что единственный настоящий Эрик, которого она знала, остался в тех мирных вечерах, которые они провели вместе, когда она работала над своими шляпками, а он увлеченно занимался шекспировскими иллюстрациями, и его страшное лицо приобретало задумчивый, спокойный и одухотворенный вид. Там, не одержимый ни страхом, ни жаждой мести, ни ненавистью, он был нормальным. Хорошим другом, умным, хотя и немногословным, собеседником. Несколько язвительным, но не злым. Другом. О котором она не могла просто сказать: «Ну и черт с тобой».
Задержавшись около небольшого кафе, откуда тянуло ароматом свежесваренного шоколада так, что слюнки текли, Шарлиз осторожно заглянула внутрь. Кажется, она была здесь раз или два, когда ее семья еще не обеднела до крайности. И хозяйка здесь, помнится, была милой и радушной. Она пыталась вспомнить ее имя, но прошли годы.
– Чем могу служить? – обратилась к ней, заметив посетительницу, немолодая женщина в крахмальном переднике. Господи, да как же звали? Прюдо? Людо? Шарлиз не удавалось пришпорить ленивую память.
– Простите, - пробормотала она виновато. – Вы не можете меня помнить, а я забыла вашу фамилию…
– Мне знакомо ваше лицо, сударыня, - улыбнулась хозяйка заведения. – Но я тоже не помню вашего имени. У меня тут много лиц сменяется перед глазами за день. Должно быть, вы тут бывали раньше. Вы чего-то желали?
– Я хотела попросить вас, не могла бы я оставить у вас ребенка, на час или два, не больше? Мне нужно срочно найти одного человека в толпе, и я боюсь идти туда с малышом, как бы нас там не задавили.
– Случилось что?
– Да… случилось, - отозвалась она, вздыхая, но не давая вовлечь себя в подробный пересказ всей истории.
– Ну, оставьте… - не очень охотно разрешили ей. – Только уж вернитесь, пожалуйста, сударыня, я не смогу оставить у себя младенца, если не вернетесь, мне придется отдать его в сиротский приют как найденыша…
– Что вы, я вернусь! – воскликнула в ужасе Шарлиз. – Вы не подумайте ничего такого! Всего на некоторое время, я сегодня же вернусь. За ним и присмотра никакого особенного не нужно, разве только… если бы вы могли дать ему немного молока, у меня сейчас нет ни гроша, но я непременно…
– Ну не оставлять же ребенка голодным, – уже строже заметила хозяйка, прервав ее клятвенные обещания вернуть деньги или отработать, и подозрительно покосившись на яркое платье Шарлиз, когда она упомянула о безденежье. Та содрогнулась, представив, что добрая женщина сейчас думает о ней. Впрочем, может и ничего особенного. Кем бы она для нее ни была, пусть даже беспутной девицей, ребенок-то чем виноват. И даже такие вот, с неприличными вырезами, подчеркивающими женские округлости, могут попадать в беду, внезапно оставшись без средств.
На время развязав себе руки, Шарлиз поспешила назад, туда, где последний раз видела названого кузена. Какая же там собралась толпа… Привлеченные любопытным зрелищем люди наводнили площадь, где теперь и яблоку негде было упасть. Вокруг площадки, где выступали артисты – Шарлиз слышала музыку и взрывы хохота, клоун, что ли, там сейчас веселил публику, – были расставлены картонные щиты, а в проходе дежурил человек, взимавший входную плату. Без денег нечего было и думать попасть внутрь. По крайней мере, со стороны входа для гостей. Она задумалась над тем, пробрался ли туда Эрик – наверняка ведь, да. В конце концов, щиты достаточно легкие, их вполне можно сдвинуть, хотя должно быть, кто-то присматривает, чтоб никто не попытался просочиться внутрь, не заплатив. Она медленно, внимательно оглядываясь кругом, шаря глазами по импровизированному забору, и не забывая при ходьбе раскачивать бедрами, подражая подсмотренным в таверне жестам, пошла вдоль преграды. Ох, Эрик, что ты еще задумал… И чем так дорога тебе эта неблагозвучная мелодия, что ты готов пустить под откос свою жизнь из-за нее? Кабы знать... Может, она сумела бы найти слова, чтобы остановить его, вернуть его. Неужели это его собственная музыка? Странно, она же слышала, как он играет. Это было нечто совсем другое. Непохожее на эту тревожную, ранящую слух мелодию, которая околдовала его и увела за собой. Это была мрачная музыка ада. Так могли бы петь скрипки в преисподней, пока грешника вели бы к месту вечного покарания за прижизненные злодейства.
– Милашка, чего ищешь?
Она дернулась от неожиданности. Напротив нее, отделившись от тени, отбрасываемой толстым деревом, вырос силуэт крупного мужчины. Шарлиз испуганно глянула ему в лицо, потом вспомнила, что она сейчас не барышня из приличной, хоть и недворянской семьи, а так, гулящая девица в поисках заработка. Она выпятила грудь, и стараясь выглядеть вульгарной, положила ладонь себе на талию, перенеся вес тела на одну сторону. Донельзя грубая и простонародная поза, которая хорошо бы сочеталась с хриплым прокуренным голосом. Она не знала, насколько правдоподобно у нее получилось. Мужчина подошел ближе, внимательные черные глаза ощупали ее фигуру, задержав взгляд на груди чуть дольше приличного. Ему было за сорок, полноват, но подтянут. Взгляд цепкий и недобрый. Господи, страшно как… Шарлиз силой заставила себя не отводить взгляда и смотреть вызывающе ему прямо в лицо. Мозг лихорадочно соображал, как улизнуть от него. Кажется, он тут не так просто разгуливал вокруг балагана. Одна надежда, что он ожидал вовсе не ее, и не станет отвлекаться на глупости. Только бы не покраснеть…
– А тебя и ищу, красавчик, - понизив насколько можно тембр голоса, проговорила она. – Коли у тебя найдутся денежки на небольшое развлечение.
Взгляд его из оценивающего стал брезгливым. И правильно, и хорошо… Так и надо.
– Вот как, детка? Что ж, ты меня нашла, и уж на тебя-то денег у меня хватит, - презрительно сказал он, позвенев монетами в кармане. – Ну-ка, пошли.
Она протестующе открыла рот и тут же закрыла его. Черт, ну она и влипла.
Ну, Эрик, ну и втравил же ты в историю, дорогой кузен, своими ценными идеями… Шарлиз поплелась за мужчиной, ломая голову, как теперь быть. Оставался еще вариант со всех ног броситься бежать, а бегала она неплохо. А если догонит?
Один плюс отчасти обнадежил и примирил ее с малоприятной ситуацией, в которую она попала. Мужчина, который вел ее за собой, отодвинул щит, сделал кому-то знак сквозь щель, и на площадь вместо него выскользнул человек в форме жандарма, а сам провел ее внутрь балагана, куда она только что так стремилась попасть.
До нее долетала музыка, вроде той, которую наигрывала дудочка. Только теперь ее громко исполняли несколько разных инструментов, но это ее не спасало от сравнения с кошачьим концертом. Кажется, они оказались за сценой. Гул скопления большого количества людей доносился и сюда, хотя она не могла их видеть за перегородками.
– Ну, показывай, что ты умеешь, - повелительно произнес мужчина.
Шарлиз растерянно уставилась на своего спутника. Чего ему надо, тут, при свете еще только садящегося солнца, в нескольких шагах от целой толпы народу? Тот ждал недолго, и не дождавшись от нее решительных действий, схватил за руку и вывернул ее так, что девушка вскрикнула и упала перед ним на колени.
– Ты, девка! Ну, что медлишь, давай, ты же сама предложила!
Черт. Ну не такая уж она и темная, чтобы продолжать непонимающе хлопать ресницами, но увольте! Шарлиз закрыла лицо руками и деланно всхлипнула. Настоящие слезы, несмотря на страх, не шли. Может быть, после. Но сейчас она слишком занята была тем, чтобы достойно выпутаться из подстерегших ее неприятностей.
– Простите, месье, - выговорила она жалобно, отбросив нагловатый тон, присущий по ее мнению тем женщинам, за одну из которых она пыталась сойти. – Я не хотела.
Тяжелая рука больно дернула ее волосы, заставляя поднять голову.
– Чего именно ты не хотела?
– Я… я хотела проучить моего жениха Николя, который приударил за моей подружкой, и я застала, как они целовались… Думала показать ему, каково это… Я не могу вот так! - вдохновенно соврала Шарлиз. – Простите, месье, я так сглупила, так сглупила… Я не такая.
Грубые пальцы впились в ее подбородок, вынуждая смотреть в глаза. Она попыталась выдавить слезы, но те, как назло, высохли, как африканская пустыня.
– Ты не такая, милашка? Ну так будешь такой… через пять минут. Или я тебя не отпущу. Давай, делай, на что подрядилась. Не будешь послушной, я арестую тебя за нарушение общественного порядка, знаешь ли, твои домогательства законом не поощряются. И посажу тебя в одну камеру с маньяком, которого мы тут поймаем.
– С маньяком? – невольно переспросила она.
– Да, милочка, с маньяком, с маньяком. Ты правильно услышала. Будешь потом ему петь песенку про славного женишка-изменщика, пока он будет брать тебя и так, и этак, а после придушит, как цыпленка.
Несмотря на испуг, Шарлиз глупо хихикнула. Если можно выбирать, то она согласна на маньяка. Лучше свой родной маньяк, чем этот посторонний хам. Тем более, у собственного маньяка-душителя не замечено никаких поползновений покуситься на ее девичью честь. Если, конечно, речь идет о нем. Но уж слишком явно все указывало на ловушку. Странная музыка, заставившая его потерять голову, слишком шикарные для бродячих артистов афиши. Бедный Эрик, сколько кутерьмы из-за него одного. Хочется верить, что он не так глуп, чтобы не понимать, что его ловят на крючок с червяком, как глупого пескаря. Умный человек сделал бы вид, что извивающийся червяк его никоим образом не касается. Но Эрик не только умный, а еще и упрямый.
А ей так нужна защита. Что было бы с ней, если бы Эрик не зашиб ночного гостя, прокравшегося в ее дом? Или не вытащил ее из огня? Он не может теперь бросить ее на произвол судьбы, впутываясь в навязанную ему игру. Это нечестно. Слишком многое навалилось на нее одну. Шарлиз отчаянно пожалела себя.
– Тебя что-то веселит? – резко спросил мужчина, уловив только ее нервный сдавленный смешок, и придвинулся еще ближе к ней, и по-прежнему не позволяя ей подняться с колен. Их тела почти соприкоснулись. Пальцы сжали ее лицо еще крепче, и некстати подумалось, что, наверное, на подбородке останутся синяки… Он с выражением глубочайшего презрения смотрел на нее сверху вниз. Шарлиз хотела мотнуть головой, но ничего не вышло, челюсть была зажата в тисках сильных пальцев.
Между тем с той стороны, откуда доносилась музыка и гул толпы, воздух неожиданно разрезал нечеловеческий визг. Шарлиз не имела понятия, чья глотка могла издавать такие трели. Словно она попала в дикие джунгли, если только она верно себе представляла, какими звуками они наполнены. Там, кажется, что-то случилось… Звучание музыки стихло, и сменилось гомоном выкриков и беспорядочным шумом поднявшегося переполоха. Шарлиз ощутила, что ее подбородок вновь оказался на свободе.
– Проклятие, глупая девка, ты отвлекла меня! Этот мерзавец снова… - мужчина сплюнул в сторону с досадой и оттолкнул ее прочь с такой силой, что она упала на бок, ударившись локтем. Впрочем, лучше лежать на земле с ушибами, но зато вполне живой и даже не изнасилованной. Шарлиз молилась, чтобы на этом ее приключение подошло к концу, и мужчина устремился на шум. Ее горячие молитвы достигли слуха небес, и комиссар Жювиль, глухо наградив ее последней парой нелестных эпитетов, побежал на крики, на ходу нащупывая пистолет.
Шарлиз осталась одна и осторожно поднялась на ноги, отряхивая с себя пыль и мелкий сор. Со значительными потерями гордости, но первая цель достигнута, и она пробралась внутрь. Если каждый ее следующий шаг будет сопровождаться такими столкновениями, то, пожалуй, выбраться отсюда невредимой будет трудновато…
-
-
Когда стая обезьян, вереща так, будто за ними с рыком гнался оголодавший тигр, высыпала на импровизированную сцену, заметавшись среди артистов, Мэг так перепугалась, что совершенно потеряла голову. Она с самого начала представления ждала какой-нибудь беды. Однажды люди, считавшие себя умными и хитрыми, уже пытались заманить в ловушку Призрака, и что из того вышло? Она хорошо помнила тот день. И хорошо помнила, на что он способен, если вот так прилюдно оскорбить его чувства. Тогда он не пожалел театра, который считал своим. Так станет ли он жалеть дешевый балаган? Конечно же, ответ – нет. Разнесет его вдребезги, напомнив им всем, против кого они посмели пойти. И про малышку Мэг, пусть она хоть трижды дочь спасшей ему когда-то жизнь женщины, он даже не вспомнит. Они все тут погибнут! И она тоже! Он снова совершит нечто ужасное, и упавшая люстра покажется цветочками. Верещание испуганных обезьян смешалось с криками дрессировщиков, с запозданием схватившихся за плети, но шустрые животные кинулись врассыпную, и удары не достигали цели, задевая лишь путавшихся под ногами лилипутов, выбежавших на шум.
– Это он, - завопила Мэг. – Призрак Оперы! Это ОН! Спасайтесь!
Так же напуганные переполохом, сорвавшиеся с привязей лошади довершили бедлам, ворвавшись в смешавшиеся ряды публики и актеров. Кого-то удары копыт сбили с ног, раздались истошные крики, и собравшиеся на представлении зрители в панике бросились врассыпную, но только бегство в толпе еще не приносило никому добра. В толкотне кто-то падал, слышались вопли и треск, на кого-то наступили, ломая ребра, кое-где уже завязалась драка между теми, кого толкнули, и теми, кто случайно пробирался мимо.
– Не кричи, дура! – заорал на Мэг один из жандармов. – Ты все испортишь! В суматохе его точно не возьмешь!
– Он здесь, разве вы не видите! Он уже здесь! – панически выкрикнула она, озираясь. Из-за занавеси, служившей задником жалкого подобия сцены, повалил густой сизый дым, и она без колебаний ткнула туда пальцем. – Это он! Там! Он идет сюда!
О, она еще помнила его голос, как громко он раздался вдруг под сводами театра, зловеще предрекая им страшные беды за то, что пренебрегли его приказом… Ее взгляд метался по толпе, ища откуда еще можно ожидать явления бывшего хозяина Опера Популер, ее некоронованного короля и властителя.
– Да помолчи ты! Да где ж тот комиссар, чтоб его!
Жандармы присоединились к всеобщей беготне, ринувшись искать Призрака в расползающемся дыму и бросив Мэг в одиночестве. Чуть не плача от страха, она оглядывалась в поисках укрытия, когда сильная рука неожиданно впилась ей в плечо, и не успев даже завизжать, балерина оказалась в задымленном проходе. Перед человеком в маске, которого до смерти боялась, особенно теперь, когда так провинилась перед ним. Она судорожно вдохнула воздух и закашлялась, когда едкий дым защекотал ей горло. В ее голове смутно проносились обрывки указаний, полученных от Жювиля. Что она должна делать? Что говорить? Какую ложь ему предложить? Она не помнила. Страх вышиб из нее все, и она беззвучно открывала рот, как вытащенная из воды рыба.
– Какого черта? – хрипло спросил Призрак, тоже тяжело дыша, только от гнева, не от страха. Дикий ужас, что она сейчас упадет на землю, задыхаясь в веревочной петле, сломил юную балерину, и она наконец завизжала. Против всех приказов, против здравого смысла, Мэг поддалась своей природе и отчаянно, во всю мощь своих легких позвала на помощь.
– Помогите! – кричала она. – Помогите! Он здесь! Спасите меня!
Что-то в ее сорвавшемся с цепи сознании утверждало, что она губит себя этой истерикой. Что она сделает только хуже, и пока помощь придет, пока жандармы сориентируются в клубах многоцветного дыма, она уже будет безнадежно и окончательно мертвой – последней жертвой Призрака Оперы. От ужаса перед тем, что своим визгом подписала себе приговор, по щекам девушки градом покатились крупные слезы. Призрак Оперы не пытался помешать ей кричать и звать помощь. Сильная рука схватила ее за шиворот и протащила несколько шагов, как упирающегося котенка. Распахнулась дверца стальной клетки, и потеряв от пинка равновесие, Мэг Жири упала на землю, изгаженную дурно пахнущим обезьяньим пометом. Она запищала от отвращения, попыталась вскочить, но Призрак молча задвинул засов снаружи и холодно посмотрел на нее сквозь прутья клетки.
– Счастливо оставаться, малышка Мэг, - произнес он. – Ты достойная дочь своей матери.
– Нет, нет, я не буду больше, не надо! – бессмысленно заверещала она и кинулась на крепкие прутья, но поскользнулась и снова упала на колени, задыхаясь от омерзения. Когда она подняла голову, Призрака уже не было. Зато она с облегчением и диким стыдом увидела пронесших мимо нее друг за другом троих вооруженных жандармов. Они даже не заметили ее. Не посмотрели в ее сторону. С чего бы им разглядывать узников обезьяньих клеток? Не решаясь позвать их, Мэг плакала, глядя на мир из-за решетки. Может быть, кто-нибудь найдет и выпустит ее, в конце концов. Хотя она вовсе не уверена была, что не предпочла бы умереть здесь, так и не познав стыда посмотреть в глаза людям, которые изнемогая от душащего их веселья, станут выручать ее из заточения в тесной, вонючей клетке.
-
-
Он мог бы сполна насладиться местью, но что-то остановило его. Может быть, он сделал мало. Может быть, поруганная музыка заслуживала большего, чем хорошенько пугануть обнаглевший сброд и сорвать им развлечение. Наверное, следовало бы задержаться, потолковать подольше с маленькой Жири, вытащить из нее объяснения, даже если придется принудить ее говорить. Но Эрик не стал. Появление на публике командорской поступью в образе Призрака было атрибутом той, прежней жизни, которой он больше не желал. Нельзя дважды войти в одну реку. Первое побуждение проучить их так, чтобы запомнили на долгие годы, миновало. Раньше было иначе. Раньше ему нечего было потерять. И отступать ему тоже было некуда.
Здесь не было лабиринтов тайных ходов, которые он знал, как свои пять пальцев, чтобы эффектно исчезнуть. Здесь он был чужаком, а не хозяином. Стоило ли мгновение торжества того, чтобы к прошлому никогда уже не было возврата? Не к старому прошлому. К новообретенному, недавнему прошлому, где у него был дом, ребенок, друг. Не такая свобода, как под Оперой, но все же возможность творить. Не вполне такая, как мечталось, но все-таки жизнь, в которой была не только горечь и тьма.
Он напомнил о себе потерявшим страх наглецам. Этого было достаточно, теперь он мог и хотел уйти. Довольно уже. Призраку Оперы пора бы тихо скончаться. А Эрику обрести самого себя.
Но пока следовало выбраться из балагана. Даже хорошо, что судьба забросила его сюда. Может быть, это изгонит память о клетке, о злых глазах, о смеющихся рожах. Здесь ничего не было страшным. Жалким, грязным, поддельным и бутафорским, - жалкая пародия на жизнь, ее отражение в кривом зеркале. Но страшным - нет. И он был сильнее.
Кажется, за ним гнались… Топот приближался, и Эрик, метнувшись за угол, слился с темнотой.
– Здравствуйте, – услышал он печальный голос и быстро повернул голову на звук, да так, так что от резкого движения хрустнули шейные позвонки. Человек, которого он увидел, выглядел на редкость несчастным. Женоподобное, бледное до синевы лицо, грустные глаза, опущенные уголки губ – он стоял, отодвинув драную занавеску, за которой у него находился какой-то столик, заваленный реквизитом. Выбор между ним и приближающими жандармами был несложен, и Эрик устремился к нему, задернул занавеску и привалился к стене. Теперь он разглядел, что печальный на самом деле не так и печален – просто его глаза подведены жженой пробкой, и подрисован рот, чтобы выглядел таким трагическим и несчастным.
– Вы кто? – спросил он, не ответив на приветствие.
– Я Бебеф, самый смешной клоун во Франции, - уныло отчеканил тот, разглядывая своего гостя. – А вы, должно быть, мой коллега. Раз так славно повеселили публику вместо меня…
Эрик не понял, был ли этот грустный плачущий голос правдивым отражением его эмоций по поводу случившегося на представлении, или просто привычный образ, из которого он не выбивался ни в жизни, ни на сцене.
– Если вы желаете меня задушить, то я позову Пьеро… это его амплуа, быть битым.
– Не стану я вас душить, если сами не напроситесь, - пообещал Эрик, сам не зная, отчего вдруг поддается на эту нелепую беседу. Все, что ему нужно, это чуть переждать, пока жандармы собьются со следа. Он выглянул в просвет между полотнищами занавески, но там наблюдалось какое-то шевеление, и Эрик опустился на табурет напротив грустного клоуна. Садиться не стоило, понял он… откуда-то из недр его существа поднималась усталость, наваливаясь тяжестью, и маня его возможностью расслабиться и отдохнуть. А ведь не время еще. Маска больно давила на щеку, и кожа под ней немилосердно горела. Хотелось снять ее, вытянуть ноги, выкинуть из головы все сегодняшние подвиги и оказаться далеко отсюда… Эрик заставил себя встряхнуться.
Грустный Бебеф молчаливо склонил голову, не сводя унылого взгляда с потертого коврика под ногами. Его надрывная преувеличенная печаль выводила из равновесия.
– Почему я? – наконец, спросил Эрик. – Какого дьявола вы привязались ко мне и моей музыке? И откуда вы раздобыли ноты?
– Вы спрашиваете у Бебефа? – удивленно откликнулся клоун. – Откуда Бебефу знать. Должно быть, ваши ноты выгодно покупать. Раз наш хозяин прикупил себе подбитый лисицей плащ.
Ответ говорил больше, чем на то претендовал. Значит, кому-то не сиделось на месте, пока Призрак Оперы разгуливал на свободе. Уж не приложил ли сюда руку еще раз Рауль де Шаньи, который все никак не мог поверить своему счастью – что избавился от него навсегда? Это была приятная мысль, если Шаньи продолжает терзаться ревностью, значит, есть из-за чего, но с другой стороны, он сильно сомневался в таком упорстве юного виконтишки.
– Где здесь кратчайший путь наружу?
– Там, - клоун с таким душераздирающим вздохом показал пальцем в сторону, как будто там располагались врата ада. Эрик поднялся на ноги. Шаги в проходе смолкли, и он выскользнул из укрытия, двинувшись в указанном ему направлении. И, конечно же, попал прямо в скопище миниатюрных актеров, поднявших при виде него шум, достойный оравы взбесившихся мартовских котов. Проклятый Бебеф. Если это его чертово клоунское чувство юмора… Эрик не додумал свою мысль. На панические вопли лилипутов мгновенно сбежались жандармы, перекрыв ему путь назад. Кажется, они не верили, что он безоружен, так что всего лишь взяли его на прицел, но не пытались схватить. И не стреляли, получив приказ взять его живым.