22. Глава 22.

Кристина Дайе улыбалась.

– Это очень красиво, – произнесла она мягко. – Но такое дорогое…

Рауль де Шаньи расплылся в победоносной улыбке. Его ненаглядная девочка по-прежнему была так наивна, так чиста и так дивно хороша. Что для него несколько лишних безделушек, если его Кристина восторгается, как девочка при виде кукол. А это всего лишь изумруды, и хотя они хороши, существуют в мире и получше. Но ему так отрадно видеть ее глаза восхищенно сияющими, что он скупил бы ей всю лавку, завалив ее, как ребенка игрушками. Фарфоровые щеки порозовели, и девушка в голубом платье и белой кружевной накидке была так прелестна, что когда они были вместе, на нее оглядывались другие мужчины, и Рауль читал в их взглядах неприкрытый интерес. Она стала еще красивее, чем была, вступая в пору самого расцвета. Только распустившийся бутон. Новорожденная юная женщина, уже не девочка с головой, забитой сказками. Кристина заметно повзрослела за эти месяцы.

– Лишь бы тебе нравилось, моя любимая. Я купил бы тебе луну с неба, лишь бы ты улыбалась, да только она не продается.

– Мне очень нравится.

Она стояла у витрины, прикладывая к ушам обновки и крутя головой перед зеркалом, чтобы в многочисленных гранях драгоценных камней замигали золотисто-зеленые огни, а жених с гордостью любовался изяществом и благородной простотой, с которыми она держалась, будучи хоть в платье, усыпанном жемчугами, хоть в простом белом ситце. Она была изумительно красива, его Кристина. И с каждым днем он все больше поражался ее совершенству.

– Может быть, взглянешь еще на кольца? Давай посмотрим что-нибудь под серьги? – заговорил он, чтобы продлить этот чудный момент, когда его невеста смотрела на него своими ясными сияющими глазами, смотрела, как на Бога, словно он и правда делал для нее что-то такое, чего никто никогда не сделает ради другой, менее восхитительной девушки.

– Но, Рауль… - она запротестовала со смехом, смущенно краснея.

– Ну давай взглянем, Кристина, вдруг тебе что-нибудь понравится. Мне хочется, чтобы ты у меня была самой красивой. И самой нарядной.

Девушка передвинулась к выставленным под стеклом кольцам и перстням. На ее личике блуждала улыбка. Не сами драгоценности делали ее счастливой, но желание любимого дарить их и всячески баловать ее. Рубины и сапфиры, золотые узоры, бриллианты, жемчуг, топазы и нежный аквамарин, карбункулы и рассыпающийся золотистой пылью авантюрин, кошачий глаз и яркая бирюза, - глаза разбегались среди великолепия сверкающих камней и диковинных переплетений золотых нитей.

– Может быть, это? – предложил Рауль. – Смотри, какие нежные лилии, и в них крошечная жемчужинка.

– Да… - рассеянно ответила Кристина. – Чудесное… – Ее взгляд упорно цеплялся за синий сапфир, лежавший на отдельной бархатной подушечке, и который словно манил ее к себе. Сапфир в обрамлении прозрачных камней, прозрачных, будто слезы, блестевшие на глазах мужчины, которому она вложила в руку похожее кольцо. Или даже такое же точно. У нее начало портиться настроение. Это ведь стыдно, быть такой счастливой, когда… Она вздохнула, и уголки розовых губ опустились.

Теперь Рауль тоже его заметил, проследив за ее взглядом.

– Если хочешь, можем купить и это, - предложил он тихо. – Если оно не будет навевать тебе грустных воспоминаний. Очень уж оно… похоже.

– Желаете примерить? – расторопный хозяин лавочки на Елисейских полях снял верхнее стекло и достал кольцо, предлагая рассмотреть его получше. Кристина неуверенно протянула за ним руку. Кольцо сидело на пальце, как влитое. И еще… сапфир был темнее с одной стороны. Как и в том, другом. И крошечный золотой листочек был чуть-чуть асимметричен. Совсем незаметно, но она столько времени разглядывала его, любуюсь знаком своего обручения с милым ее сердцу юношей, что запечатлела в сердце каждую мелочь. И теперь они всплывали в памяти, и заставляли ее признавать сходство мельчайших деталей, признавать, что это кольцо было все то же. То же, что она носила когда-то. То же, что отнял у нее, пылая обидой и гневом, Призрак Оперы. То, что он надел ей на палец, и то, что она вернула ему после. Оно было перед ней. Не похожее, а то же самое. Что могло означать только одно. Вопреки тому, что говорила ей Мэг, толпа все-таки ворвалась в подземелье и растерзала ее учителя, они убили его и забрали с собой все мало-мальски ценное. Ведь не мог же он расстаться с ним добровольно…

– Мне кажется, это оно же, Рауль, - проговорила чуть слышно Кристина. – И мне бы не хотелось, чтобы оно попало в чужие руки.

–

–

Еще на грани сна и бодрствования, почти выскользнув из уютного забытья, Эрик уловил мерные негромкие щелчки. Совсем тихий звук, но его острый слух выхватил его из тишины. Недаром за много лет он натренировал себя слышать шаги потенциальных нарушителей его уединения, еще только подбирающихся к первой из ловушек, несколькими уровнями выше дома у подземного озера. Он неохотно расстался с последним утренним сном, на редкость приятным и безмятежным, чего он никак от себя не ожидал, и протер глаза. Накануне он почти полночи просидел около рояля, с ужасом ожидая момента, когда его сморит усталость, голова коснется подушки, и мстительное воображение создаст для него самый мерзкий, самый жестокий кошмар в мире, достойный прошедшего вечера, из-за которого сердилась и ворчала на него Шарлиз, не желая понимать, что он старался в том числе и для нее. Впрочем, этого никогда никто не понимал, человеческая неблагодарность безгранична. Разве Кристина хоть одно спасибо вымолвила, когда он перешагнул за нее десять лет упорного, неинтересного труда на вторых ролях, и в одночасье сделал примадонной, принимающей восторги поклонников? Нет, не надо думать о Кристине, запретная, запретная мысль, от которой ноет опустевший угол сердца и накатывает такая всепоглощающая тоска, что хоть волком вой... На душе после учиненного накануне спектакля было погано и грязно, словно в забегаловке на припортовой улочке, где все пестро от окурков, мусора, следов невытертых ног и пятен пролитого дешевого вина. Он повторил себе, что знает, что делает. Пусть это горько и неприятно, но, может быть, он по крайней мере отвлечет внимание на себя? Ни один нормальный человек ведь не подумает, что молодая девушка и маленький ребенок могут жить под крылом у… такого вот. Ну да, да, у монстра. Не стоит отворачиваться от правды. Такие, как он, всегда и повсюду бывают в одиночестве. Это все знают, и невозможно подумать иначе. Он сам считает чудом, что ему позволили прибиться к этой семье и не гонят назад в его логово. Но кому придет в голову, что чудовище тоже может кого-то защищать, как утка, притворяющаяся раненой, чтобы отвлечь лисицу от гнезда с беззащитными птенцами.

Между тем, потревожившие его щелчки, смутно отдающие металлом, не пропали и даже как будто приблизились. Эрик оделся, поспешно натягивая рубашку и проверяя, на месте ли удавка, и направился на поиски источника звука.

В саду подрезал кусты маленького роста щупленький старичок, похожий на гнома. У аллеи выросла куча состриженных отросших веток, а кусты на глазах приобретали аккуратный, ухоженный вид. Откуда он взялся, Эрик и понятия не имел. Не душить же дедушку-садовника средь бела дня прямо над розовым кустом. А маскарад его под ярким солнцем уже не казался бы зловещим. Только смешным. Но все равно, седовласый тонкорукий гном достаточно стар и немощен, чтобы перепугаться и просто оттого, что неожиданно увидит его перед собой. И пусть убирается подобру-поздорову. Эрик набрал побольше воздуха в легкие, собираясь с духом. Самому бы не закричать… от обиды, от отчаяния. Задумывался ли хоть кто-то из этих… крикунов, как больно ему видеть их округляющиеся, выкатывающиеся из орбит глаза. Он бесшумно обошел увлеченного работой старика, насвистывавшего бравурный военный марш, и остановился прямо перед ним, так чтобы тот сперва ощутил упавшую на него тень, а затем уже, подняв голову, разглядел и его самого. Старик прекратил свистеть и сощурился, присматриваясь к Эрику, и тот понял, что на этот раз его замысел провалился. Дед был если и не полностью слеп, то сильно близорук, так что даже ветки он подрезал, предварительно для верности рукой ощупав листву. Где уж ему было подробно разглядеть черты. Судя по всему, он в силах был различить разве что светлый круг, символизирующий для него лицо, и его неуверенный взгляд сосредоточился где-то в районе носа Эрика, когда он пробормотал приветствие.

Смотреть в лицо человеку, не прячась за маской, но с ощущением, что тебя не видят, было ново и удивительно приятно. Он с трудом подавил глупый порыв предложить старику приходить к ним почаще, просто чтобы подарить ему немного этого драгоценного ощущения уверенности в себе.

– А вы еще кто? – проговорил он с деланной строгостью, глядя на щуплого старика сверху вниз, как на нашкодившего ребенка.

– Я? – скрипучим голосом переспросил тот. – Кто я? Я работаю на мадам Прево уже десять лет. Меня зовут Бено, разве она не говорила обо мне? Она не могла обо мне не говорить. Я Бено, садовник.

– Вижу, что садовник.

– Я пришел полить цветы и прополоть сорняки. Вырос бурьян, вон там… и там вон тоже. Заодно решил подровнять вот кусты. Разрослись, прямо беда, нехорошо. Будто лес какой. Я смотрю тут за садом, уже десять лет.

– Вы говорили, - нетерпеливо сказал Эрик. Следующий вопрос задал уже сам старый садовник, и будь его воля, задал бы их еще двадцать, не меньше.

– А вы, значит, сняли дом у мадам, пока она в отъезде?

– Именно так.

– И когда мадам вернется?

– Когда сочтет нужным, - коротко ответил Эрик и ретировался, пока ему не пришлось нелюбезно объяснять, почему некоторым садовникам не стоит допрашивать его перед завтраком. Между тем как вовсе не хотелось быть жестким со славным дедушкой, который не отводил взгляда и не падал без чувств. Правда, и не видел его толком, но это только говорило в его пользу.

–

–

Шарлиз с насупленным видом варила кофе, тонкие разлетающиеся брови сошлись на переносице в паучок сердитых морщинок. Эрика даже позабавило неприкрытое осуждение в ее взгляде, когда она проворчала пожелание доброго утра так, будто одолжение сделала. Так странно. Он не помнил, чтобы раньше на него кто-то злился. Не ненавидел, не проклинал, не желал ему смерти, не боялся, а хмурился, как на провинившегося друга, напуская на себя независимый вид. Может, потому что раньше у него и не было ни единого друга. Так было раньше. И как все-таки хорошо, когда можно утреннюю чашку кофе выпить не в одиночестве… Он заглянул в свое сердце и прочел там глубинный, таящийся в уголке страх. Что если они прогонят его? Если поймут, кто он, каков он на самом деле, если узнают о нем всю правду… тогда ничего не поможет. Он столько лет истратил, пытаясь стать для Кристины незаменимым, проникнуть в ее душу и мысли, прочно поселиться там как друг, учитель, защитник и, наконец, просто влюбленный мужчина. Он охранял ее, опекал ее, к семнадцати годам выпестовал из нее приму. А она в два счета выкинула его из своей жизни, когда там появился этот слащавый виконтик. Так стоит ли надеяться, что ему воздастся за то, что он делит с этой девушкой опасности? Однажды придет мужчина, который не станет слушать сказку про кузена, и ему придется уйти. Что ж. Она отдаст ему ребенка, она обещала.

Он вгляделся в крошечные черты мальчика, нежные и полупрозрачные, как выполненная в пастельных тонах акварель. Такими рисуют херувимов на рождественских открытках. Круглые светло-зеленые глаза немигающим, сосредоточенным взглядом глядели в потолок. «Узнай меня, улыбнись мне», - мысленно взмолился он. Должны ли такие маленькие дети улыбаться родным? Может быть, позже, когда подрастают? Эрик не знал. Столько всего знал, об искусстве, истории, механике и химии, прочитал столько книг, воплотил в жизнь столько своих фантазий, но в таких вещах понимал не больше, чем малое дитя. Неужели ребенок боится его? Такой маленький… откуда ему знать, что люди считают красивым, а что уродливым? Неужто это чутье врожденное? Может, нужно и при нем носить маску? Улыбается ли он Шарлиз, когда его нет рядом? Спросить ли ее об этом? Эрик побоялся. Если она скажет, что да… Нет, это слишком, просто слишком для него, конец всему. Тогда у него вовсе нет никакой надежды. Нет, не думать об этом. Нельзя. Думать о сегодняшнем дне. Больше ни о чем. Эрик усилием воли согнал вопросительное выражение с обращенного к девушке лица. Она сняла с огня кофейник и переставила на стол.

– Там садовник, - он кивнул на дверь, откуда незадолго перед этим вошел. – В саду.

– Правда? – рассеянно переспросила девушка. Платье, найденное в шкафу, сидело на ней мешковато, слишком широкое для ее тонкой талии. Сама она бледна и опечалена, словно провела ночь без сна. Может, так и есть? Что ж, ей есть из-за чего беспокоиться.

Наконец, она словно вспомнила, что он только что обратился к ней.

– Садовник, странно. Садовник? Кто же ему платит? – Эрику этот вопрос в голову не приходил. Он призадумался.

– Должно быть, твоя тетя заплатила ему наперед. Или он думает, что она вернется и рассчитается с ним. Он не интересовался платой у меня.

– И какой он, наш садовник?

– Обыкновенный дед, перепачканный землей. Копал что-то в саду. Можно сказать, даже вооруженный. Садовыми ножницами.

– Если только ими, то пусть себе. Или ты его… выпроводил? – спросила она осторожно.

– Нет, - сухо ответил он ей. – Он все равно почти ничего не видит.

– Слепой? – удивилась Шарлиз.

– Нет, но весьма к тому близок.

– Понятно… Лучше бы он был нем, - заметила девушка, слегка поморщившись.

– Держись от него подальше, да и все, - отмахнулся Эрик, вставая и отодвигая пустую чашку. – Он мне не помеха. А тебя здесь нет, помнишь об этом?

– Да уж помню… А вдруг они с давешним почтальоном друзья?

– Тогда дед больше не появится. Зрячему почтальону больше веры, чем подслеповатому садовнику. Он поймет, что не разглядел ничего толком, и что ему адски повезло остаться в живых.

–

С появлением садовника Шарлиз пришлось вести себя еще тише и осторожнее, таясь, как мышка – маленькая рыжая мышка, на которую охотилась целая стая разъяренных голодных кошек. Даже полуслепой старичок, и то представлял для нее угрозу. Кто знает, кому мог он между делом обмолвиться о молодой девушке, которую заметил в доме. По закону ехидства жизни, так любящей играть людьми и сталкивать их как фигуры на шахматной доске, безобидный садовник сказал бы о ней именно тому, кто пока безрезультатно рыскал по всему Парижу в поисках мадемуазель Оллис, двадцати двух лет от роду, цвет волос рыжий, глаза серые, росту среднего.

Странно, думала Шарлиз уже даже без особого волнения, что до сих пор никто не добрался до нее. Люди, которые обратили в дымящиеся угли ее родной дом, разве они станут разбираться, кто и зачем поселился в доме небезызвестной им мадам Прево? Пусть здесь не деревянный домишко, и не сгорит так же быстро, но его точно так же можно стереть с лица земли. Может быть, это более рискованно? Наверняка, и все же… Неужто таких безжалостных людей остановит риск?

Последнее, во что Шарлиз готова была поверить, это в то, что репутация и внешность Эрика способны кого-то остановить. Что бы он ни вбил себе в голову, здесь это не сработает, руку можно дать на отсечение – не тот случай. Почтальонов да садовников пугать сгодится, так же можно запугать молочника, разносчика газет, трубочиста. Но им-то не с трубочистами иметь дело.

Над доставшимися ей от тети бумагами они бесплодно бились с первого же дня обретения нового пристанища в Сен-Дени, да так и не пришли ни к какому ответу. По правде, бился над ними больше Эрик, втайне досадуя, что его ясный ум давал сбой и не в состоянии был решить простейшую на вид головоломку. А она честно пристраивалась неподалеку, делая вид, что читает, и сочувственно наблюдала за его усилиями. Хотя она предпочла бы, чтобы он сыграл что-нибудь. Звуки рояля успокаивали ее больше, чем вид безрезультатной возни с буквами, не желавшими складываться в человеческие слова. Что бы там ни скрывалось, в этих бумагах, это не могло им принести ничего, кроме новых бед. Эрик исписал пачку листов туманными для нее вычислениями, но никакая арифметика пока не помогла, и вязь причудливых, лишенных смысла слов так и осталась неразгаданной тайной.

Книга, которую Шарлиз взяла с полки, нагнала на нее скуку. Для Вольтера явно было не то настроение, в голову лезли посторонние мысли, и она отложила его в сторону. Подошла к Эрику, заглянула ему через плечо.

«Иаря фнцюсбтнаолгн отое аввоо к…»

– Ты думаешь, что сумеешь это прочесть? Это ведь безнадежно, - проговорила она, пробежав взглядом несколько строк и разочарованно вздохнув. Эрик сосредоточенно прикусил кончик пера. Покосился на нее с неудовольствием, ну никакого понятия у девушки о личном пространстве, она имела обыкновение подходить так близко, что его тянуло вжать голову в плечи и закрыться от нее руками. Или наоборот, рывком притянуть ее к себе, чтобы она не успела увернуться, и, зажмурившись и зарывшись лицом в густую копну ярких волос, наслаждаться ощущением теплого тела, прижатого к его груди. Кристина… От ее кудрей веяло чем-то сладким, цветами или шоколадом. Чем-то далеким, как невинное детство, которое для него окончилось слишком быстро, а для нее затянулось почти до семнадцати лет, с ее наивной верой в ангелов и чудеса.

– Это всего только шифр, ничего тут не может быть сложного, - проворчал он, осторожно отодвигаясь вместе со стулом. Она даже не заметила маневра, и, кажется, наоборот решила, что он освободил ей место, чтобы удобней было смотреть. Так что девушка шагнула к столу и оперлась об него локтями, рассматривая письмена.

Эрик провел языком по внезапно пересохшим губам. Каким же гипнозом на нее нужно действовать, чтобы она просто-напросто отошла?

– Иаря фнцюсбтнаолгн, – запинаясь, прочитала Шарлиз вслух. – Кто такая это Иаря, сам черт не разберет.

– Может быть, я рай…

– Задом наперед? А фнцю тогда что? Я такого даже не выговорю.

– Не знаю, - неохотно признал он. – Но узнаю, если ты не будешь мешать.

– Я не мешаю… Меня тут нет. Невидима и неслышима, скоро научусь проходить сквозь стены… - она вняла упреку и отошла, подобрав книгу и передвинув кресло ближе к камину, где было светлее. Однако читать ей все равно не довелось.

Тихо, мелодично где-то звякнул колокольчик.

– Что это? – насторожилась Шарлиз. – Ты слышал?

– Это значит, что к нам кто-то пожаловал. Кто-то открыл ворота и идет сюда.

Эрик порывисто бросил перо и встал, готовясь принять посетителя с особым своим утонченным гостеприимством, и девушка невольно побледнела.

– Не делай этого, пожалуйста, достаточно, - выпалила она скороговоркой, не сводя с него испуганных глаз, и почти заикаясь от волнения. Он прекрасно понял, о чем она.

– Почему нет. В прошлый раз все получилось.

– Не надо, Эрик! Чего ты хочешь? Толпу с осиновыми кольями?

Да, с осиновыми кольями к нему еще не приходили… И святой водой из-под оперы не изгоняли. Вот крестным знамением не раз осеняли себя при упоминании его прозвища… Пусть попробуют еще обвешаться с ног до головы серебром в надежде, что это спасет их от зла, или чем там еще можно защититься от нечисти. Нечисти вроде него…

– Они не придут, - заметил он хладнокровно, мгновенно взвесив свой многолетний опыт противостояния суеверной трусливой вороньей стае, донимавшей его мелкими щипками. – Нужно очень много, чтобы расшевелить толпу. Я знаю…

О, он знал. Они терпели его двадцать лет, те люди, которых он подчинил себе, терпели то равнодушно, то раздраженно, то игнорируя его, то ненавидя, то не воспринимая всерьез. И не пришли за ним, не рискнули своим сытым благополучием, пока он не столкнул их мир с основ.

– Эрик, неважно! Придут или нет… не делай этого, - Эрик с удивлением увидел, что обычно сдержанная Шарлиз близка к слезам, упрашивая его остановиться, но он был упорнее самого черта, вцепившегося в заблудшую душу.

– Почему! Почему – нет? - с нарастающим гневом потребовал он ответа. Но она покачала головой, не желая даже обсуждать, отчего считает его замыслы абсурдными, вредными, несущими одно лишь зло. Как тут не злиться? Как? Разве не он долгие годы держал толпу на расстоянии, внушив им миф о коварном мстительном привидении, способном на любую гнусную выходку против того, кто пытался идти против него… или просто ему не нравился. Что же она заладила это свое «не делай этого»? От нее ведь ничего не требуется, ни помощи, ни участия, ничего. Одно лишь молчание, но молчать она как раз и не желала.

– Не надо, прошу тебя! Довольно!

– Довольно будет, когда нас оставят в покое! – бросил Эрик с ледяной окончательностью приговора.

Он надел плащ и эффектно встряхнул полами, будто доказывая ей, что вполне уверен в себе. Повыше поднял подбородок. Шарлиз проглотила слезы горечи и досады. Он не должен делать этого с собой. Не должен продолжать эту кошмарную игру, где ставкой его собственный здравый рассудок, не должен размахивать обоюдоострым мечом. Вчера она уже видела, каким раненым и опустошенным он приполз назад, в смеси нелепой гордости, что обратил в бегство глупого смертного, верящего в призраков и вампиров, и беспросветного отчаяния, что он – он! – то самое чудовище, что заставляет хвататься за сердце и бежать прочь. И сейчас он походил не на отродье сатаны, внушающее липкий ужас, а на новообращенного вампира, которого впервые отправляли на охоту за свежей человеческой кровью, испуганного больше, чем его жертва, и все же полного решимости отведать ее. Нелепость. Каждый его новый ход, когда он так нещадно и жестоко эксплуатировал свое несчастье, отнимал у него частицу его самого, обрекал на еще большее отчаяние и увлекал его за седьмой круг ада, дорогу в который он сам углублял и расширял.

В дверь настойчиво постучали. Шарлиз дернулась, словно ее ударила молния, всей душой ненавидя того, кто нарушил их покой и принес ей новые терзания.

Эрик молча полоснул острым ножом палец, которым как малярной кистью провел по щеке. Неровная растекающаяся линия пересекла лицо до самого виска, и он отвернулся от Шарлиз, чтобы она не видела производимого эффекта. Не для нее предназначался маскарад, и он вовсе не хотел показываться перед ней таким. Однако она обошла его и остановилась лицом к лицу, загораживая ему путь. Смелая девушка. Или просто привыкла. Разве он не надеялся, что Кристина со временем привыкнет? Насмешка, злая ухмылка судьбы…

– Пожалуйста, - безнадежно повторила Шарлиз просьбу, которую он не хотел слышать, и продолжил облачаться далее, игнорируя ее тоскливо заломленные руки и угнетенный вид. Осталось всего пару штрихов до готовности. Пару штрихов до совершенства кошмара.

– Оставайся здесь, - велел он, окончательно перевоплотившись.

Дверной молоток поднялся и опустился снова. Нетерпеливо, порывисто.

– Эрик…

Он не хотел отталкивать ее или проявлять еще какую-то грубость, но она не давала ему пройти, заслонив собой дверь. Достаточно было применить небольшую силу, чтобы избавиться от ее упорного противодействия, но ему так не хотелось пугать ее. До сих пор они ведь почти ладили, ну пусть не всегда, и не все было гладко и легко. Но если она соотнесет его с опасностью для себя лично, ведь даже такому хрупкому миру навсегда придет конец. Ему еще хватало здравого смысла это понимать.

– Отойди, - сказал он тихо, стараясь держать себя в руках. – Я обещаю тебе, я сделаю это всего лишь еще один раз, и больше мы никого не впустим. Пропусти меня, пока он не ушел.

Шарлиз не отвечая мотнула головой, отказываясь повиноваться. Вздохнув, Эрик со всей возможной осторожностью опустил руки на ее плечи и вынудил освободить ему дорогу, отодвинув в сторону, но девушка извернулась и схватила его за руку.

– И пусть уходит! - взмолилась она. Эрик настойчиво попытался стряхнуть ее, но Шарлиз вдруг проявила недюжинную силу, вцепившись в его руку так, что он не мог оторвать ее.

– Оставь меня, - прорычал он. – Не вынуждай же меня применять силу.

– Ударь меня, если хочешь, только не надо, прошу тебя!

– Ну почему ты так упряма! – не выдержал он, ударить не ударил, но все-таки повысил на нее голос. – Оставь ты меня в покое, я знаю, что делаю, знаю! Отойди же!

– Глупости ты делаешь, Эрик, поверь мне! Я уже видела тебя вчера, и видит бог – не хочу повторения. Ты бы видел себя. Это был живой труп, а не человек.

– Я и есть… живой труп, - выкрикнул он с отвращением. – Всегда!

– Неправда! Ты то, чем ты сам себя делаешь. Каким сам себя видишь. Зачем же ты творишь такое с собой? Игра, которую ты затеял, Эрик, не стоит усилий. Пожалуйста. Я не хочу видеть тебя таким. Ну пожалуйста…

– Я же почти ничего с собой не сделал, – проговорил он потише и отчего-то оправдывающимся тоном и снова попытался вырвать руку. Но она вцепилась в него бульдожьей хваткой, полная решимости помешать.

– Сделал. И нечто большее, худшее, чем маскарад в честь дня всех святых. Я не хочу смотреть, как безжалостно ты обходишься с собой. Такого никто не выдержит, это невозможно, ну нельзя же так!

Эрик остановился, задыхаясь, с шумно бьющимся сердцем.

Он сердился. И он же был растроган. Смущен, и растерян, и отравлен недоверием. Неужто кто-то мог вправду заботиться о том, что он делает с этой проклятой тюрьмой из кожи, мышц и костей, в которую его заключили?

– Я… – начал он слабым голосом, но девушка с горячностью перебила его.

– Не надо, Эрик. И так… и так все плохо, ради чего еще тебе причинять себе боль? Никто, ни одно существо в мире, не заслуживает такого издевательства над собой. Тебе мало печалей? Недостаточно? Ты хочешь еще? Зачем, зачем ты сам приумножаешь свои несчастья?

Он грустно усмехнулся, побежденный. Не так часто кто-то пытался защитить его от самого себя. Не так часто – нет, это ложь, вообще никогда – никогда никого не заботило, больно ему или нет. Разве призракам из мира снов бывает больно? Зачем… Зачем - это хороший вопрос. Зачем он несчастен?

–Зачем я существую

И почему несчастен ты, и все,

Что существует в мире, все несчастно?

Ведь даже тот, кто создал всех несчастных,

Не может быть счастливым: созидать,

Чтоб разрушать - печальный труд! Родитель

Нам говорит: Он всемогущ, - зачем же

Есть в мире зло? Об этом много раз

Я спрашивал отца, и он ответил,

Что это зло - лишь путь к добру. Ужасный

И странный путь! (с) Дж.Байрон

Мягкая попытка высвободиться, и Шарлиз отпустила его руку, увидев, что он успокоился и смягчился.

– Давай пойдем к добру более коротким путем, - пробормотала она. Эрик слабо улыбнулся. Дикая улыбка на морде только отобедавшего кровавым подношением зверя.

– Возьми, - она протянула ему платок. – Сотри с себя кровь. У тебя жуткий вид.

Глядя куда-то в сторону мимо ее лица, он вытерся и швырнул испачканный платок на пол.

– Клыки эти твои тоже убери, чтоб глаза мои их больше видели. И на, надень.

Он вздрогнул, словно она ошпарила его кипятком. Шарлиз протягивала ему маску.

Стоя перед ней в растерянности с приоткрытым от потрясения ртом, Эрик ждал каких-то объяснений, надеялся, что они последует. Иначе… иначе несправедливо, слишком несправедливо. Ведь привык уже, что от нее можно не прятаться. Первые недели было трудно, непривычно, и весь его организм протестовал, что кто-то видит его вот так, почти голышом. Но теперь, когда он совсем уже приноровился вовремя отворачиваться, но в целом не слишком переживать из-за ее почти осязаемого взгляда, от которого по спине пробегали мурашки, и услышать от нее требование надеть маску…

– Никогда не снимай ее, - услышал он в голове голос своей матери. – Никогда, слышишь, Эрик? Никогда!

– Даже когда я один? - какой тонкий тогда у него был голос. Звонкий, как у девчонки. Голосок, как серебряный колокольчик.

– Особенно, когда ты один!

– Но почему? Почему, мама?

Пройдет совсем немного времени, и он поймет, почему. Жизнь жестоко вобьет в него свои уроки. Спасибо, мама, что научила меня жить с этим. Будь ты проклята, мама, что же ты со мной сделала...

– Надеть? – потерянно повторил он, чувствуя подкативший к горлу тугой комок.

– И прекрати обижаться на меня! – вдруг выкрикнула она яростно, топая ногой. – Слышишь? Это не мне нужно! Мне-то абсолютно все равно! Хоть рога с копытами себе приделай и ходи. Я же не для себя! Эрик!..

–

Он открыл дверь резким движением, словно рассчитывая напугать непрошеного посетителя негостеприимным приемом. Кто бы там ни стучал так настойчиво, терпеливо дожидаясь, пока хозяева все-таки соизволят отпереть… здесь никого не ждут. На пороге стояла женщина в темно-синей амазонке. Очень красивая, породистая, высокая и черноволосая женщина с изящными запятыми черных бровей, подчеркивающими обсидиан обрамленных густыми ресницами глаз. Она была бы похожа на пламенную итальянку, если бы не белизна гладкой, не тронутой румянцем кожи. Осанка, одежда, - все выдавало даму. Сознающую свою красоту и власть над мужскими сердцами.

– Добрый вечер. У меня захромала кобыла… Здесь, в двух шагах от вашего дома. Я привязала ее к воротам. И… я подумала, быть может, вы одолжите мне вашего конюха, или пошлете за ним кого-нибудь из слуг? Если вас не затруднит, сударь.

Блестящие черные глаза внимательно и с горячечным интересом изучали его лицо. Любопытный взгляд шарил по его чертам, натыкаясь на восковую маску, и словно пытался обойти ее, проникнуть за нее, обогнуть препятствие и раскрыть его тайну. Женщина поправила завитки черных волос, выбившихся из тяжелого узла на затылке, который поддерживала сеточка, усыпанная мелким черным жемчугом. Эрик удивленно оглядел гостью, словно она была существом из иного мира. Ее жадное любопытство уже даже не задевало. Разве даром он создавал себе сомнительную славу? Любопытство - это самая малая цена. Главное, сейчас он в безопасности маски… пусть смотрит.

– Сожалею, мадам. Ничем не могу помочь. У меня нет слуг, – сказал он, ожидая, что она извинится и уйдет. Женщина невольно осмотрелась, многозначительно отмечая взглядом – словно кресты ставила несмываемыми чернилами – лепные потолки, дорогую обстановку, позолоту.

– Нет слуг? – повторила она с сомнением. Откровенное богатство обстановки, должно быть, говорило ей об обратном.

– Нет слуг, - терпеливо сказал Эрик. – Я не выезжаю, поэтому лошади мне тоже без надобности. И конюха у меня тоже нет. Сожалею, мадам. Не пойти ли вам…

– Вы здесь совсем один? – прервала она его подчеркнуто вежливые речи.

– Да, я здесь один, - холодно ответил он, стоя на пороге и всем своим видом выражая нетерпеливое желание выпроводить ее.

– Наверно, это тяжело.

– Ничуть.

– И если я скажу, что не отказалась бы от чашки горячего кофе, окажется, что некому ни сварить, ни подать его? – вдруг спросила она, встряхнув гордо посаженной головой, как породистая кобылка густой гривой.

– В моем доме всегда найдется возможность угостить друга чашкой кофе, - сказал он, заставив ее заулыбаться в предвкушении комплимента. – Однако вы им не являетесь, - закончил он свою мысль, и женщина досадливо поморщилась.

– Вы всегда так любезны? – произнесла гостья недовольно.

– Нет, только когда мое уединение нарушают под надуманным предлогом любопытные незнакомки, - кажется вежливых намеков она не понимала, и Эрик перешел к гораздо более откровенным. Другая бы сразу оскорбилась и ушла. Но черноволосая гостья упрямо стояла перед ним, хоть пинками ее выпроваживай.

– Но моя лошадь действительно захромала! Если не верите, можете взглянуть на ее подкову.

– Что стоит умной девушке ослабить подкову. Сожалею, что нарушаю ваши планы, но я слишком уж привык к нездоровому любопытству в свой адрес. И не люблю гостей.

– Я не знаю даже, как вас зовут. Не говорю уж о каком-то преднамеренном любопытстве.

– Естественно. Не хватало еще, чтобы мое имя трепали на каждом углу.

– Вы просто дурно воспитанный тип. Прощайте!

Она повернулась, и Эрик обрадовался, что сможет наконец запереть за ней дверь.

– Ах! – она остановилась, так и не сдвинувшись с места.

– Что еще?

– Моя кобыла! Ее украли, - воскликнула она возмущенно и взглянула на него так, словно он сам и руководил похищением. Эрик подавил вздох. Общаться с ней было утомительнее, чем бегать от жандармов.

– Или вы плохо привязали ее. Или ее не было вовсе, а вы живете за углом и измучились любопытством, что за мужчина поселился в ваших владениях?

– Я хорошо привязала ее! Ее украли, пока вы тут делали из меня интриганку. Вы лично мне абсолютно не интересны.

– Даже если так, у меня нету лошади, которую вы могли бы взять взаймы, чтобы вернуться домой.

– Значит, вы прогоните одинокую женщину на ночь глядя?

– Да, прямо на мороз. Нынче в мае ужасные метели, такая жалость, если бедная женщина замерзнет в сугробе, - фыркнул Эрик, мечтая применить против нее удавку и закопать под яблоней на радость подслеповатому дедушке-садовнику.

– Вы правы, - она чуть улыбнулась с непередаваемым кокетством и взмахнула пушистыми ресницами, умело подведенными черной краской. – Но джентльмен проводил бы даму, чтобы она без приключений добралась до дому.

– Я не джентльмен.

– А кто же? У вас весьма представительный вид. Особенно пока вы не раскрываете рта. Меня, кстати, зовут Анна де Морано. А вас?

– Мадам, полагаю, вам не удастся без приключений добраться до дому, если вы будете заговаривать со всеми неприятными незнакомцами, которых встретите по пути.

– Боюсь, что за мной водится такой грех, - признала она, негромко, совсем по-девчоночьи хихикнув. Наверное, привыкла, подумалось Эрику, что ее смех обезоруживал противника. Почему бы и нет, при наверняка прочном положении в обществе и ярких внешних данных, должно быть, ей прощалась неженственная напористость, и это избаловало ее вконец. Только его так легко не проймешь.

– Вы уже удовлетворили свое любопытство? Я могу вернуться к своим занятиям? – поинтересовался он ледяным тоном. Она ответила вопросом на вопрос, оглядывая его все с тем же пылким любопытством, от которого было почти щекотно.

– Вы всегда носите маску?

Ну вот, началось…

– Да.

– Почему?

– Потому что у меня проказа, - сухо ответил он, и женщина невольно отшатнулась в сторону, но тут же осознав, что он это не всерьез, тихо рассмеялась.

– Вы шутите.

– Отнюдь. Желаете убедиться своими глазами?

– Кажется, плачет ребенок? Вы говорили, что живете один.

– С моим сыном.

– А ваша жена?

– Скончалась.

– Отчего?

– Она заговаривала со мной, когда я занят.

– И вы ее убили за это?

– С превеликим удовольствием.

– Тогда видимо меня может ждать та же судьба, если я немедленно не покину вас?

– Вполне вероятно.

– О. Тогда я прощаюсь.

– Всего хорошего, мадам!

Он воспользовался моментом передышки и захлопнул дверь. Уф… Вот это ураган в юбке. Эрик отер взмокший лоб, утомленный скоростью перепалки. Шарлиз вынырнула из-за портьеры, где провела чудесных четверть часа, давясь рвущимся наружу весельем. Поглядев на его нахмуренные черты, она рассмеялась уже открыто. Спасибо беспардонной красавице, сняла камень с ее души, вернув ей хорошее настроение. А то после спора с Эриком, едва не кончившегося ссорой, она чувствовала себя усталой и подавленной. Теперь все прошло, смех разогнал густую паутину, заткавшую душу тоскливой чернотой.

– Она на тебя смотрела, как кот на сметану, - весело поддразнила она Эрика, выглядевшего измученным ветераном, который только что пережил атаку вооруженных грабителей.

– Почему нет. Разве я не красив! – рявкнул он, не оценив ее шутливого замечания.

– На меня-то за что злишься? – удивленно переспросила Шарлиз, нисколько не обидевшись на его вспышку. Каждый раз обижаться, никаких нервов не хватит. Проще не обращать внимания.

– Я не злюсь.

– Но нарычал.

– Извини. Она разозлила меня, – из голоса ушел гнев. Осталось усталое раздражение.

– Тебе должно бы льстить, - улыбнулась она.

– Что? Что поглядеть на меня выстраивается очередь, как в кунсткамеру?

– Зря ты так. Может, она вовсе и не выдумывала. Просто ехала мимо.

– И потому пыталась найти предлог задержаться? – Эрик криво усмехнулся. Люди так хитроумны, потакая своему любопытству, и так… злы.

– Ну и пригласил бы ее войти, - легко заметила Шарлиз, лукаво поглядывая на своего нахмуренного лже-кузена. – Пусть бы убедилась, что здесь нет ничего особенного. Заодно ввернул бы, что ты не хозяин дома, и она бы сразу сникла. Она, должно быть, в голове уже прокручивает план, как бы заполучить в свои сети вдовца с таким великолепным особняком. Ты ее только раззадорил.

– Мне безразлично. Лишь бы она сюда больше не показывалась, - мрачно заметил Эрик.

– Готова спорить, что она вернется!

– На что?

– А на что угодно, я выиграю, - азартно заявила Шарлиз. Женщина с таким жадным любопытством во взгляде и не вернется больше? Да ни в жизнь не поверить! Еще как появится, и даже любопытно, какой предлог придумает в другой раз.

– Прекрасно, тогда на желание, - откликнулся Эрик, позволив себе припустить в голос зловещие интонации.

На желание, да… на желание. Он отвернулся, скрывая проступившую на лице краску. Желания… такие глупые, смешные. Приласкай меня, погладь меня, меня никто никогда не ласкал, я даже не знаю, что это такое, и правда ли это приятно… Проиграй мне одно маленькое желание, проиграй, пожалуйста. Ты храбрая, ты сможешь.

– Ты сам сказал!

Глупая азартная девчонка… Нашла, с кем заключать сделки. Почти с дьяволом.

– Она не вернется, если у нее есть хоть капля разума, - заметил он вслух.

– Есть, но ей до чертиков любопытно. Ты ее зацепил своим сопротивлением. Красивая ведь девушка, разве не лестно ее внимание?

– Нет. Это внимание недорого стоит. Его очень легко обратить в панику, - сказал Эрик веско, только не похоже было, чтобы Шарлиз прониклась. В ее улыбке играло, как пузырьки в шампанском, азартное торжество.

Любопытно, что она загадает, если выиграет у него.