20. Глава 20.

Запыхавшийся комиссар прибыл как раз вовремя, чтобы пожать плоды своего великолепного замысла. Удобно загребать жар чужими руками. Пока он отвлекся проучить хорошенькую рыжую нахалку с подозрительной синюшной желтизной под глазом – не иначе, тут не обошлось без тяжелой руки любовника, которому надоели женские выкрутасы, а его люди успели сделать всю работу, предоставив ему снять сливки и сковать руки знаменитому преступнику, так чтоб обезопасить себя от его излюбленного способа убийства.

– Вот и все, - сказал он удовлетворенно и наставительно добавил, не отказав себе в удовольствии поиздеваться над злодеем, лишенным возможности вредить. – Не стоит иметь столь явные слабости, когда избираешь себе неправедный путь. Слишком легко найти подходящую приманку. И вот рыбка на крючке, и осталось только выпотрошить и почистить ее. Несказанно рад знакомству, месье Призрак, не имею чести знать вашего настоящего имени. Впрочем, у вас вместо паспорта, как я понимаю, лицо, единственное в своем роде.

Комиссар Жювиль обождал каких-нибудь громких проклятий и злобных возгласов, подтвердивших, что удары попали в цель, – вид беснующегося от бессильной ярости Призрака еще как потешил бы его самолюбие. Однако преступник молчал, и только глаза его, один открытый и один поблескивающий сквозь прорезь маски, метали молнии, которые, к счастью для комиссара, никак не могли поразить его электрическим разрядом. Жювиль с интересом уставился на маску. Если этот человек стыдится своего безобразия, было бы забавно сорвать ее. Возможно, это выведет его из равновесия и заставит признаться и в других, неизвестных полиции жертвах. Наверняка ведь, были еще пропавшие хористочки, которых никто не искал, или истопники, которых сочли спьяну упавшими в Сену. Опыт комиссара говорил, что человек либо не убивает вообще, либо делает это много и часто. За исключением особенных и четко продуманных убийств: например, задержавшегося на белом свете завещателя, когда его родич срочно нуждался в наличных деньгах. Этот же никакой особой выгоды от убийств не получил, так что через трупы переступил, должно быть, из чистой любви к искусству. Что означает – были и другие. Любопытно, жива ли славненькая мадемуазель Жири. Жювиль готов был поставить сто против одного, что блондинистая малышка уже начала остывать.

Однако маску пришлось оставить. Памятуя катастрофу в Опере, не стоило вызывать панику среди любопытной мелюзги, путавшейся под ногами. Артисты-циркачи около четырех футов росту болтались тут же, никак не желая пропустить интересное зрелище, и как жандармы ни рычали на них, пытаясь разогнать, чтобы не мешали, а лилипуты побеждали численностью и проворством. Да и жандармы тоже люди. Еще пооткрывают рты, уставившись на мифическое чудище, каким разрисовали его журналисты, и упустят его. Ему не удалось заполучить лучших из лучших для очередной охоты на Призрака, после первого оглушительного провала всей операции. Нет уж, это все успеется. Пусть пока прячется за своей маской. На гильотину он в любом случае пойдет без нее. Пока же следует доставить свой улов в управление и допросить. Комиссар чуть не облизнулся от удовольствия. Удачный сложился денек.

Из-за спин лилипутов показался унылый Бебеф. Он остановился у порога, и его изучающий взгляд подолгу останавливался на каждом из участников сцены. На мгновение пересеклись его взгляд и пылающий адскими всполохами взгляд арестованного Призрака, и клоун криво усмехнулся.

– Очень не люблю убийц, сударь, - объяснился он. – Не обессудьте. Это у меня врожденное, вроде аллергии.

Призрак тоже скривился в ответной усмешке, с виду даже как будто понимающей. Словно сбылись его ожидания, и не более того. Жизнь совершила полный круг, и в этой бесконечной спирали он вернулся туда, откуда тщетно попытался убежать, обманув судьбу, – в ту ночь после «Дон Жуана», когда за ним гналась вооруженная вилами толпа, и жандармы с винтовками искали его по катакомбам. Они не арестовали его тогда, не сумели. Дали ему краткую передышку, но его душа уже была обещана дьяволу, и негоже заставлять того ждать слишком долго.

– Ну, вперед! – скомандовал комиссар. – Довольно тут время терять. Удачи, господа артисты, можете продолжать представление.

– А убытки, убытки! – с криком ворвался к ним, расталкивая жандармов и преграждая Жювилю дорогу, побагровевший хозяин балагана. – Мои обезьяны разбежались по всему Парижу! Чертов какаду упорхнул, только и видали! А он слопал овса столько, сколько целая лошадь за год! Я мог бы прокормить табун! А самих лошадей еще ловят, небось, половину не поймают, скажут, что убежали, и после загонят по полцены на конюшне! Что я по-вашему, проглочу все это?

– Все претензии вот к этому господину, - равнодушно пожал плечами комиссар, кивая на арестованного. – Французская полиция не имеет к этому преступлению отношения. Ваш иск к месье Призраку будет своевременно рассмотрен, если вы его подадите. Я буду только рад, если он ответит сполна – за все.

– Надеюсь, месье Флабера утешит, что меня в числе всего прочего казнят и за его убытки тоже, - язвительно-вежливым тоном заметил Призрак, неожиданно подав голос. – Может быть, стоит предложить ему приглашение в первые ряды зрителей, когда я окажусь на гильотине? Месье, не знаю как французская полиция, но лично я вас приглашаю.

– Да мне четырежды плевать, как там вас будут казнить! Мне нужны мои деньги!

– Тут я ничем не могу помочь, - все с тем же язвительным сочувствием откликнулся арестованный. – Сомневаюсь, что французская полиция отдаст вам меня в погашение своего долга за причиненный ущерб. Вас ведь это наверняка устроило бы даже больше, чем дрессированные обезьяны или танцевальные номера на мою музыку?

– Заткнитесь, - посоветовал комиссар и обратился к держателю бродячего театра. – Сожалею, месье Флабер. Вы послужили благому делу, и…

– И это должно меня утешить! Начхать на благие дела! Я этого так не оставлю, - чуть ли не с пеной у рта завопил разъяренный Флабер.

– Воля ваша. Однако же уговора о возмещении убытков не было. Я и так создал вокруг вашей жалкой труппы шумиху на весь Париж, так что не сомневаюсь, что за пару недель вы с лихвой наверстаете упущенное.

– Что! Моей жалкой труппы? Не далее как вчера вы, господин комиссар, сыпали тут комплиментами, рассказывая, какие золотые горы меня ждут! Я не позволю делать из меня посмешище! Это вы мне пообещали, что ваши люди присмотрят за порядком! Что нам гарантируется безопасность!

– Так какие претензии! – рявкнул комиссар. – Вы живы? Ваши люди живы? Я не вижу тут гор окровавленных трупов и расчлененных тел, так какого дьявола вы тут распинаетесь, что мы не выполнили свою часть уговора?

– Эпье вон получил по голове! Его кони чуть не затоптали! Куда смотрели ваши люди, а?

– Ваш Эпье здоровенный бык! Мог бы сам позаботиться о себе! И в конце концов, он жив, и не о чем говорить! Вы мне еще расскажите, что кто-то из ваших оцарапал пальчик или споткнулся и набил шишку! Прекратите ваши глупые разговоры и убирайтесь отсюда, не мешайте мне… А!

Комиссар осекся. Арестованный, которого он на минуту оставил без внимания, пропал – растворился в воздухе.

– Вы что, спите на ходу! – заорал он на своих подчиненных, увлекшихся перепалкой, в которой их строгое начальство могло потерпеть сокрушительное поражение – к несказанному удовольствию подчиненных. – Скорее за ним! Пусть он только уйдет, головы поотрываю!

-

Радовало, что он еще не совсем растерял прежние навыки. Он умел беззвучно перебегать по шатающимся лесам под потолком. Умел подкрадываться незаметно, как незримый дух, и спрыгивать с трехметровой высоты с тигриной ловкостью, не производя шума и грохота. Мог проскользнуть в свою ложу так, чтобы ни одна живая душа не усомнилась, что никто – никто! – не мог войти туда незамеченным. Он научился быть невидимкой. Никаких чудес. Всего лишь долгие годы - очень долгие годы, даже десятилетия непрерывного самосовершенствования. Он не знал иного способа выжить. Приходилось быть изобретательным.

Они отвлеклись всего на пару секунд, пока внимание переключилось на комиссара и Флабера, и дуло винтовки, направленное ему в грудь, чуть отклонилось в сторону. Физически – всего мгновения, для него же – целая вечность. За эту вечность он успел легким кошачьим движением выскользнуть за спиной у комиссара и метнуться прочь. И сразу же за спиной закричали, бранью разразился голос Жювиля, и всего считанные секунды решали, жить ему или умирать. Кто-то выстрелил, но, должно быть, больше пугая, нежели стремясь застрелить. Они хотели живого Призрака. Хотели насладиться игрой с ним, игрой кота с мышью, чтобы потешить себя и развлечь, прежде чем уничтожить измученную добычу. Скованные руки не давали Эрику развить скорость, и все-таки у него было крошечное преимущество перед преследователями, которым он обязан был попытаться воспользоваться. Он мог полагаться только на свою прыть. Довериться системе правосудия было смешно, ни одно чудо не спасло бы его от гильотины, и глупцом бы он был, если бы питал какие-то иллюзии.

Балаган не Опера, долго здесь не побегаешь, и Эрик сразу оказался во дворе. И отвернувшаяся от него удача улыбнулась – первым, кого он увидал, была озирающаяся по сторонам Шарлиз, которая осторожно двигалась ему навстречу.

– Эрик! – вскрикнула она, но, слава богу, мгновенно оценила обстановку и не стала тратить секунды на расспросы. – Туда! Там можно выйти.

И понеслась к тому месту, где Жювиль завел ее внутрь, и где щиты неплотно прилегали друг к другу, оставляя щель, достаточную, чтобы быстро и незаметно выбраться на свободу. А там уже было проще. На площади вертелось огромное количество праздного народу, и смешаться с ним не составляло труда даже человеку в маске и девушке с оголенными плечами. Затерявшись в толпе, Эрик и Шарлиз обрели возможность немного отдышаться.

– Ты гуляешь, - сквозь зубы напомнила Шарлиз, едва поспевая за своим резво прокладывающим путь сквозь толкотню спутником. В давке она успевала различать, как окружавшие ее люди обменивались впечатлениями:

– …и тут как набежали макаки, одна украла шляпку у Денизы, сорвала прямо с головы, вот было смеху, она как заверещит, а макака тоже как заверещит и деру!

– А Гийом удирал во все лопатки от здоровенного пса! Ха, а тот таки загнал его в тупик, и что б вы думали – у него в пасти был мячик! И этот мячик он и бросил под ноги старине Гийому, решил, что это такая игра наверно!

– А моему-то деверю лошадь копытом заехала, весь дух вышибла, беднягу жена домой повела, он еле тащится…

– Ты гуляешь, - повторила Шарлиз, поймав Эрика за локоть.

– Ага, - процедил он чуть слышно. – Со скованными руками.

– Никто не заметит. Не спеши. Мы из публики и спокойненько идем домой…

Сдерживая шаги, Эрик мысленно ругнулся. Ишь девочка во что превратилась. Уже рассказывает ему, как прятаться от полиции. Забавно, должно быть, они сочетаются: он, которого разыскивают за поджог и убийство, и она, прячущаяся от неизвестных, угрожающих ей скорой и безжалостной расправой. Не будь у него закованы руки, она бы тут же поплатилась за попытку учить его уму-разуму, словно она всю жизнь только тем и занималась, что бегала от жандармов. Он бы показал ей «спокойненько идем домой», по-хозяйски обняв ее тонкий стан, и что бы она возразила? Пришлось бы терпеть, чтобы не нарушить задуманный образ возвращающейся с представления парочки.

– Где Жеан? – задал Эрик основной вопрос, который занимал его с тех пор, как они оказались в относительной безопасности. Правда, то здесь, то там маячили винтовки жандармов, но их было недостаточно много, чтобы быстро и эффективно прочесать всю площадь, забитую людьми, привлеченными представлением и его неожиданной развязкой.

– Остался с шоколадницей из кафе.

– Ты - ты оставила ребенка с посторонним человеком! – вырвалось у него громче, чем следовало бы, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Оставила, - буркнула Шарлиз. – Я плохо бегаю с ребенком на руках.

– А тебе и велено было не бегать, а спокойно подождать час. Неужели так трудно час посидеть на месте? – прошипел Эрик, оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь незаметного переулка, куда можно было бы нырнуть и убраться с многолюдной площади. – Где там это твое кафе? Далеко?

– Да нет. Только тебе туда идти как раз и не стоит, - она без лишних объяснений кивнула на его руки. – Пока ты не избавился от этой штуки.

Эрик помрачнел, раздумывая о том, как бы не попасться никому на глаза, и если в толпе он легко мог затеряться, то посреди улицы, где от силы спешат по своим делам человек десять, ему от бдительного ока полиции не скрыться. И особенно – со скованными руками. Вряд ли кто-то подумает, что он просто оригинал… любит гулять перед сном в ручных кандалах.

– Забери Жеана и уходи оттуда, - распорядился он. – Я тебя обожду неподалеку.

Шарлиз сдержанно кивнула.

-

Темнело, и они свернули в уютный дворик, где уже выбросила первые кисти бутонов ранняя сирень. Возвращаться в подвал бакалейщика было далеко, искать другое место опасно, так что они юркнули в первый попавшийся безлюдный пятачок, и оттуда забрались в чужой двор, уповая, что хозяева мирно спят и шумных собак не держат. Вот только для ночевок на открытом воздухе еще было холодновато. Девушка зябко поежилась, натягивая сползающее платье повыше на плечи в надежде согреться.

– Господи, последний ужин у меня был вчера, - мрачно заметила Шарлиз. – Какой смысл успешно прятаться, чтобы все равно умереть с голоду.

– Если ты поможешь мне освободить руки, я подумаю и на эту тему, – откликнулся Эрик.

– Помогла бы, если бы знала, как.

– У тебя шпилька есть?

– Есть. Пожалуй, это и все, что осталось у меня из личных вещей, – с горечью заметила девушка, начинавшая медленно, но верно терять природное жизнелюбие. Что-то уж очень много на нее свалилось и как-то чересчур одновременно. Есть же какой-то допустимый порог неприятностей, свыше которого судьба не должна преступать? Эрик проигнорировал ее мрачный комментарий и протянул ей руки.

– Вставь ее вместо ключа и попробуй зацепить собачку. Это обыкновенный замок, и его можно открыть.

– А потом меня можно будет отправить взламывать и обчищать чужие дома? – ворчливо пошутила Шарлиз, разглядывая замок, пытаясь сообразить, как бы открыть его без ключа, и чувствуя себя вором-медвежатником. – С таким-то богатым опытом.

– Ты сначала открой.

Шарлиз вооружилась шпилькой, но проходило и пять минут, и десять, она упрямо и сосредоточенно ковырялась в замочной скважине, и в конце концов шпилька намертво застряла в механизме и достать ее больше не удавалось. Девушка со вздохом подняла на Эрика виноватый взгляд – кажется, результатом ее усилий было лишь то, что замок оказался окончательно и бесповоротно испорчен, так что открыть его теперь было вряд ли возможно..

– Боюсь, что у меня нету природного таланта к вскрытию замков, - покаялась она.

– Очень жаль. Тогда нас, вероятно, схватят, а тебе придется ответить по всей строгости закона за укрывательство арестованного.

– Ну что ж поделаешь, - легко отозвалась девушка. – Отвечу. Надеюсь, за учиненное в балагане безобразие много не дадут. Отсидим… Там по крайней мере кормят и крыша есть над головой.

Эрик, которого ее слова убедили, что Шарлиз продолжает пребывать в счастливом неведении об истинных причинах настойчивого интереса к нему полиции, предусмотрительно промолчал и только нараспев продекламировал:

«Пускай нас отведут скорей в темницу.

Там мы, как птицы в клетке, будем петь.

Ты станешь под мое благословенье,

Я на колени стану пред тобой,

Моля прощенье. Так вдвоем и будем

Жить, радоваться, песни распевать,

И сказки сказывать, и любоваться

Порханьем пестрокрылых мотыльков.

Там будем узнавать от заключенных

Про новости двора и толковать,

Кто взял, кто нет, кто в силе, кто в опале,

И с важностью вникать в дела земли,

Как будто мы поверенные божьи.

Мы в каменной тюрьме переживем

Все лжеученья, всех великих мира,

Все смены их, прилив их и отлив». (с) В.Шекспир

– Ты забыл, я Гонерилья, а не Корделия, - проворчала она, но улыбнулась все-таки дружелюбно.

Любопытно было бы хоть мельком взглянуть на кудрявую Корделию с огромными глазищами олененка без мамы. Она могла поклясться, что дева с иллюстраций не была плодом воображения, и даже имела предположения, кто она могла быть такая.

И не менее любопытно было бы послушать, как Эрик поет. Даже когда он негромко нараспев произносил слова, декламируя ей стихи, его голос был мягким и чарующим, странно завораживающим для такого некрасивого, изломанного человека, гладким и нежным, как прикосновение бархата. И в нем собственной жизнью жила музыка, рвалась на свободу, прорываясь сквозь тихо произносимые слова, как разламывающая кокон бабочка на пути к своему возрождению. И он не сможет вечно держать ее в себе, музыка все равно найдет дорогу, чтобы вырваться и расправить крылья. Шарлиз всего раз подслушала, как он пел ее племяннику какую-то колыбельную, больше этого не повторялось, и она не знала, то ли Эрик вообще не пел больше, то ли избегал ее. Должно быть, он пытался вычеркнуть кусок своей жизни, где произошло нечто такое, что хотелось отрезать от своего я и навсегда забыть. Она могла бы сказать ему, что от себя не убежишь, и прошлое не оторвешь от себя, как не оторвешь руку или ногу, но зная уже, что он все равно не станет слушать ее, не расспрашивала и не настаивала, просто оставила его в покое. В конце концов, даже имея красивый голос, человек не обязан разливаться соловьем. Наступит время, и все произойдет само собой. Не нужно торопиться, как бы не подстегивало любопытство. Шарлиз как никто знала, что такое терпение.

Кое-как, потратив не один час времени и постирав до крови кожу, Эрик сам вытащил руки из толстых железных колец, обхвативших запястья, благо, пальцы у него были тонкие и худые, и ладони тоньше, чем полагалось бы мужчине его роста и телосложения. Освободившись от оков, он некоторое время сгибал и разгибал пальцы, отдыхая, а затем сообщил, что намеревается на некоторое время оставить девушку в одиночестве. Коротко поинтересовавшись, не имеет ли она что-нибудь против присвоения чужой собственности и удовлетворившись кривой смущенной улыбкой в ответ, Эрик исчез в ночи. А Шарлиз с удивлением отметила, что мысли о грабеже больше не только не вызывают у нее ужаса, а даже в душе приветствуются. Очень уж она проголодалась, так что и сама вполне способна была влезть в чужой погреб.

Эрик отсутствовал недолго, и вернулся с добычей. Дразнящий ноздри запах копченого окорока заглушил последние стоны совести, и Шарлиз отдала должное то ли позднему ужину, то ли раннему завтраку. Насмешливые комментарии по поводу того, что она теперь точно запятнана сокрытием краденого, так что станет желанной гостьей на тулонской каторге, она пропускала мимо ушей. Эрик сколько угодно мог самоутверждаться, поддразнивая ее, ее же ничуть это не задевало.

– Ничего, схожу на исповедь и мне простится, - проговорила она, вытирая губы тыльной стороной ладони, словно хорошим манерам не училась никогда в жизни.

-

Между тем, последние события ни на шаг не приблизили к цели, они по-прежнему были бездомны – хоть под мостом живи, а дом тети Шейлы все так же обретался где-то на севере Парижа, и точнее ничего выяснить не удалось. После плачевного эпизода около балагана Шарлиз наотрез отказалась вести себя соответственно легенде.

– Буду расспрашивать безобидных старушек, - заявила она. – Никаких больше авантюр, с меня довольно.

Эрик не стал уточнять, что именно с ней произошло, и так догадываясь, что она не на того нарвалась, и своим поведением не достигла ничего, кроме неприятностей.

– Безобидные старушки заговорят самого черта, и назавтра все будут знать, что некая девушка активно разыскивает свою подозрительную тетю. Ты хочешь, чтобы тебя там встретили? – возразил он ей. Нормально заночевать все равно было невозможно, так что отдых был отложен в надежде предаться ему в более комфортных условиях, чем холодная каменная балюстрада в чужом дворике. Квартал Сен-Дени сладко спал в ожидании рассвета. Ни одно окно не светилось, ночь заботливо окутала город пледом бархатной тьмы и мирного сна. Кроме бродячих псов да одинокого господина, вдрызг пьяного и шатающегося, который брел по улице зигзагами, едва ли помня, где находится его дом, по дороге им никто не встречался. Разве что еще спешил по своим делам дорого разодетый аристократ в цилиндре и сером плаще. Шаги, даже самые беззвучные, гулко отдавались в безмолвии ночи, так что они издалека услышали торопливую походку и нырнули под защиту густого тернового кустарника, которым был обсажен чей-то особняк.

Господин в сером плаще уверенным шагом прошествовал мимо и скрылся за углом.

– Куда это можно так гордо шагать посреди ночи, - недовольным тоном сказала Шарлиз, вычищая впившиеся в платье шипы, которые собрала на себя, зарывшись глубоко в колючие кусты.

– Кто знает, – философски отозвался Эрик, внимательно вслушиваясь в удаляющиеся шаги, которые постепенно стихали. Они уже собрались последовать за любителем ночных прогулок, когда шаги снова стали громче и начали приближаться. Пришлось забираться назад в терновник и там замереть. На этот раз господин в цилиндре шел медленнее, лицом к лунному свету и дал себя рассмотреть. Шарлиз едва не вскрикнула, но удержалась, прижав ко рту ладошку. Делая большие глаза и тыча пальцем в проплывающую мимо фигуру, девушка жестами выражала свой ужас и потрясение. Эрик молчаливо прижал палец к губам, призывая ее потерпеть с объяснениями.

– Что такое? – прошипел он, облегченно вздохнув, когда мужчина в цилиндре снова скрылся, и Шарлиз так и не издала ни звука, хотя была к тому весьма близка. – Это призрак твоего покойного батюшки?

– Это барон! Попечитель больницы св.Женевьевы!

– Вот оно что… – протянул Эрик. – Чудные у тебя знакомые. Скучают, наверное, по тебе. Можно держать пари, что твой несостоявшийся работодатель вовсе не по случайному совпадению гуляет ночью по улицам.

– Неужто и он меня ищет… - Шарлиз нервно ломала пальцы, поглядывая на своего спутника, безмятежного, как море в штиль.

– Ты же сама говорила, что он расспрашивал тебя чересчур рьяно.

– Верно... Он из меня готов был душу вытрясти, словно я нарочно из вредности не хочу сказать, куда пропала моя тетя. Но неужто он бегает по улицам в надежде где-нибудь со мной столкнуться?

– Навряд. Полагаю, он искал тот же дом, что и мы. Вернее, он в отличие от нас прекрасно знает, где он находится.

– И что?

– И должно быть наведывается проверить, не прибыла ли Шарлиз Оллис в расставленные сети.

Она застонала. И Эрик говорил это так спокойно!

– Что ж тогда делать, если нельзя даже близко подходить к тетиному дому? Уйти к клошарам на Двор чудес? Милостыней авось и проживем.

– Положим, тебе никто милостыню и не подаст. Тебе предложат иначе заработать на кусок хлеба. Зато у меня все шансы, - с мрачным самоедством усмехнулся Эрик. – Меня бы с распростертыми объятиями приняли. Может даже королем бы избрали.

– Знаешь, твое чувство юмора как-то не к месту просыпается, - она наградила его ледяным взглядом. – Я серьезно. Куда деваться-то, если тетин дом уже охраняется. Идти мне больше некуда.

– Мне тоже, - спокойно заметил Эрик. – Поэтому придется делать то, чего от тебя меньше всего ожидают. Тебе придется проявить нахальство. Судя по всему, дом твоей тети где-то в двух шагах, если я правильно понимаю, твой друг барон завернул за угол, осмотрел дом, убедился, что тебя еще не было, и убрался восвояси. Пока он придет снова, у нас есть немножко времени, не носится же он туда-обратно, как заведенный. Поэтому предлагаю твое наследство занять, а там видно будет.

– А если нас опять выкурят оттуда, как ос? – поинтересовалась она.

– Значит, нужно, чтобы никто не догадался, что ты там.

– Но…

– Тебе придется побыть невидимой, - объявил Эрик. – Бесплотной и бесшумной, как привидение. Скажи, кто-нибудь, кроме твоего эскулапа-альтруиста, знает обо мне?

– Думаю, нет. А Франц обещал молчать, никому не рассказывать. Соседи же, наверно, подхватили от мадам Мантен известие, что ты… э, умер.

– Ах, значит, я умер? – ехидно уточнил Эрик. – Спасибо, что сказала.

– Ну да. Уж извини. Понадобится, я перевезу к себе из провинции еще одного дальнего родича, - она обезоруживающе улыбнулась. – Вместо умершего.

– У тебя что, неисчерпаемый запас бедных родственников?

– По правде, тетя Шейла была последней, хотя и не слишком бедной. Но для дела отчего бы и не сочинить еще десяток, они есть не просят.

– Мда, полагаю, твоя тетя была отнюдь не бедной. Судя по этому вот особнячку…

Они как раз свернули за угол, и обнаружили, что дом там всего один, зато большой, в стиле барокко, его парадный выход упирался в широкую обсаженную липами аллею, которая вела к чугунной решетке, около которой они сейчас и стояли. Мраморные колонны поддерживали величественный портик из белого камня. Темные филенчатые окна, башенки по углам…

– Это целый Версаль, - пробормотала Шарлиз. – Может, мы ошиблись? Может, барон посещал тут кого-то? Мало ли, к любимой женщине на огонек заглянул.

– И сразу ушел, да?

– Мм… дома оказался супруг?

– У тебя бурная фантазия. Придти в четыре часа ночи в гости к любовнице, огорчиться, что муж дома, и уйти? Вот уж странно. И потом у этого дома замечательно необжитой вид. То ли тут старательно убирают, то ли тут давно никто не живет. Пошли-ка. Навестим хозяев. Возьми Жеана, и не лезь вперед, сделай милость.

– А вдруг там кто-то есть? – вздрогнув, спросила Шарлиз.

– Непохоже. Но осторожность не повредит. Так что эта призывно открытая калитка пусть остается нетронутой. Пойдем, обойдем кругом, нужно взглянуть, где тут лучше всего попасть внутрь…