23. Глава 23.

Когда наутро Шарлиз спустилась в кухню со вполне мирским и понятным желанием начать день с чашки кофе и скромного завтрака, который можно соорудить из подручных продуктов, ее ждал большой и неприятный сюрприз.

На стуле перед весело пылающим очагом, удобно расположившись и попивая горячий чай, сидел седенький дедушка лет семидесяти в потертом жилете и попыхивал трубкой, видимо, находясь на верху блаженства.

– Аэ… доброе утро… - остолбенев, пролепетала Шарлиз. Пытаться развоплотиться в качестве местного привидения было слишком поздно, да и подготовки соответствующей не хватало. Старик уже внимательно щурился, напрягал близорукие глаза, разглядывая вошедшую девушку, и цокал языком, что-то невразумительно бормоча себе под нос. Если б она не скрывалась от всего мира под видом незримой тени Эрика, она бы учинила садовнику разнос за непрошеное вторжение. Впрочем, может быть, тетя и не имела ничего против, чтобы приходящая прислуга попивала на ее кухне чаек. Вряд ли она когда-либо сама спускалась туда, чтобы приготовить себе завтрак или поставить на огонь чайник. У нее наверняка был для того целый штат горничных и слуг.

Несколько мгновений они с дедушкой изумленно оглядывали друг друга.

– Доброе, милая моя. А вы кто же такая, моя красавица?

Мда… слепенький, конечно, дедушка, да не совсем. За Эрика в новом образе ее отчего-то не принял. За цветущую оранжевую настурцию тоже. И что же теперь, спрашивается, делать? Ответить-то надо.

– Я… э. Я кухарка! – сочинила она на ходу.

– Вот оно что. А где мадам Гросси?

Надо полагать, прежняя тетина кухарка? Ох, главное, чтобы она не явилась вслед за работящим садовником. А за ними дворецкий или экономка, и семь горничных, и еще конюх. И будет тут весело и людно… Поди знай, какой у него с тетей был уговор. Может быть, он всегда занимается садом, когда ее нет дома. Начнешь выспрашивать, только затронешь темы, которые раскроют обман.

– Не знаю я, меня нанял месье, - она попыталась придать голосу простецкие интонации скромной неграмотной женщины, которая в жизни ничего, кроме горшков и сковород, не видела. Получилось не лучше, чем изображать из себя кокотку в поисках спутника на один вечер. Не выйдет из нее актрисы.

– Жаль, мадам Гросси такая хорошая кухарка, неужто ее уволили, – с сочувствием к неизвестной Шарлиз женщине произнес старик.

– Не знаю!

– А как вас зовут, милая красавица?

– Мари!

– А меня зовут папаша Бено. Десять лет служу. Да вы принимайтесь за дело, не стесняйтесь. Не помешаю. Попью чаю и пойду. Розы пора подрезать. И плющ разросся, прямо беда. И тюльпаны не политы.

- Я… да, я начну.

Она зло загремела посудой, доставая сковороды под благодушным взглядом милого дедушки.

–

–

– Черт! Этот общительный дедушка! Надо же было мне с ним столкнуться! – жаловалась она Эрику, кипя от досады, уже после того, как садовник наконец собрал свой инструмент и неуверенной шаркающей походкой побрел во двор, потирая согнутую радикулитом спину.

– И как, интересно, он попал в дом? Разве черный ход не был заперт? – задумчиво произнес Эрик.

– Заперт, - она поймала его полный сомнения взгляд и воскликнула. – Нет, точно заперт! Я уверена.

– Но тем не менее, он вошел.

– Наверное, у прислуги есть ключи от задней двери, - высказала Шарлиз предположение, прекрасно понимая, до чего сомнительно оно звучит.

– Вполне может быть. Однако этот замок я поменял, - сказал Эрик. – Он был испорчен.

– Есть еще боковая дверь, - подумав, припомнила девушка.

– Возможно. Но тогда дед прошел через весь коридор в поисках кухни. Он что, хорошо знает дом?

– Кто их тут знает, тетиных слуг, - с досадой воскликнула Шарлиз. – Может они так разбаловались, пока она… отсутствует, что бродят по всему дому где придется, берут что подвернется, пользуются ее вещами и спят в барских постелях. Вот… незадача. Эрик, что же теперь будет?

– Ты сама выбрала себе роль кухарки, - скромно заметил он.

– Мне повязать передник и с утра до ночи заниматься готовкой?

– Хм. Я не против.

– А у дьявола из Сен-Дени не вырастет устрашающий живот вместо рогов и копыт, если я буду целыми днями стряпать? – поинтересовалась девушка со змеиной улыбкой. Уж кем-кем, а прислугой ему она становиться не собиралась, пусть не надеется.

– Кто сказал, что я все это буду есть, - отозвался Эрик с серьезным видом, но глаза его чуть блеснули насмешкой.

– Ну, еще я могу открыть ресторан.

– Или осчастливить бродячих собак.

– Я что, так ужасно готовлю? Мне казалось, все не так уж запущено.

– Вовсе не ужасно. Но тебе придется найти какие-нибудь экзотические рецепты, чтобы оправдать свою должность. Лучше бы ты сказалась горничной, тебе же проще.

– Тебе не положена горничная. Тебе положен лакей. На лакея я не потяну. Ростом не вышла.

– Ну тогда будь кухаркой. Хотя мне казалось, что кухарки должны быть потолще и вооружены ложкой с длинной ручкой, с которой не расстаются даже во сне.

– Смотри же, вооружусь. С длинной ручкой и дырочками. И буду готовить что-нибудь не экзотическое, но полезное для здоровья. Шпинат например.

– Мне-то все равно, хоть салат из сорняков. Но если ты хочешь завоевать доверие старика-садовника, тебе придется освоить всякие там Кок'о вен, индейку по-рыцарски, бордосский соус и клубничное карпаччо. Чтобы оправдать истраченные на твое жалование деньги.

– А ты будешь платить мне жалование? – поинтересовалась Шарлиз.

– Буду, но с задержкой. Но зато не возьму с тебя плату за постой.

– Однако! Это дом моей тети.

– Но в данное время его снимаю я. А ты назвалась кухаркой.

– Эрик…

– Да?

– Пойду искать рецепт карпаччо…

– Можете быть свободны, Мари.

–

–

– Вы абсолютно бездарны, моя дорогая. Абсолютно. Мало того, что ваш танцевальный номер был лишен всякого вкуса и нагонял зевоту смертную, вы еще умудрились провалить все, что было вам поручено. Мне остается лишь задаваться вопросом, нарочно ли это было сделано, из сочувствия к преступнику, или просто вы настолько глупы и бестолковы.

Если б она способна еще была обижаться, то, должно быть, впала бы в состояние остервенелой, бешеной досады. Никто, никогда не говорил с ней так. Никогда ее не подвергали таким оскорблениям. Мэг утешилась мыслью, что мужчина, который только что наградил ее моральной пощечиной, сам был вне себя от досады и чувствовал себя одураченным. От ее самоуважения все равно остались жалкие клочки. Что бы он ни говорил, какими бы словами ни выражал свое презрение к ней, это уже не могло задеть ее гордость. Какая гордость, боже ты мой? Она задирает юбки, танцуя в «Фоли Бержер» вместо приличной, интеллигентной Оперы, ее извлекли из загаженной обезьяньей клетки и, не предложив даже возможности вымыться и переодеться, велели отправляться домой и ждать новых указаний. И звучало это так, словно она была нерадивой горничной, пролившей хозяйский кофе на персидский ковер. Она уже надеялась, что о ней забыли, и они с мамой могут потихоньку начать налаживать свою жизнь. Но нет. О ней вскоре вспомнили. И теперь она вынуждена принять на себя ушат грязи, потому что должен же комиссар переложить на кого-то груз досады и разочарования, и можно только воображать, что выслушали за эти дни упустившие Призрака жандармы.

Мэг не собиралась оправдываться перед Жювилем. Ей было безразлично, и душа ее замерла в пустоте, далекая от мира низких, подлых людей, которые окружали ее и тянули в разные стороны, словно она была куклой. Пусть она сглупила, но ведь Призрак был почти у них в руках, она выполнила все, что от нее требовали, и если он все же сумел уйти, то причем здесь она? Только кто станет ее слушать, какой смысл сотрясать воздух? Кто-то всегда должен быть виноват в чужом поражении. Почему бы не она… Тем более, ей все равно. После столкновения с Призраком, после ужаса, что ей пришел конец, после пережитого унижения, да какая разница, что ее называют дурочкой и трусихой. Она смутно улавливала угрозы, которыми перемежались яростные тирады комиссара, мерившего широкими шагами кабинет. Что-то о ее матери, о пособничестве преступнику, о его связях в мюзик-холле, откуда ее могут выкинуть в любой момент, и тогда следующей ступенькой на пути вниз станет ближайший бордель, где и место таким вот бездарным балеринкам, которые не умеют ничего, кроме как показывать оголенные стройные ножки. Мэг слушала вполуха. Ей казалось, что за последние дни она стала старше на десятилетие и из хорошенькой семнадцатилетней простушки она вдруг превратилась в умудренную опытом, разочарованную в жизни женщину за тридцать, с грузом личных проблем и неудач. Малышка Мэг, всеобщая любимица, где ты?

– Не думайте только, мадемуазель, что провалив мои планы, проявив столь поразительную даже для женщины тупость, вы выйдете сухой из воды. Вам и вашей матери были обещаны защита и безопасность только при условии поимки убийцы. Убийца на свободе! Возможно, в настоящий момент он сжимает руки на горле очередной жертвы, и вы тому виной! Кровь невинных обагрит и ваши маленькие ручки. Не думайте, что напустив на себя скромный вид, вы избежите наказания за вашу преступную глупость, бестолковая вы растяпа.

Если бы он не оскорблял ее так, возможно, она рассказала бы ему про рыженькую девушку и про ребенка. Помогло бы это найти и арестовать Призрака? Наверное. Не так уж легко спрятаться, когда за тобой тянется шлейф из родных и друзей, которые так и норовят сболтнуть лишнее, шумно обрадоваться встрече, выдать тайное убежище случайному свидетелю… Она рассказала бы про них комиссару, потому что в ту минуту ненавидела Призрака больше всех на свете и мечтала увидеть его мертвым. Один раз он разрушил ее жизнь. Во второй раз он вернулся, чтобы растоптать ее гордость. Такой человек не имел права на существование, он нес боль, зло и потери. Но Мэг Жири промолчала. Может быть, в другой раз. Может быть, другому человеку. Не Жювилю. Она все им скажет, но не теперь. И когда они найдут его и посадят в клетку, где ему самое место, она придет к нему, чтобы взглянуть на него в последний раз, и спросит, помнит ли он тот день, когда задвинул железную щеколду и посмотрел на нее сквозь прутья.

– Но довольно пустых разговоров, - донесся до нее сквозь пелену сбивчивых, обожженных жаждой мести мыслей голос Жювиля. – Призрак Оперы должен получить по заслугам. И вы, мадемуазель, должны исправить свои прежние оплошности.

Опять танцевать в балагане? А, не все ли равно. Мэг равнодушно ждала, что он ей скажет. Может ей сплясать на площади, как цыганке, потряхивая бубном и выкрикивая «Призрак, выходи»?

– У нас на руках остался один козырь, который можно разыграть. И выхода нет, мы его сдадим, что бы там ни думал по этому поводу виконт де Шаньи. Впрочем, ему об этом знать не обязательно. Кстати, ясно вам, дорогая? Если он что-то заподозрит, я буду считать, что это ваш длинный язычок постарался. И уж поверьте, вы пожалеете о том дне. Но вернемся к делу. Я знаю, что вы близки с Кристиной Дайе. Ведь так!

– Теперь уже нет, – вяло отозвалась Мэг. Как мало этот комиссар разбирается в людях. У Кристины через месяц свадьба с виконтом. А Мэг танцует в кордебалете «Фоли Бержер». Есть разница? Не все отправляются с пожарища и прямо под венец. Некоторые идут на дно, чтобы никогда больше оттуда не выплыть.

– Ну так напомните ей. Полагаю, мадемуазель Дайе не тщеславна и не заносчива, и если верить тому, что я слышал о ней, она милейшее создание.

– Кристина никогда не согласится. Она уже однажды была приманкой и горько раскаивалась… - сказала Мэг, и в ее голосе не сверкнуло ни малейшего оттенка живого чувства, одна лишь констатация факта. Кристина не захочет. Все, чего она хочет, это забыть. И малышке Жири, неразрывно связанной с проклятой Оперой, тоже лучше остаться в прошлом.

– Ради Бога, - сморщил нос комиссар. – О чем вы толкуете? Кто станет обсуждать с Дайе наши планы? Она же еще глупее вас. Я наслышан о ее странной связи с уродом из-под оперы. Сомневаюсь, что дело там обошлось одним лишь музицированием, судя по тем рисункам, которые мы обнаружили внизу. Там всюду Дайе, Дайе, Дайе. Помилуйте, даже маньякам нужна какая-то пища для столь упорных фантазий. Ну да то дело виконта, брать ли невесту с изъяном. Меня это не интересует. Меня интересует абсолютно другое, а именно: насколько наш безумец одержим красоткой Дайе. И главное: сможет ли она его выманить из убежища нам в руки.

– Кристина выходит замуж, - тихо заметила Мэг. Несмотря на все свои беды, она искренне желала подруге счастья. Но вот над ним уже занесся меч… правосудия? Что же это за правосудие такое, если для него судьба маленькой Кристины - это только винтик, который можно закрутить, а можно и открутить, выкинув на свалку за ненадобностью.

– Я знаю. Через месяц. За этот месяц может многое произойти. И уж не мое дело, женится ли на ней виконт или нет. Если у нее есть капля женского коварства, а не одни трели и рулады в голове, то она сумеет заморочить ему голову еще раз. Мне нужно, чтобы она позвала Призрака. Впрочем, даже это не обязательно. Это идеальный исход, к которому мы будем стремиться, но рассчитывать на это всерьез трудно. Если же такого не удастся добиться, что скорее всего, будет достаточно и того, что она разорвет помолвку. Виконт человек видный, скандал будет таков, что слухи о нем поползут по всему Парижу. И, думаю, преступника это заинтересует, – Жювиль припустил гадкую ухмылку, не предвещающую Кристине добра. Если бы речь не шла о ее старинной подруге, Мэг бы пожала плечами. Призрак заслуживал, чтобы охотничьи псы выволокли его на свет божий, как забившуюся в нору лисицу. Но Кристина… она такого не вынесет. Несправедливо так поступать с ней. Комиссар прочел мысли Мэг на ее вытянувшемся личике.

– О, не стоит казниться. Дайе молоденькая и хорошенькая, и от женихов у нее отбоя не будет. И я все равно займусь ею, потому что для меня теперь отправить убийцу на плаху дело чести. Личной чести. Никто еще… не оставлял Жювиля с носом. Если вы раздумали помогать правосудию, только скажите. У меня в ящике целый ворох показаний, доказывающих, что мадам Жири десять лет служила убийце и шантажисту доверенным лицом. Она как раз успеет состариться на каторге. А помолвка Дайе все равно будет расторгнута, с вашей помощью или без нее. С вашей помощью действовать мне удобнее. Но не более того. Итак? Вы готовы меня слушать?

Мэг слабо кивнула. Светлые пряди упали ей на лицо, закрыв его, как монашеским капюшоном. Она даже не заметила, не убрала их.

– Отлично. Мне нужно, чтобы вы навестили Дайе. Это первое. Второе: мне нужно, чтобы она пошла на премьеру в «Фоли Бержер». Без Шаньи, естественно. Думайте сами, под каким предлогом вытащить ее в театр без жениха. Пообещайте ей, что у вас там будет всего несколько коротких номеров, а все остальное время вы будете в ее распоряжении. Договоритесь с ней поболтать вдвоем о нарядах, о мужчинах, или о чем вы, женщины, там шепчетесь, пока остаетесь наедине. Вы меня понимаете? Вы не в обмороке? Будьте любезны падать в обморок где-нибудь в другом месте, мне не до женских капризов. Хоть кивайте, мадемуазель, дайте знак, что вы в сознании.

Балерина снова отрывисто кивнула и ничего не сказала.

– Далее. Вы познакомите ее с мужчиной.

– Что? – вскрикнула Мэг, и взгляд лучисто-голубых глаз взметнулся вверх и замер, захваченный холодными тисками тяжелого взгляда комиссара. Он буравил ее глазами, подавляя ее, заставляя чувствовать себя гонимым бурей листком, чья воля не имела в этом мире никакого значения.

– Вы не ослышались. У меня было время подумать и порасспросить людей. Кроме того, не забывайте, я видел героя ваших театральных легенд. Итак, еще раз, сначала. Вы познакомите Дайе с мужчиной, которого представите как… певца. Нет, впрочем, у него, насколько я знаю, приятный баритон, но отнюдь не оперный. Лучше, как автора пьесы, которую будут давать в тот день, когда состоится знаменательное знакомство. Ведь Дайе неравнодушна к творчески одаренным людям? Вот и отлично. Ей это понравится. Не думаю, что у нее хватит ума наводить справки об истинном авторе. Вам ясно?

– Кристина… любит Рауля, месье комиссар. Действительно любит.

– Она всего только глупенькая девочка. Конечно, Шаньи молод, богат и знатен, и сманить девушку у такого мужчины не так-то просто. Но мы попытаемся. Ну а если господин виконт не выдержит и придушит изменницу, тем лучше. Наш печальный Ромео примчится в три раза скорее, чтобы отомстить за возлюбленную.

– Комиссар… - взмолилась Мэг со слезами в голосе.

– Ну это крайности, - он благодушно махнул рукой в знак того, что пошутил… как будто пошутил. – Виконт просто выставит крошку за порог и накажет никогда больше не попадаться ему на глаза, вот и все. Она снова будет свободной девицей в поисках жениха. Тогда мы устроим ее в Мюзик-Холл. Тоже отличный вариант. Если Призрак прослышит, что его красавица пляшет в варьете, как вы, – он окинул Мэг презрительным взглядом, от которого она густо залилась краской, и продолжил, – он тоже не смолчит, уж я думаю. Одно дело отдать девушку богатому виконту. Другое – отправить ее торговать своими юными прелестями.

Мэг с усилием сжала зубы. Она не станет отвечать на оскорбление. Ее только что фактически назвали кокоткой, но это тоже не имеет значения. Ничто сегодня не имеет значения.

– Теперь же вам настала пора познакомиться с новым возлюбленным Дайе. Держу пари, что он ей понравится. Он всем дамам нравится, потому я и держу его на крючке уже достаточно давно, и по одному моему слову он отправится на каторгу. Пока же он гуляет на свободе, поскольку он представляет опасность только для дур, а дур порой надо учить на их собственном горьком опыте. Прошу знакомиться, Робер де Шатильон, профессиональный брачный аферист. Входите же, Робер. Мадемуазель готова пожать вам руку.

Он появился легким, пружинящим шагом, бесшумно открыв дверь, за которой все это время слушал монолог комиссара, нарушаемый лишь короткими одинокими фразами Мэг Жири. На редкость красивый мужчина, даже у юной Мэг перехватило дыхание, так он был хорош. И еще… что-то такое, смутно угадываемое… Он был высок, статен, с иголочки одет, светлые глаза ровно глядели из-под густых темных бровей. Гладко зачесанные черные волосы открывали лоб, красивой формы губы чуть заметно улыбались, излучая соблазн. Сияла гладкостью чуть смугловатая золотистая кожа, как у испанского баритона, который одно время выступал в Опера Популер. Мужчина-мечта. Настоящий неподражаемый Дон Жуан искуситель, Дон Жуан торжествующий. Вот кого он напомнил ей. Не испанского баритона, нет. Теперь она поняла, поняла и содрогнулась. Он напомнил ей Призрака, каким он являлся миру в те единственные два раза, когда он счел нужным появиться на публике. Если бы он не прятал под маской кошмарный нечеловеческий лик, чего тогда еще никто, кроме Кристины, конечно же, не знал… да, вероятно, он смотрелся бы столь же выигрышно. Рост, телосложение, прическа… тогда они не знали, что это парик. Смугловатый тон кожи… должно быть, лишь грим, откуда кроту подземному обладать здоровым цветом лица? Чуть тяжеловатые, но мужественные черты… Нет, не один в один лица, не как будто близнецы, и все же определенное сходство было. Для человека впечатлительного, вроде Кристины, вполне достаточное. Влюбилась бы Кристина в Призрака, не знай она об его уродстве и черной душе? Что, если перед ней появится мужчина, похожий на него, только без адовой печати, с лицом красивым, открытым, без шрамов и изъянов? Будет ли иметь значение, что у него нет ангельского голоса, или она сохранит Тот голос в своем сердце, и оно, слепое в своей подавленной, запретной слабости, наложит память о его чудесном звучании на лицо прекрасного незнакомца?

– Робер, - представился он, взял ее тонкую безвольную руку в свою и поднес к губам. Сердце Мэг екнуло и на мгновение приостановилось. И когда оно забилось вновь, то стучало бешеной иноходью, словно спасающийся бегством мустанг, несущийся ветром по степи. Брачный аферист? Предназначен Кристине? Пожалеть Кристину? Позавидовать ей? Такой красивый. Такой опасный. Такой притягательный, как воплощенное зло. Как можно так поступить с Кристиной? Как можно предать ее? Как можно отдать ей такого мужчину? Сколько женщин теряли голову при виде его идеально вылепленного лица и тела, будто высеченного из мрамора великим Микеланджело? Увидит ли Кристина в этих изумрудных глазах тень своего Ангела Музыки, позволит ли увлечь себя в сладкий, губительный омут страсти?

– Магдалина Жири, - прошептала она в ответ, и трясина безжалостно затянула ее.

–

В глубокой задумчивости Эрик разминал пальцами кусочек воска. Не детские игрушки, на самом-то деле. Просто это помогало ему думать. И тогда, и сейчас тоже. Пальцы сами придавали форму пластичной податливой массе. Когда-то у него была собственная маленькая опера, макет, один в один похожий на оригинал. Сейчас, когда будущее его было столь туманно, вкладывать силы в вещи глупо, лучше хранить все свои идеи в голове, там, где они будут в сохранности при любом исходе. Фигурка постепенно обретала женские очертания. Его рисунки уже не изменить, они отправились прямиком в издательство, кроме самых последних, которые сгорели во время пожара, ну да и черт с ними, уже столько утрачено, а это уж и правда мелочь. И он уже не может сказать, что поторопился и передумал. Ну да неважно. Восковая статуэтка размером меньше ладони обрела лицо, волосы, и даже сеточку, поддерживающую свернутый на затылке узел. Вот она, Гонерилья. Теперь-то он услышит ее музыку, ее гордую, высокомерную, самодовольную музыку. Теперь она обрела правильное лицо: нахальное, привлекательное, предательское. И она заиграет для него. Он закрыл глаза и услышал, как сплелись в единую мелодию контрабас и валторны, и где-то на заднем плане подпела им флейта, отрывисто выводя капризный, требовательный мотив.

Шарлиз никогда не была Гонерильей. Он просто отдал ей не пристроенную женскую роль, потому что она была существом подходящего пола, которое ему захотелось взять в свою сказку. Ничего, она не слишком оскорбится, если ей достанется мужское обличье. Что ж поделать, если женских образов в пьесе на всех не хватает. Он вылепил ее из воска, потом усмехнулся и уничтожил юбку, превратив ее в ноги, обутые в короткие сапожки. Отщипнул лишние волосы и размазал кусочек воска по туловищу, утяжеляя его. Наверное, шут был старше. Но это не имеет значения, в его сказке он сам единовластный хозяин. Легкая игривая мелодия откликнулась на его мысли, дополнив изображенный в воске образ, и он сразу ожил, шевельнулся, заиграл новыми красками, лукаво подмигнул ему. Ну ладно, он пока еще не сошел с ума, и воск остался воском, всего лишь согретым его пальцами и текучим, но он все равно был уверен, что поймал что-то важное и заключил в плен, и теперь нужные ноты не оставят его. Он собрал свою гвардию. Теперь бы ему театр, где можно начать все это воплощать в жизнь… Может когда-нибудь, позже, он и найдет способ. Пока же можно продолжать сочинять, и раскладывать свою музыку по полочкам сознания, чтобы после только записать ее на линованной бумаге.

Если, конечно, ему кто-то даст сочинять. Пока почему-то нет ему покоя. Эрик услышал визг - истерический, испуганный, звонкий. Женский визг, истошный, как будто ту, что издала его, резали заживо.

Он вихрем слетел по ступеням и наткнулся на Шарлиз, которая, испуганно прижав руки к груди, стояла в простенке, видимо, решив слиться воедино со скульптурой Дианы в качестве одной из ее нимф. Сердце вновь забилось ровно, и облегчение накатило, как прохладный поток воды в удушающе жаркий день. Живая. Эрик перевел дух, выругав себя за недостойный испуг. Вытер со лба бисеринки пота. Нервы что-то ни к черту стали. Значит, снова сработала ловушка. Какая на этот раз? И что за добыча попала сегодня в его капкан? Снова женщина? Не многовато ли их стало в его жизни.

– Не выходи, - предупредил он Шарлиз. – Я схожу посмотрю, кто там ищет нашей компании.

Ловушка была присоединена ко входной двери. Он сам установил ее для непрошеных гостей, ее и еще несколько подобных в саду и около калитки. Конечно, толпу она не остановила бы, а вот случайных любопытных – да. Потому что нечего бродить по чужим владениям без спросу.

Ничего смертельного на этот раз. Никаких рвов с водой, опускающихся решеток, выскакивающих на пружине кинжалов. Просто сетка, не способная причинить никакого вреда. Он увидел когда-то такую на рисунке одного из исследователей Африки, то ли Ливингстона, то ли еще кого, и его позабавила простая, но действенная конструкция. Как силок для птиц, только побольше. И сейчас в его сетях, вознесшихся вверх и раскачивающихся на высоком дереве, болталась испуганная, но вполне живая добыча.

– Мадам де Морано, добро пожаловать, - вежливо поздоровался он, глядя внизу вверх на ее сложенное пополам и парящее в воздухе тело. Она что-то пискнула, сети качнулись, и он на мгновение увидел бледное лицо, когда ее кокон завертелся в воздухе. Чудное зрелище. И он проиграл желание. Быстро же она вернулась, самоуверенная красавица Анна. Неужто ей и впрямь приглянулся несговорчивый состоятельный вдовец? Снять что ли маску, явить ей истинное лицо, данное ему Богом? Она даже в обморок не сможет упасть, потому что некуда.

– Снимите меня, - донесся до него жалобный воробьиный писк. Где ж твои завлекающие взгляды и дразнящие речи, красавица? Эрик усмехнулся, чувствуя неодолимое желание поиграть с добычей, прежде чем отпустить ее… или съесть.

– Уверены, мадам? Оттуда хороший обзор на мое имение. Вы точно хотите вниз?

– Иии!… - заверещала она сверху, видимо, выражая этим испуг и возмущение, и ветка, на которой раскачивалась сеть, предательски скрипнула под весом ее тела. Тонковата, наверно. Эрик задумчиво прикинул, выдержит ли ветка ее тяжесть. Впрочем, если обломится, так и будет. Не убьется, не так и высоко падать.

– Снимииите! – звенящими истерическими нотами вспорол ему слух высокий тонкий голосок, обладательница которого раскачивалась, как на качелях, у него над головой. Эрик неприязненно поморщился. Уж чего он не любил, так это резких звуков, просто пытка для его чуткого музыкального слуха. Наверное, это было бы хорошим уроком для любопытной особы, повадившейся заходить к ним на огонек - повисеть здесь еще час-два, размышляя над своим поведением, но он не выдержал бы ее пискливых взываний к его милосердию. Эрик придвинул скамейку, встал на нее, чтобы достать до сети, и одним ударом ножа рассек веревку. Узел с пленницей с громким шлепком и одновременно прозвучавшим надрывным визгом упал к его ногам.

–

–

– Вы глубоко опечалены, не так ли, Магдалина? Вы позволите так вас называть?

Какой бархатистый у него голос, ласкающий, словно прикосновение мехового манто к обнаженному телу. Ей кажется, что она видит свое отражение в ясных глазах, взгляд которых будто выворачивает ее насквозь, видит ее до самого дна, словно она прозрачный, чистый сосуд, колодец, на дне которого поблескивают золотые монеты. Радужки его глаз чуть темнее на краям, словно обведены черным грифелем, и оттого его черты кажутся еще более четкими, яркими, чувственными. Такой красивый.

Она идет молча, боясь, что ее голос выдаст смятение. Они вышли вместе, и Мэг втайне надеется, что он пойдет провожать ее, ведь до ее дома неблизкий путь, а комиссар велел им познакомиться поближе, чтобы они как следует отыграли свою роль добрых знакомых. Мэг неопределенно взмахивает рукой на его вопрос, и в голове, как потревоженная стая птиц, щебечут сбивчивые вопросы, которых она никогда не задаст. Правда ли его волнует ее печаль? Пытается ли просто быть вежливым? Почему он согласился принять участие в этой игре? Что такого знает о нем комиссар? Нравятся ли ему тоненькие кудрявые брюнетки? А миниатюрные блондинки? Отчего такие мужчины, которые могут растопить любое, даже самое твердое сердце, становятся брачными аферистами, и правда ли это? Вместо этого она спрашивает, едва ворочая немеющим языком:

– Маркиз де Шатильон вам не родич?

Когда-то этот маркиз ухаживал за Карлоттой, подбирался к ней с цветами и подарками. Но надо знать Карлотту. Она брала подарки, фыркала на цветы, которые то резко пахли, то были слишком дешевы для нее, капризничала, благосклонно принимала комплименты, но когда доходило до самого главного, моментально исчезала с горизонта, и у нее находилось масса иных планов, не связанных с поездкой покататься в Булонский лес с последующим завтраком в загородном доме маркиза.

Какой у него смех, о, какой у него смех. Мэг прикрыла глаза, вслушиваясь в него, словно в дивную музыку. Не может быть, чтобы так искренне смеялся профессиональный лжец. Словно она изрекла некий невероятно веселый каламбур.

– Конечно нет, дорогая Магдалина, конечно нет. Я такой же де Шатильон, как Бурбон или Валуа. Но признаться, вы первая, кто спросил меня об этом. И отвечаю вам абсолютно честно – естественно, как всякий актер, я нуждаюсь в звучном псевдониме. Но меня действительно нарекли Робером. Поэтому предлагаю вам так меня и называть, вы согласны?

Из всей его болтовни Мэг смутно слышит лишь то, что он назвал ее «дорогой Магдалиной», и теперь она сосредоточена исключительно на том, знак ли это возникшего притяжения, или просто оборот речи. Все остальное - только нечетко прорисованный фон задника, на котором изображены райские кущи, где извивается, гипнотизируя ее изумрудными бусинками глаз, змей-искуситель.

Мэг плывет, как в густом, вязком тумане, и ей кажется, что от теплой земли поднимается пар, от которого у нее в сознании все мысли теряют очертания и сливаются между собой в рассеянной, бездумной истоме. Она не помнит, где кончаются мысли о матери, о Кристине, воспоминания об Опере, где они пересекаются с ненавистью к недочеловеку, унизившему ее и разрушившему ее тесный, но уютный мирок, где там в клубок впутывается ниточка страха перед Жювилем, и где начинается новая череда еще не оформившихся, волнующих мыслей о прозрачных глазах с темными ободками, идеально очерченных губах и золотистой, чуть тронутой солнцем коже. Она бы хотела быть солнечным лучом, чтобы тоже иметь возможность прикасаться к ней. Чуть приотстав, она любуется грацией его движений. Даже ее отточенная танцем пластика не столь совершенна. Отдаленное сходство с легендарным негласным хозяином Опера Популер только кружит ей голову близостью к тайне. У того тоже была подобная кошачья поступь, самоуверенная грация дикого зверя, который неторопливо вышагивает и по-хозяйски обводит взглядом свою территорию. Только он таил под маской жуткую заготовку под лицо, которую Бог позабыл закончить, да так и выпустил его в мир. А ведь, должно быть, он был задуман именно таким, как она видит сейчас перед собой. Брачный аферист, сказал ей Жювиль. Можно ли верить Жювилю, который и сам дока в низких интригах? Брачный аферист. Чего ей бояться? У нее же нет ни гроша. Пусть дрожат те, у кого приданое в золоте и ценных бумагах. Те, кто оголяет ножки в «Фоли Бержер», охотникам за престарелыми богатыми невестами неинтересны. Или она просто не знает ничего о брачных аферистах?

– Магдалина…

Кажется, он называет ее имя. Или это ветер шевелит шуршащие обрывки ее мыслей, и ей только мерещится, что ее позвали?

– Магдалина…

Она останавливается, рассеянно запуская ладони в волосы, прижимая их к вискам, мучительно ища путь назад, к малышке Мэг, но он оказался закрыт и наглухо заколочен. Он и правда зовет ее по имени. И у него такое красивое имя, Робер. И глаза с ободками. И красивые сильные руки. И твердые, сладкие губы. И нежный, влажный язык, такой горячий, властный. И она совсем не помнит мгновения, когда он стал целовать ее, и она тает, тает, как растопленный воск, как вылепленная из снега башня, как сладкая карамель в теплых детских ладонях. Мир где-то далеко, блеклый, как вылинявшая декорация, и ей нет до него дела. В мире, где она жила когда-то, не было таких изумительных губ, сильных, требовательных, и еще гладко-бархатных, как впитавшая солнечное тепло абрикосовая кожица.

– Вы маленькое чудо, Магдалина, - пробивается к ней голос извне, и она, оказывается, уже снова стоит посреди мостовой, не оплавившаяся, как свеча, а вполне невредимая, здоровая девушка. И не парит в воздухе, и не лежит лужицей растопленного воска на земле. Просто обыкновенная девушка бредет по парижской улице, одна из сотен, населяющих этот старинный город. Он бережно прикасается губами к ее ладони и отвешивает ей томный рыцарский поклон. Все ее существо издает неслышимый протестующий вопль. Нет, он не пойдет с ней до самого дома, он провел ее немного, и теперь отправится своей дорогой, и если она не возьмется познакомить его с Кристиной, то никогда больше не увидит, потому что не знает ни где он живет, ни чем занимается, ни где бывает.

– До встречи, - бормочет она сквозь густой кисель, сквозь который с трудом достигают ее слуха звуки внешнего мира.

– До встречи, прекрасная Магдалина.

Мэг долго смотрит ему вслед, стараясь запечатлеть в памяти его царственную удаляющуюся фигуру. Ей хочется последовать, проследить за ним, но она не решается. Вздох, тяжелый, как кирпичная кладка, вырывается из ее груди, и только теперь она чувствует, как дрожат у нее колени. Завтра же. Она пойдет к Кристине завтра же. Купит фунт ее любимого шоколада, и будет сладкой, как медовое печенье, восторгаясь ее новой жизнью и будущей свадьбой с Раулем. И пусть она только откажется приехать в «Фоли Бержер». Нет, нет, она не сможет отказать подруге. Только не Кристина. Она ведь добрая. И очень красивая. Когда Робер увидит ее, он поймет, что напрасно поцеловал белокурую малышку Мэг, тогда как его ожидало такое пиршество взгляда, такой прелестный фарфоровый ангел, как Кристина Дайе. Они все желали только Кристину. Рауль, даже уродливый Призрак. Всегда только Кристину. Может быть, на этот раз будет иначе?

Она не замечала ничего. Ни несущихся экипажей, обдающих ее брызгами, когда колеса их катились по лужам. Ни ворчащих прохожих, недовольно поглядывающих на юную девушку, неверной походкой бредущую по улице. Не помнила, где она сворачивала, и правильной ли дорогой шла домой. Улица опустела, должно быть, она удалялась от центра, и все реже ей попадались всадники и подскакивающие на булыжниках коляски.

Карету, запряженную четверкой вороных, она тоже не увидела. И даже шумное их ржание долетело до нее с задержкой, словно проделав долгий кружной путь, пока не достигло, наконец, ее мозга. И когда она вспомнила, что бредет не разбирая дороги посреди мостовой, и услышала, что кучер гневно орет ей, осыпая гроздьями непечатных слов, то уже было поздно, и неспособные ни свернуть, ни мгновенно остановиться вороные налетели на нее, опрокинув на землю. Удар вышиб из нее дыхание, и воздух остановился в горле, забыв путь во вздымающиеся легкие, содрогающиеся в отчаянной жажде вдохнуть. Последнее, что она услышала, прежде чем сознание покинуло ее, был сердитый женский голос, выговаривающий кучеру:

– Мы переехали ее, Жене, она наверняка мертва. Поехали же отсюда. Мы еще поговорим с вами о вашей неловкости. Только подумайте, что скажут, если прослышат, что карета графини д'Анжер задавила молоденькую девчушку. Трогайте. Я не собираюсь рисковать своей репутацией из-за вашей неосмотрительности.

Ржание унеслось вдаль. Мэг Жири осталась лежать в пыли.

Как раз тогда же, в те же минуты, узел с плененной Анной де Морано рухнул с двухметровой высоты, глухо ударившись о землю почти на пороге дома Шейлы Прево.