24. Глава 24.

Поскольку клубничное карпаччо было отменено за отсутствием клубники, Шарлиз, мающейся от вынужденного безделья, пришлось удовлетвориться овернским супом, все немногочисленные ингредиенты которого нашлись в тетином погребе в количестве, достаточном для прокорма целой армии. Тем более, три свободных часа, необходимых для его приготовления, у нее были, и даже с излишком. Заняться ей было нечем, а если с утра до позднего вечера мрачной скучающей тучей нависать над душой у Эрика, то он пожалуй, убьет ее гораздо скорее, чем до нее доберутся те, другие. И его еще и оправдают.

Она накрошила целую миску картофеля, вздрогнув только когда он посыпался через края на стол, вырвав ее из плена не слишком оптимистичных размышлений. Кого, интересно, она собралась откармливать такой горой? Девушка поспешно отсыпала лишнее, добавила в горшок зелень и чечевицу, залила водой, кажется, на этом можно было и остановиться. Заплясали язычки огня, и теперь ее роль стала исключительно созерцательной. Ближайших два или даже три часа, до перехода к следующему этапу готовки, от нее требовался лишь присмотр и никаких больше усилий, так что можно сидеть, задумчиво наблюдая за тем, как вспыхивают и гаснут яркие искорки, как любовно ласкают низ горшка огненные пальцы, как медленно вьется над крышкой белое облачко пара.

– Все трудитесь, красавица моя?

Шарлиз подскочила от испуга. Еще один… тоже подкрадывается тихонько, как кот. Или это она погрузилась в такую глубокую задумчивость, что попросту отключилась от внешнего мира? Садовник прошествовал мимо нее, поставил в углу громадную, довольно ржавую лейку и тронул пальцем бок чайника, горячий ли. Наблюдая, как он на ощупь достает себе кружку и глиняный горшочек с медом, Шарлиз только поражалась, как ловко этот старик приспособился справляться со своей немощью. То, чего он не мог разглядеть, он щупал, нюхал, пробовал на вкус, и все это время насвистывал бодрый мотив, словно перед ней был самый удачливый и довольный жизнью дед во всем Париже.

– Ага, - на редкость многословно ответила Шарлиз, мечтая превратиться в толстую пятидесятилетнюю тетушку с венчиком для белков в одной руке и скалкой в другой. Тогда на нее, наверное, никто не обратил бы внимания. Если этот дед начнет рассуждать за порогом их дома о молодой рыжеволосой кухарке… ох, тогда она за себя не ручается. Честное слово, пообещала она себе, тоже вооружится удавкой, и несдобровать болтуну.

– Пахнет-то как чудно, милая моя, - заметил дед, усаживаясь около стола, и, по-видимому, надолго. Шарлиз задумчиво принюхалась. Ничем особенным, пожалуй, что и не пахнет. Рановато, да и острого она ничего не клала. То ли у деда нюх, как у собаки, то ли он так намекает, чтобы его пригласили к обеду. Шарлиз предположила второе.

– И папаша Бено сегодня славно поработал. Могу теперь и отдохнуть, не приходить пару деньков. Цветет-то как все, душа радуется. А так ведь бы и увяло, если б не старый Бено. Вон как тюльпаны головки поподнимали. А то повесили носы, что твои колокольцы. Ну да я все полил, три раза к колодцу ходил, раньше бывало, это мне раз плюнуть, а теперь вон старый совсем, пока добреду, пока воды вытяну, час и пройдет, плох совсем стал. Но старый-старый, а дело-то сделал, верно?

– Ага, - общительно подтвердила девушка, заглянув под крышку горшка, словно в надежде влезть в него и закрыться изнутри. Вот разговорчивый дед. Шел бы… домой и спать. Раз так хорошо поработал. Что может быть ужаснее болтуна? Только старый болтун.

Кажется, старик проникся ее негостеприимным расположением духа, так что засобирался восвояси, все бурча что-то про цветы, поливку и, кажется, даже вредителей.

– Да хоть стадо оголодалой саранчи, - проворчала Шарлиз тихонько ему вслед, радуясь, что осталась наконец в одиночестве. В собственном доме ее может и волновало бы, не едят ли жуки ее цветник, и не высохла ли земля под клумбами. Но то в собственном доме. А отсюда, если к ним зачастят такого рода разговорчивые гости, рано или поздно придется сбежать. И куда? Куда идти-то в компании младенца и мужчины, который никак не затеряется в толпе, и которого разыскивают жандармы? И она сама… хороша. Тоже мастерица попадать в истории. Она размешала ложкой суп, зачерпнула немного и машинально поднесла ко рту. Ложка застыла на полпути.

Во дворе пронзительно визжала женщина. Так ужасно, словно ее там зверски убивали или насиловали. Невозможно так душераздирающе визжать, просто увидев мышь, или даже Эрика, если он в очередном приступе самоистязания отправился поприветствовать ее.

Шарлиз выбежала из кухни, уже собравшись пулей вылететь наружу, но остановилась. Кто там, что там, знать бы… она уже приучилась быть осторожной, и страх удержал ее в доме, закравшись в сердце и свив там безжалостно жалящее ее осиное гнездо. Пока она колебалась, появился Эрик. Мгновение он потратил, оглядывая ее, словно желал убедиться, что визг принадлежал не ей.

– Не выходи, - наконец проговорил он строго. – Я схожу посмотрю, кто там ищет нашей компании, - он закрыл лицо и исчез за дверью.

Шарлиз вовсе не возражала понаблюдать за происходящим с безопасного расстояния и отодвинула штору, приоткрыв себе крошечную щель. Ей пришлось зажать рот рукой, чтобы не прыснуть при виде вчерашней гостьи, зависшей в воздухе, как мешок с крупой, подвешенный заботливыми хозяевами подальше от зубастых грызунов.

-

-

Со вздохом, полным мрачных предчувствий, что инцидент вовсе не исчерпан, Эрик разрезал путы и освободил Анну, стащив с нее остатки сети. Она осторожно пошевелила ногой, затем второй, наконец издала жалобное «Ах!» и уставилась на него с трагическим видом.

– Вставайте, - предложил он, однако руки ей не протянул. Обсидиановые глаза горестно закатились, и их обладательница осталась лежать на земле.

– Что вы стоите? – наконец поинтересовалась она. – Вы идете за врачом или нет?

Никаких истерических или панических интонаций в ее голосе больше не было. Только весьма настойчивый и требовательный интерес, словно он был ее медлительным дворецким, который отчего-то копался, не торопясь исполнять распоряжения госпожи.

– С вами ничего не случилось, - холодным тоном известил он ее. – Можете вставать и отправляться домой. Даже если ваша лошадь снова убежала и присоединилась к своим диким собратьям, меня это не волнует.

– Я не могу встать, конечно же! Как я встану, если я только что упала и ужасно расшиблась? – возмущенно воскликнула женщина. Наверное, топнула бы ногой, да лежа не больно топнешь, так что она ограничилась испепеляющим взглядом. Правда и испепелять в позе груши-паданки тоже удалось не слишком внушительно. Ее роскошный наряд цвета бургундского вина смялся в жалкий бесформенный ком измятого шелка. Черные локоны, выбившиеся из узла на затылке, живописно рассыпались по земле, опутав выступающие древесные корни и нижние колючие ветки роз, обросшие свежей красновато-зеленой листвой. За розовыми кустами невдалеке маячила согбенная фигурка, видимо, дед припомнил парочку пропущенных кустов, и не отказал себе в развлечении незримо поприсутствовать на представлении. Оставалось лишь проклинать человеческое любопытство, которое никого еще не доводило до добра и все равно оставалось отличительной чертой людской расы.

– Вы, безусловно, можете встать, - тоном пока еще терпеливого убеждения заметил Эрик, стоя над ней. – И если вы подниметесь на ноги в течение ближайших десяти секунд, я не буду спрашивать, что именно вам понадобилось в моем доме, куда вас никто не приглашал.

– Я и так скажу вам, что мне понадобилось. Я уронила серьгу, вчера, где-то здесь!

– Вы уверены, что ее не украли вместе с лошадью? Коварные похитители, ворующие воображаемых лошадей, могут обнаглеть так, что украдут из-под носа воображаемые серьги.

Она закрыла лицо руками и громко всхлипнула.

– Вы пользуетесь, жестокий вы человек, что женщина беспомощна, разбита, может быть, искалечена, и издеваетесь!

Эрик поискал в сердце жалость, но она видимо была занята собственными делами.

– Вы свалились с высоты, не намного большей, чем если упали бы с собственной кровати, - сказал он устало, понимая уже, что взывать к здравому смыслу в этом случае абсолютно бесполезно. Анна повторила всхлип на более высокой и жалостливой ноте, и он готов был поклясться, что она поглядывает на него сквозь раздвинутые пальцы.

Эрик ждал, гостья всхлипывала, молчание затягивалось. Наконец, ей надоело:

– Ну что, я так и умру здесь?

– Если вам это для чего-то необходимо, то пожалуйста, - разрешил ей Эрик. Она зашипела, как капля воды, упавшая на раскаленную сковороду.

– Мне нужна медицинская помощь. Немедленно, вы понимаете? Я чувствую, как в моем позвоночнике что-то такое рвется. Это ужасно. Наверное, он сломан. Я останусь калекой, если меня срочно не осмотрит врач, никогда не встану, никогда, стану несчастной калееекой, навсегда… – она бурно зарыдала, как следует накрутив себя и расчувствовавшись от жалости. Эрик всерьез рассмотрел идею подхватить ее за шкирки и выкинуть за ворота. Отчего-то ему казалось, что ужасное увечье там немедленно пройдет. Зато визгу будет… на все Сен-Дени. Она мертвых поднимет на ноги, не говоря уже о стариках, больных и младенцах.

Он негромко кашлянул.

– Мадам…

Она прекратила рыдать и посмотрела на него широко раскрытыми и глубоко трагическими глазами, на ресницах которых повисли дрожа слезинки. Интересно, кто ж ее убедил, что мужчинам нравятся несчастные трогательные создания, воздушные и беспомощные? Уж не думает ли она, что полюбовавшись на ее прекрасные заплаканные глаза, он ринется защищать ее от сурового мира? В смысле, полетит сломя голову за врачом, нужным ей не больше, чем повитуха.

– Доктор Перишо живет на улице Гренель, - сообщила она, видимо, решив, что оставила за собой последнее слово.

– Рад за него, - сухо заметил Эрик. – Но должен вас разочаровать, поездка на улицу Гренель не входит в мои планы на вечер.

Анна захлопала глазами, и Эрик уже ожидал, что она снова поднимет плач на всю округу, подобно капризному ребенку. Но она словно обдумывала его слова, а потом уточнила с удивлением в голосе:

– Не поедете?

– Нет, - уверил он ее. – Я готов помочь вам дойти до ворот, если вас это устроит.

– Я не могу встать, - напомнила она. – Но вы можете привести мне другого врача, не доктора Перишо, хотя я очень ему доверяю. Главное, чтобы это был хороший, опытный врач.

– Сожалею, мадам, но вам придется встать самостоятельно. Уверен, что у вас это получится. Другого выхода у вас в любом случае нет, поскольку я никуда не намерен ехать.

– Но мне нельзя двигаться. Разве вы не знаете, если вы упали и ударили позвоночник, никогда нельзя двигаться. Нужно обязательно лежать неподвижно.

– Ну что ж, не буду вам мешать. Поправляйтесь, мадам, - он повернулся уйти, но Анна пронзительно взвизгнула.

– Нет, вы не можете меня тут покинуть! Не можете!

И горазда же вопить. Эрик поморщился в отчаянии. Ну что с такой сделаешь?

– Эй, вы! – окликнул он зарывшегося в буйную растительность садовника. – Как вас там, Бено!

Седовласая голова поднялась над клумбой, за ней показался весь щуплый старик, вооруженный лопатой и огромной лейкой.

– Нужно привести мадам какого-нибудь врача.

«Хоть коновала», - добавил он мысленно, но придержал язык. Хоть бы она уже молчала, эта невыносимая черноглазая стерва, и он счел за лучшее не провоцировать ее на дальнейшие вопли и рыдания.

Непохоже, чтобы старый садовник вдохновился поручением, поскольку услышав его, он приуныл и залепетал дребезжащим старческим фальцетом:

– Так стар я совсем, господин мой, и так-то не вижу почти ничего, а уж когда смеркаться начнет, так и вовсе я беспомощен, куда ж я пойду-то.

– Это еще кто такой? – поинтересовалась Анна, окинув взглядом неожиданно возникшего перед ней деда.

– Так Бено я, садовник, - отчитался тот, потряхивая лейкой, словно в доказательство своих слов.

Эрик зло скрипнул зубами. Неслыханно. Эти наглые людишки… Если б они знали его раньше. Если б знали его могущественным Призраком, которого все боялись так, что даже шептаться о нем и то не всегда решались, вдруг услышит да разгневается. И зачем он пошел на поводу у Шарлиз? Лучше было бы перетерпеть еще каких-то пару минут стыда и выпроводить эту нахалку в холодном поту от ужаса и с первой сединой в висках. А не пререкаться тут с ней и садовником на потеху обоим. И Шарлиз наверняка еще где-то неподалеку наслаждается сценой.

– Смеркаться еще не начало, – произнес он сквозь зубы, обращаясь к Бено. – И вы прекрасно успеете сходить за ближайшим лекарем.

– Куда ж я пойду, коли я толком и не вижу, заблужусь только, – возразил старик.

– Как-то же вы сюда дошли, тем не менее? – сказал Эрик с угрозой, которая не возымела действия. Старик печально понурился.

– Так десять лет хожу, дорогу наизусть знаю. Каждый камушек помню. Как не найти. Вы, месье, Мари пошлите. Она молодая, быстро сбегает.

Эрик едва не спросил, какую такую Мари, но вовремя удержался. Разлегшаяся на земле бесцеремонная особа проявила интерес к предложению старика, одобрительно качнув головой.

– А что еще за Мари? – спросила она.

– Так кухарка, - ответил за Эрика дед, и Анна возмущено покосилась на негостеприимного хозяина, словно наличие в доме кухарки наносило ей несмываемое личное оскорбление.

– Вы же говорили, что у вас нет никаких слуг! – она попыталась горделиво тряхнуть головой, как подобает возмущенной даме, но только пискнула, когда волосы, запутавшиеся в колючих ветках, удержали ее от резких движений.

Эрик переводил взгляд со старика на женщину, мечтая всей душой отправить обоих к праотцам. Так ведь Шарлиз, можно не сомневаться, заняла удобную наблюдательную позицию. Даже пнуть от души, и то как-то не в удовольствие при свидетелях.

– Так я позову Мари? – охотно вызвался дед. – На кухне она, видел вот недавно. Хорошая девушка, хотя и молчунья. Она и сбегает.

– Нет! - рявкнул Эрик погромче, надеясь, что девушка догадается найти себе место в доме, откуда ее уж точно не достанут.

– А почему нет? – капризно протянула Анна. – Пусть бы кухарка и сходила, что ей, трудно что ли.

– Она не пойдет! – отрезал Эрик.

– Почему?

– Она… хромая. Ходит плохо.

– А? – произнес дед, но вовремя уловил гнев временного хозяина дома и закрыл рот. Задумчиво почесал затылок, видимо соображая, отчего он не замечал, что девушка хромает, то ли слабые глаза подвели, то ли ему просто не доводилось видеть, достаточно ли резво она передвигается.

– Что, ваша кухарка такая хромоножка, что не может немножко пройтись? – недовольно изрекла Анна.

– Не может!

Ладно, делать нечего. Эрик примирился с тем, что без грандиозного скандала мадам де Морано отсюда не уберется.

– Бено! – он надвинулся на старика, вынудив того аккуратно отступить, вжав голову в плечи.

– Да, месье.

– Вы ведь можете послать кого-нибудь за врачом, все равно кого, лишь бы удовлетворить мадам? Кого-то из слуг или мальчишек по соседству. Мне все равно, кого именно. Я дам вам денег, чтобы поручение не казалось вам таким утомительным.

Садовник поколебался, но протянул руку за мздой.

– Все будет в лучшем виде, месье, - пообещал он. Анна изобразила удовлетворенную улыбку, наконец добившись своего.

– Я так и буду лежать здесь на холодной земле? – поинтересовалась она, когда садовник медленными осторожными шажками побрел искать посыльного. – Отнесите же меня в дом.

– Вам нельзя двигаться до прихода врача, - с нарочитой любезностью напомнил ей Эрик. Она с неудовольствием надула губы, густые ресницы затрепетали черными мотыльками.

– А вы извольте быть осторожным, - возразила она. – Я ведь женщина, а не тюк с сеном, чтобы переносить меня как попало. И, кстати, пусть ваша кухарка заварит мне чай с мятой. Пока мы будем ожидать врача.

Эрик серьезно задумался о преимуществах одинокой жизни в отрезанном от мира подземелье, где была только музыка, тишина и умиротворенный покой. Подумать только, пока в его жизнь не ворвался непрошеный вихрь влюбленности, заставивший его сотворить столько безумств в отчаянных попытках ухватить за хвост улетающую птицу счастья… чем ему было плохо? Прекрасная, тихая, налаженная жизнь. Ну да, тоскливо. Но такая вот Анна не дошла бы даже до второго уровня подземных этажей, провалившись в бездонный колодец, и только через много лет ее истлевший скелет обнаружил бы какой-нибудь истопник. А может, и не обнаружил.

– Вы долго будете думать? Мне холодно, я застужусь, - капризно заметила она. Ее шумный, высокий голос, казалось, разносился на всю округу. Скоро этот дом станет предметом всеобщего внимания, и вовсе не по той причине, как было им задумано. Мысленно проклиная ее, Эрик подхватил на руки тело, затянутое в тугой корсет, который хорошо прощупывался сквозь тонкий шелк, и потащил в дом, не слишком заботясь об ее удобстве. Она ворчала и капризничала, пытаясь извернуться и принять более элегантную позу, но он уронил ее на кушетку и с облегчением отряхнулся.

– Ах! – вскрикнула она. – Как вы неосторожны! Моя спина. Я чувствую, что мне теперь хуже. Вы должны были быть бережнее с дамой. С таким ушибом нужно быть очень и очень деликатным. Уверена, что теперь мне придется пролежать в постели гораздо дольше.

– Разве вы не намеревались остаться калекой на всю жизнь? – едко спросил он у нее. Анна де Морано мрачно насупилась, словно он напомнил ей о неприятном, отвернулась от него, расправляя спутанные волосы.

– Принесите мне гребень. А ваша кухарка пусть приготовит чай. С тостами.

Эрик бесшумно вышел, едва ли не хватая себя за руки, так и тянувшиеся встряхнуть ее так сильно, чтобы лязгнули зубы.

– Ты этого хотела? – зашипел он на Шарлиз, которая растекалась лужицей, как подтаявшая льдинка, изнемогая от душившего ее веселья. На глазах у нее выступили слезы, так порадовала ее сцена спектакля, достойного пера Мольера. Увидев трясущегося от негодования Эрика, она прыснула и обессилено привалилась к стене, вытирая слезы. – Прекрати веселиться, Шарлиз.

Ему казалось, она смеется над ним, и в груди шевельнулся застарелый страх, ноющий, как застрявший в ране наконечник стрелы. Смех - это зло. Пошлость. Жестокость. Люди смеются, чтобы унизить, добить, насладиться чужим ничтожеством, почувствовать себя выше и сильнее. Смеются, когда видят кого-то жалким, нелепым, неспособным защитить себя и силой стереть отвратительную радостную гримасу с их звероподобных морд. Эрик усилием воли отодвинул алую пелену нарастающего гнева вглубь сознания, не поддался побуждению парой хлестких, как удары бича, слов поставить точку в ее бурном веселье. То, что подсказывал ему взбесивший от приступа ослепляющего гнева Призрак Оперы, не было правдой. Он знал это, но не мог полностью совладать с горечью. Она смеется от нелепости того, что происходит, ехидно шептал Эрику Призрак, смеется, потому что представляет себе, как бы вытянулось лицо этой особы, взгляни она на того, за кем открыла охотничий сезон, впечатлившись особняком и воображаемыми большими деньгами. Как же не смеяться – как будто бабочка сослепу села вместо ароматного цветка на сбитого с толку яркого мохнатого паука. И все-таки это неправда. Неправда. Что бы ни шептало озлобленное подсознание, это неправда. Девушка просто жизнерадостна, и смеется не над ним, нет. Пожалуйста, не над ним.

– Прости, - Шарлиз вытерла увлажнившиеся глаза. – Какая поразительная идиотка. Но она добилась своего, надо отдать ей должное, и все-таки въехала в дом. Смотри ж ты, какая предприимчивая особа. И положила на тебя глаз.

– Шарлиз, - в голосе металлом звякнуло предупреждение.

– Прости. Но это правда было очень весело. У нее была такая физиономия, когда ты доставал ее из сети, как щуку. Да ты скажи ей, что у тебя нет ни гроша, раз она тебе не нравится, она и отстанет.

– Она не поверит, - хмуро выдавил Эрик. – Пусть лучше на меня посмотрит.

– Не надо.

Опять это «не надо»… Что-то натянулось внутри, как тетива арбалета, и он не мог с этим совладать, трепеща, словно готовая к спуску стрела.

– Боишься за ее душевное здоровье? – в его вопросе подрагивала сдержанная злость, огорчившая ее.

– Ее душевное здоровье, по-моему, пошатнулось уже давно. Ему уже ничто не угрожает. Просто…

– Что просто?

Просто она могла быть в тот день в Опере.

Просто она могла читать газеты, где столько писали о том скандале.

Просто потому что эта женщина непредсказуема и настойчива.

Просто потому, что ты можешь отрицать сколько хочешь, но тебе лестно, что такая красотка вьется вокруг тебя, и в кои веки говоришь «нет» ты, а не тебе. И она теперь уже почти знакомая, не совсем посторонняя, и тебе же будет обидно, если она раскричится с перепугу. А когда у тебя плохое настроение, рикошетом достается всем, кто не успел вовремя убраться с дороги. Поэтому, уж прости, но лучше пусть оно у тебя будет хорошее. Насколько возможно.

– Просто… – эхом отозвалась Шарлиз да так и не придумала, что сказать вслух. – Хм… Да пусть себе точит когти, жалко тебе, что ли. Меня сейчас другое интересует. Эрик?

– Да? – отозвался он, помедлив, пытаясь разобраться в себе. Не удалось. Часть его корчилась в агонии, сгорая в горне черных, недобрых чувств и подозрений, плавясь в своем маленьком персональном аду. Другая часть пыталась удержаться на плаву, вцепившись за соломинку надежды, и она же заставляла его сохранять трезвомыслие - добродетель, которая никогда раньше не была ему свойственна. Но тогда он был один, сам по себе, и ни за кого не в ответе. Шарлиз тоже медлила, внимательно глядя ему в лицо, словно вся его внутренняя борьба была видна ей, как на ладони, потому что ей удалось переждать ровно столько, сколько он сопротивлялся наползающей тьме.

– Почему эти твои ловушки не срабатывают против садовника?

Он вздрогнул и вернулся на землю. Все, что занимало его, было таким мелочным и неважным, глупые стоны раненого самолюбия, тщеславные, пустые, ненужные мысли, и он обратил свой гнев против себя самого, выругав себя за мальчишество.

– Полагаю потому, что они рассчитаны на человека невнимательного, не имеющего привычки глядеть себе под ноги. Старик же шагу не ступит, пока не убедится, что там безопасно. Кроме того… может быть, он просто везучий? У меня, к сожалению, нет возможности полностью обезопасить нас от вторжения. Иначе сами, в случае чего, окажемся в собственном капкане.

Да уж, тут нет десятков туннелей, ведущих в разные концы Парижа. Тут еще себе нужно оставлять пути к отступлению.

Шарлиз молчала, но на ее лице отразилось сомнение.

– Ты думаешь? – протянула она. Он не думал. Ничего на самом деле не думал, а сказал первое, что пришло в голову, чтобы успокоить ее и себя. Шарлиз сразу угадала его смущение, коротко вздохнула и пожала плечами, временно отставляя заботу в сторону.

– Твоя гостья шумит, - заметила она.

– Слышу.

– Я, так и быть, налью ей чай. Лишь бы угомонилась.

– Постарайся противиться желанию опрокинуть на нее кипяток.

– Это довольно трудно, но я буду стараться, - обещала Шарлиз, улыбнувшись. Хорошо хоть, названый кузен отходил так же быстро, как и вспыхивал, иначе выносить его было бы невозможно. Она повязалась накрахмаленным передником – наследство мадам Гросси, вероятно, подхватила поднос, куда поставила чайник с кипятком, чашку и видавшие виды сухарики, скромно намазанные джемом, аккуратно отчищенным от слоя мохнатой зеленой плесени. Для дорогих гостей – все самое лучшее.

– Придержи-ка мне дверь.

– Господа не придерживают дверь своим кухаркам, - ухмыльнулся он.

– Бедным хромоножкам придерживают.

– Ладно.

Шарлиз благодарно кивнула и выплыла из кухни лебединой походкой, стараясь быть осторожной и не расплескать горячую воду, потом припомнила, что хрома, и привела себя в соответствие очередному обману. Он поймал себя на том, что с кривой полуулыбкой смотрит ей вслед, так, словно бы улыбалась одна часть его лица, которая была целой и которая принадлежала Эрику, живому человеку, а не демону подземного мира.

Пока Шарлиз принимала на себя удар, храбро отправившись знакомиться с Анной, у него появилось время для краткой передышки. Эрик взглянул на часы. Самое время заодно накормить и Жеана, тоже занятие не простое и требующее определенной сноровки. А за то время, дай бог, приведут какого-нибудь понимающего эскулапа, который пропишет пострадавшей даме компрессы из крапивы, пиявок или какие-нибудь грязевые ванны и заберет отсюда.

-

-

– Добрый день, месье доктор, нам дала ваш адрес служанка доктора Жанери, он уехал к больному, и она сказала, что вы можете…

– Я не принимаю больных.

– Пожалуйста, месье, даме срочно нужна ваша помощь.

– Я не единственный врач в Париже. Прощайте.

– Но, месье…

– Всего хорошего.

– Но мы уже истратили все деньги на извозчика, и нам все время не везет. Месье!

– Ох, месье, месье, помилосердствуйте, а я столько слышал о вашей доброте, и мою внучатую племянницу Розмари вы с того света вытащили, низкий вам поклон. И все говорят, какое сердце-то у вас благородное, и вылечит, и лишнего не возьмет, вот, говорят, золотое сердце у человека. Вы не откажете страждущему!

Мгновение колебания.

– А что у вас с дамой?

– Расшиблась и чуть не насмерть, сломала, видать, хребет. Стонет, бедная, встать никак не может.

– Ну бог с вами… поехали. Умоюсь только.

Доктор потер небритое лицо нездорового серого оттенка, помятое то ли после длительной попойки, то ли от многих бессонных ночей.

– Не нравится мне этот доктор, папаша, - пробормотал парень, шепотом обращаясь к своему щуплому спутнику. – Вид у него не шибко благородный, вроде как пил весь день. Как бы он чего не отколол, и нам чтоб не отвечать потом.

– Правда, сынок? Ну не беда, дама-то тоже у нас помирать не собирается, авось ей такой доктор и сойдет. А мы с тобой по денежке заработали.

– Это верно.

-

-

В мире теней и приглушенных вздохов, где не было ни цвета, ни звуков, ни чужих лиц, ни странных ощущений, Мэг Жири кружилась, как подхваченная морозным ветром снежинка. Такая крошечная, легкая, как пушинка, она была слишком слабой, чтобы сопротивляться порывам, то швыряющим ее оземь, то увлекающим за собой в поднебесье. Черно-белая пустыня, окружавшая ее, была пугающе бесконечной, и она затерялась в ней, маленькая, хрупкая девочка, забывшая дорогу домой. Она позвала маму, но так и не услышала своего голоса, то ли бесплодная пустыня поглотила его, то ли ей только снилось, что она кричала. Обессиленная, съежившаяся, потерянная душа билась, как птица о стекло, пытаясь вернуться в свою клетку, но путь назад для нее был закрыт. Невнятные шепотки и вздохи, вот и все, что окружало ее – то ли ветер стонал в ушах, то ли неприкаянные души взывали к милосердию, ища утраченную дорогу в чистилище. И она была такая же неприкаянная душа, и ее стон присоединился к смутному хору, оплакивавшему свою горькую участь.

Потом все стихло, и неприветливая пустыня яростно завертелась вокруг нее, и казалось, что она видит полосы, которые захвативший ее смерч оставляет в воздухе, четкие, словно следы вилки, которой провели по поверхности мягкого теста. И полосы эти так же затягивались, как будто тягучий воздух на глазах залечивал нанесенные ему раны.

Она пыталась вымолить у смерча позволение отдать ему свою душу легко и сразу, и избавить ее от головокружительного полета в темном ледяном безвременье. Но ее зов снова поглотила жадная звенящая пустота.

– Мама! Кристина! Робер! Спасите меня…. простите меня…

Никто не пришел. Ее слабые, ищущие руки поймали только ветер.

-

-

– Что с девочкой, месье доктор?

– Должно быть, ее сбил с ног какой-то экипаж и протащил по мостовой. Она вся ободрана, кожу видите как стесало. И ее бросили тут, даже не затруднившись помочь или хоть позвать кого-то на помощь.

– А она живая?

– Живая, но я затрудняюсь сказать, что у нее повреждено и насколько опасно. Пульс нитевидный, она едва держится.

– Бедная. Совсем еще молоденькая.

– Бедная, - согласился доктор. – Несите ее в экипаж, только осторожно. Положите ее на сиденье. Ровнее… Вот так, аккуратно… Ну, теперь поехали.

Доктор укрыл бессознательно распростертое тело Мэг снятым с себя плащом, и экипаж тронулся с места.

-

-

– Ваш чай, мадам.

– Где вы так долго? Я умираю от жажды вот уже битый час.

Шарлиз старательно выдохнула в сторону, убеждая себя, что потерпеть противную гостью это далеко не самое страшное, что могло с ней приключиться.

– Прошу меня извинить, мадам, - она взгромоздила поднос на столик и пододвинула его к кушетке, на которой расположилась Анна. Та капризно сморщила нос.

– Я просила чай с мятой, а это что такое?

«То, что нашлось в шкафу», - хотела ответить Шарлиз, потому что это было чистой правдой. Им пришлось обойтись самыми минимальными покупками, и то только из-за ребенка, иначе б не стали рисковать. Впрочем, она вообще ни разу не покидала стен этого дома, но от этого риск не становился меньше. Если бы Эрик угодил в историю, она бы тоже была обречена. Не стоило обольщаться, что она сумеет выкрутиться из своей беды в одиночестве.

– Это очень дорогой чай из Китая, мадам, - заверила она гостью. – Такой привозят специально, по заказу, вы такого в Париже больше и не сыщете.

– Мда? – с сомнением проговорила Анна, заглянув в чашку, полную бледно-зеленой жидкости, от которой исходил пар, слабо отдающий перепревшей травой. Аппетита на ее лице не возникло, но, видимо, она решила твердо следовать своей роли. На сухарики она взглянула как на личного врага, но храбро попыталась надкусить один.

– Благодарю… э, Мари? Что же, в доме и правда нету других слуг, кроме вас?

– Нет, мадам. Месье предпочитает тишину, - Шарлиз старательно хранила скромное и почтительное выражение лица, хотя ее и тянуло усмехнуться при виде изнемогающей под гнетом любопытства гостьи, хранящей вынужденную неподвижность. Вот уж как заело ее любопытство, если она снизошла до переговоров с кухаркой.

– Месье, месье… - Анна скривила недовольную гримаску, отпивая глоток горьковатого чая. – Он мне так и не представился, - пожаловалась она. – Может, хоть вы скажете мне его имя?

– Сожалею, мадам. Мне не велено, - и она скромно потупилась, как подобает хорошей прислуге. Анна фыркнула, как рассерженная кобыла, готовая сбросить неловкого седока, но смирилась с необходимостью потерпеть со сбором информации до лучших времен. Она смерила Шарлиз взглядом, в котором ясно читалось все, что она думала о ее положении в этом доме, умственных способностях и платье с чужого плеча. С завистью она взглянула только на полыхающие огнем волосы, поток которых не могли удержать никакие шпильки, и тут же вспомнила, что так и не получила затребованный гребень, между тем как ее собственная прическа имела плачевный вид.

– Мари, немедленно найдите мне какой-нибудь гребень причесаться. И почему ваш хозяин скрылся от меня, это невежливо! Кстати, он всегда носит маску?

– Спросите у него, мадам. Мне велено только подать вам чай. Я потеряю свое место, если буду обсуждать месье.

– Мда… славное у вас место, ничего не скажешь, такое и потерять не жалко, - проворчала гостья, но вздохнула, отставила чашку и с кротким видом вытянулась на кушетке. Из капризного выражение ее красивого лица, как по мановению волшебной палочки, стало несчастным и умирающим, будто душа ее намерена была отлететь на небеса в ближайшие же четверть часа. – Ищите же мне гребень, Мари. Поторопитесь.

-

-

– Наша гостья требует тебя, - сообщила Шарлиз с усмешкой, отыскав Эрика в комнате Жеана, где он рассчитывал переждать нежелательное вторжение. Он сидел, уронив подбородок на скрещенные руки, мрачный и неподвижный, как сфинкс, и только услышав обращенные к нему слова, пошевелился и поднял глаза.

– Разве она не получила свой чай? – поинтересовался он таким вымотанным тоном, словно поручил девушке всыпать в чай горстку мышьяка и одним махом решить свои затруднения.

– Получила. Теперь ей требуются развлечения.

– Уж не надеется ли она, что я ее стану развлекать? - Эрик безрадостно вздохнул. Мило, конечно, что Шарлиз развлекает вся эта свистопляска, но вместо тихого убежища они заполучили приют для безумных. Потому что только в приюте для безумных Призрак Оперы может кого-то развлекать.

– Надеется, конечно. Ей до смерти наскучило притворяться умирающей, и она рассчитывает хоть немного преуспеть за то время, что осталось ей наслаждаться покоем до приезда врача.

– Преуспеть в чем?

– В том, - она сдавленно хихикнула и упорхнула.

Пришлось неохотно брести вниз. Недовольство гостьи его ни капли не беспокоило, но оставлять такую любопытную особу без присмотра было равносильно тому, что покинуть дом для мародерства и разграбления.

Когда он вошел, Анна лежала, закатив глаза и положив руку на грудь, словно схватившись за сердце.

– Может послать за исповедником? – заботливо спросил Эрик, вдоволь насмотревшись на сцену «Гектор умирающий, оплаканный Андромахой».

Предложение не вызвало энтузиазма, и рука, трагически прижатая к груди, осторожно отползла в сторону, скромно вытянувшись вдоль тела.

– Не затрудняйтесь, - сказала она слабым голосом. – Я вижу, что и так стеснила вас. Мне так жаль, что я нарушила ваши планы. Я вам помешала, а вы заняты, оставили меня так надолго… лежать здесь в одиночестве, совсем беспомощной… Но вы ведь были заняты, не так ли?

– Да. Я должен был уделить время моему сыну, - Эрику самому понравилось, как это звучало. И Анну заставило задуматься о новой тактике, так что через пару мгновений она заявила с воодушевлением:

– Вы должны принести его сюда. Я души не чаю в маленьких детях!

Эрик кисло усмехнулся и занял наблюдательный пост у окна, чтобы не пропустить радостное мгновение, когда к воротам подкатит экипаж с врачом. Если, конечно, старик не оказался прохвостом, не положил в карман выданные ему деньги и не отправился кутить в ближайшую таверну. Анна тяжело вздохнула у него за спиной, но разжалобить его и так было достаточно трудно, а уж тем более столь примитивными хитростями. На этот раз долго ждать ему не пришлось.

– К вам подоспела помощь, мадам, - сказал он, смерив ее торжествующим взглядом, в котором явно прослеживалось предвкушение разоблачить в ней симулянтку и с позором выставить за ворота. Несколько шагов – и Эрик распахнул дверь.

На пороге, сопровождаемый садовником Бено и неизвестным парнем, стоял Франц Данст. Приятное, доброжелательное лицо доктора осунулось и посерело, под глазами залегли тени, лоб прорезала первая морщина. Еще недавно аккуратно приглаженные волосы растрепались и слиплись, требуя немедленного мытья и внимания цирюльника, подбородок ощетинился неопрятной многодневной порослью. Нечищеный сюртук помялся, плаща, несмотря на прохладный вечер, не было. Приличный скромный эскулап выглядел потрепанным, как бездомный пес. Или как сам Эрик, каким он, должно быть, был в тот день, когда обезумев от горя, выполз из-под Оперы и брел не разбирая дороги по ночному Парижу.

– Вы! – хрипло произнес Дантс, узнав Эрика. Тот безмолвно подобрался, готовый отразить удар, если потребуется, еще не забыв их предыдущую встречу. Скрестились полные ненависти взгляды. Было бы под рукой оружие, не избежать тогда дуэли, которая и так произошла, только лишь без звона шпаг, без выстрелов и кулачных боев, невидимая и неслышимая невольным свидетелям этой сцены. Глаза сыпали проклятиями и беззвучными угрозами, рассыпались тлеющими искрами столкнувшиеся в мысленном поединке сознания. Доктор Дантс не отступил, хотя мало кто мог вынести схватку с немой, но сметающей все на своем пути яростью Призрака Оперы. Они шагнули навстречу друг другу, и вжалась в подушки Анна де Морано, робко подались назад старый садовник и его более молодой спутник. Так замирает природа перед разражающейся грозой, в преддверии первого оглушительного удара грома. Но грома не последовало, только прозвучал севший от напряжения, ломающийся, почти по-вороньему каркающий голос Дантса, обращенный к Эрику:

– Если вы здесь, то где Шарлиз Оллис?