29. Глава 29.

– Я налью себе?

– Да наливай. Так куда ты подевал девчонку, Робер? Проклятие, она была мне нужна. И это ты увел ее, и никто после того ее не видел, она не вернулась домой. Этого еще мне не хватало! Только не говори, ради Бога, что после прискучивших афер с приданым и брачными договорами ты переключился на убийства на сексуальной почве. Мне хватит и одного маньяка.

Высокий молодой мужчина, плеснув на дно своего бокала дорогой коньяк, удобно развалился в кресле, свободно вытянув свои длинные ноги, обутые по последней моде в лаковые штиблеты цвета свежесмолотого кофе. Он лениво улыбнулся сварливой горячности Жювиля и томно приподнял одну бровь.

– Признаться, мне еще никогда не доводилось насиловать женщин и после заметать следы, заталкивая расчлененное тело в бочку из-под капусты. Да по правде сказать, у меня и не было такой необходимости, так как до сих пор моей единственной заботой было приглядывать, чтобы они сами прежде не изнасиловали меня, - с насмешливым самодовольством заметил Робер.

Комиссар поморщился, не скрывая, что манеры его гостя не вызывают у него ничего, кроме отвращения.

– Избавь только меня от подробностей твоего успеха у противоположного пола, Робер. У меня этому увлекательному вопросу и без твоего хвастовства посвящена толщенная папка. Так где она, где мадемуазель Жири?

– Откуда мне знать? Мы простились очень мило, довольные друг другом. Она ушла домой. Сожалею, но я не стал ее провожать до самой двери, это не входит в мои обычаи. До самой двери я провожаю только будущую невесту, чтобы эффектно проститься с ней на пороге, не осмелившись даже войти обогреться, и в результате поразив ее до глубины души деликатностью моего обхождения. И то это имеет смысл зимой или под проливным дождем. Иначе девица должным образом не впечатлится, и мое драгоценное время будет потеряно напрасно.

– Избавь меня… - с досадой отмахнулся Жювиль. Робер пожал плечами и зевнул, потянувшись, как сонная пантера, затем сделал глоток обжигающей нёбо янтарной жидкости из бокала и устроился поудобнее, приготовившись слушать. Комиссар подавил презрительную гримасу и заметил с подколкой.

– Должно быть, ты не рассчитал убойную силу своего очарования, Робер, и девушка просто убежала из Парижа куда глаза глядят. Теперь она уже видимо добежала до самой Тулузы.

– Девушка была от меня без ума, - возразил тот, безмятежно разглядывая коньяк на свет, и на бокале вспыхнули медно-красные искорки. – Вас обманули, Жювиль, если это и арманьяк, то вовсе не тридцатилетней выдержки. Двадцать лет, от силы двадцать пять. Он еще не дозрел.

– Не отвлекайся, Робер. Мы говорим о деле.

– Ах, ну да, - неохотно вздохнул тот, бросив любоваться медным отливом напитка и повернув голову к комиссару. – Так что вы от меня хотите? Где мадемуазель Жири? Не имею понятия. Бог с ней, какая разница, если нет дочери, осталась мать.

– Ну и на кой черт мне ее мать? – сердито спросил Жювиль.

– Как это на кой черт? Вы хотели, чтобы блондиночка познакомила меня с моей будущей возлюбленной? Мама это сделает не хуже. Это будет менее романтично, но зато респектабельно.

– Не городи чушь, Робер. Я разговаривал с этой особой, Жири, ее высекли из гранитной породы, это скала, связываться с ней - форменное самоубийство.

– Скажите, что ее дочка у вас, - предложил лениво развалившийся красавец и снова пожал плечами, затем допил коньяк, который только что нещадно раскритиковал, и удовлетворенно потянулся. – Она сразу станет шелковой, если вы так скажете. Мамаши всегда трясутся над своими девочками, будто те проглотили бриллиантовый аграф.

– Не притворяйся глупее, чем ты есть, - раздраженно бросил комиссар. – Я полицейский, а не шантажист. Не говоря уж о том, что девчонка может объявиться в любую минуту, и провалить всю мою затею парой сдуру ляпнутых слов.

– Странно, мне показалось, что вы и так действуете как шантажист, Жювиль, - насмешливо протянул молодой человек, наслаждаясь тем, как гневно побагровел комиссар и как заиграли желваки на его скулах.

– Робер, ты не забыл, что я в два счета могу отправить тебя на каторгу?

– Разве я вам больше не нужен? – скромно поинтересовался тот, и его рот тронула ехидная улыбочка, от которой комиссара открыто передернуло. Но ради дела он сдержался.

– Мне нужно, чтобы ты, мелкая сошка, помог мне выловить настоящую, крупную рыбину. И при этом меньше разговаривал и больше делал, и главное – делал то, что я скажу, и не лез со своими глупыми советами. Я за это прикрою глаза на твое баловство, проваливай только из Парижа, а я забуду про твои шалости с дамским полом. И не равняй семнадцатилетнюю глупышку, которую может любой школяр заставить плясать под свою дудку, и Жири, которая сама скрутит кого угодно в бараний рог. Такие железные вдовушки наловчились отличать блеф от настоящих угроз лучше нашего, и прежде чем падать в обморок, хорошенько дают сдачи.

– Так и не угрожайте ей, - отозвался Робер, ничуть не оскорбившись на выпады комиссара, словно такое обхождение было в порядке вещей. – Моя последняя невеста, которая должна была сделать меня графом и миллионером, пока вы не вмешались и не испортили мне трехмесячный филигранный труд по ее совращению, была сорокадвухлетней вдовой, и это ничуть не помешало ей потерять голову и кинуть к моим ногам все свое состояние. Еще и уговаривала взять его. Жаль… может, я бы и остепенился при таких-то миллионах. Стал бы чудесным семьянином.

– Ха! Это с супругой, которая на десять лет тебя старше?

– Да ради Бога, не один ли черт. Я перевидел их столько, что мне осточертели всякие, и молодые и старые, и красотки и уродины. А уж в темноте они точно все на одно лицо. Зато она была богата и ввела бы меня в высший свет. Так что, Жювиль, можно сказать, вы разбили мое нежное сердце. Ну и графини де Лансель естественно тоже, жестокий вы человек.

– Помолчи, паяц. И ты предлагаешь мне соблазнить Жири? Тьфу, скажешь с тобой, - фыркнул Жювиль, ужаснувшись собственной фразе – так и вообразил, как он вьется вокруг сухопарой дамы, пытаясь затащить ее костлявую красоту в свою постель, - то бишь, - поправился он, – чтобы ты соблазнил Жири, и мы смогли вертеть ею, как куклой?

– Не скажу, что мне это в удовольствие, рассыпаться бисером перед этой долговязой цаплей, но чтобы вас порадовать – могу.

– К черту, не надо меня радовать, Робер. Кстати, откуда ты взял, что она долговязая?

– Имел честь полюбоваться на нее. Дама - крепкий орешек. На такую нужно как минимум две недели. Лучше больше. Раньше она не сдастся, хоть сунь ей под одеяло самого Аполлона Бельведерского.

– Стой, Робер! Чертов ты болтун, - топнул ногой комиссар, вставая, и мрачной тучей, готовой разразиться громом и молниями, навис над своим безмятежно улыбающимся гостем. – Ты познакомился с Жири-старшей? Где? Когда?

– Хм. Трудно настраиваться на нужный лад, ни разу не взглянув на даму своего сердца. Я и заглянул на огонек к мадемуазель Дайе. По дороге к вам.

– Какого черта, Робер? – заорал тот, сотрясая кулаками над головой молодого красавца, который вяло отклонил гладко зачесанную голову подальше от бурной комиссаровой жестикуляции. – Что еще за новости? Ты хоть знаешь, чья она невеста и с какой осторожностью тут нужно действовать?

– Спокойно, Жювиль. Все в порядке. Девочка и правда красавица, так что ваше задание меня несказанно развлечет.

– Черт, - комиссар утер пот со лба. – Черт. Я знал, Робер, что ты непроходимый тупица, который способен только кружить головы старым девам своим сладкоречивым пустозвонством. Но ты превзошел все мои ожидания.

– Остыньте, – лениво отмахнулся молодой человек. – Все идет просто великолепно. Девица пребывает как раз в нужном расположении духа, тут и труда-то никакого не нужно. Пару деньков, чтоб она должна до белого каления, и затем от первого знакомства до постели пройдет… хм, минут этак пятнадцать. Ладно, полчаса, но это с учетом, что нужно еще будет поймать извозчика и добраться до спальни.

– Довольно, Робер, противно слушать.

– Как угодно, мой повелитель. Шахерезада не настаивает, она, признаться, думала, вас это развлечет.

– Меня бы развлекло, если б только ее жених не носил фамилию Шаньи. Твоя оплошность может стоить мне карьеры. А тебе – удара шпагой в сердце на дуэли. Тут нужно действовать осторожно и только наверняка. Но явиться к ней домой! Безумие это, вот что.

– Да ладно, не преувеличивайте, Жювиль. Сами мне еще спасибо скажете.

– Все, хватит, рассказывай все и по порядку. До мелочей! – затрясся от возмущения комиссар.

– Хм… рассказ до мелочей противен моей артистической натуре. Я вошел через черный ход, прошел мимо древней старушенции, которая там за домовладелицу, но она туговата на ухо, так что я беспрепятственно оказался в доме. Мадемуазель устроилась очень славно, скажу вам, дом обшарпанный, но внутри уже попахивает большими деньгами. Должно быть, ваш Шаньи обеспечил невесту и новой мебелью и безделушками.

– Ближе к делу.

– Только что вы просили мелочи, - возмутился Робер.

– Мелочи – по делу! К черту мебель и безделушки.

– Ладно. Я думал всего лишь взглянуть на девицу, чтобы понять, что она за птица такая, и как при знакомстве себя вести, чтобы очаровать ее. Собственно, мне, чтобы раскусить даму, достаточно пары беглых взглядов. Опыт как-никак.

– Робер, - предупреждающим тоном начал комиссар. Тот ухмыльнулся, дав понять, что дразнит комиссара нарочно.

– Девица оказалась загляденье, недаром на нее клюнул богатый виконт. Правда, излишне экзальтирована и сентиментальна. Но для дела это лучше всего, из таких веревки можно вить. Хотя будь я на месте виконта, меня бы эти ахи и вздохи уморили в два счета – скука смертная. Ну да это дело вкуса. Тем более, она и правда хорошенькая.

– К делу, - вернул комиссар рассказ в нужное ему русло.

– У нее была гостья, эта самая дылда с постным лицом, Жири. Вот это была бы настоящая задачка, это уж не романтически настроенная семнадцатилетняя вертихвостка, а дама серьезная, такая ничего не побоится, и голову ей не заморочишь. По крайней мере – легко не заморочишь. А каким взглядом она меня одарила, будто у меня грязь под ногтями, ей-богу.

– Она тебя видела? – воскликнул Жювиль, едва не подскочив на месте.

– Ну, по правде сказать, она видела меня уже на улице и никак не смогла бы связать меня с тем типом, которого мадемуазель Кристина углядела в зеркале. Но я ей все равно не понравился. Впрочем, а кто ей вообще нравится?

– Робер, боюсь твой рассказ можно слушать, только имея под рукой сердечные капли, - взвыл Жювиль, страдальчески закатывая глаза.

– Удовлетворитесь арманьяком, хоть он и недодержанный.

На этот раз комиссар последовал совету и щедро налил себе коньяка, который и выпил залпом, выдохнул и надолго закрыл глаза, размышляя.

– Продолжай. Что ты там нес за чушь про зеркало?

– Ну, это не моя вина, дружище, вы сами дали мне прочесть показания Шаньи по делу об убийстве певца. Признаюсь, они тянут на целый роман, мир потерял в виконте великого Расина современности, так емко и так живописно изложить свои удивительные приключения.

– Во-первых, я тебе не дружище. Во-вторых, говори про зеркало, а не про виконта.

– Вы не даете мне развернуться и поразить вас своим рассказом, - пожаловался Робер. – А ведь он вышел бы зловещим и восхитительным, как германские легенды о привидениях. Ну хорошо, продолжаю. Дамы сами меня раздразнили. Мне было чертовски скучно слушать из-за занавески их воркотню. Но очаровательная мадемуазель первой заговорила о вашем протеже, чью будущность вы столь рьяно стремитесь обеспечить. И я поддался соблазну, каюсь, каюсь. Дылда Жири сидела ко мне спиной, и как раз отлично перекрывала мадемуазель Кристине весь обзор, поскольку та тыкалась мордашкой ей в колени, как новорожденный котенок. Я всего лишь немножко подвинулся, только и всего. У нее в простенке стоит зеркальный платяной шкаф, в который я и заглянул, и как раз ребром к нему под носом у моей прелестной будущей возлюбленной на стене висит зеркало. Должно быть, крошка не прочь полюбоваться собой. Признаюсь честно – я горжусь, я умудрился отразиться в обоих, что требовало изрядной ловкости, так что мадемуазель вообразила, что я сижу там, в зеркале, как бармаглот. Они даже сняли зеркало, чтобы убедиться, что меня там нет, и я не приплюснут там в пучеглазую камбалу, между кирпичной кладкой и посеребренным стеклом. Плохо все-таки не знать простейших законов физики. Пока они суетились, я нырнул назад за штору и спокойненько отправился к вам. На сем мой рассказ и окончен. Девица взволнована и кипит от нетерпения. Через денек она сама будет рыскать по Парижу и искать для вас вашего Призрака.

– Она решила, что это был он? Так легко?

Робер помахал белой маской.

– В прошлый раз я прихватил у вас одну из улик. Кстати, подарите мне заодно портрет моей любимой, я отдам сделать с него миниатюру, и поклянусь ей, что нарисовал ее сам в часы досуга. Женщины это любят.

– Ты лжешь на каждом шагу, - тяжело вздохнул комиссар. – Ты «случайно» решил разыграть мадемуазель Дайе, поэтому «случайно» прихватил с собой маску. Кому ты рассказываешь сказки, Робер, мне? Я таких как ты десятки отправил на каторгу и имен их не помню. А ты думаешь, меня можно запросто провести.

– Хм, ну пожалуй, у меня была мысль немного поразвлечься, но она оформилась окончательно, только когда я увидел зеркала, будто созданные для того, чтобы морочить головы любительницам страшных рождественских сказок.

– Понятно. Все, молчи, я должен подумать.

Робер приподнял брови, словно интересуясь – о чем тут еще можно думать, и подлил себе коньяка.

– Мне придется избавиться от Жири, - наконец проворчал комиссар. – Во-первых, не исключено, что наша малышка все ей разболтала, и мамаша отправила ее подальше из города, а сама делает вид, что суетливо хлопает крыльями, разыскивая дочурку. Что она при этом думает – одному богу известно, но она дама не промах, недаром преступник сидел за ней много лет, как за каменной стеной. Во-вторых, она не верит в сказки, и ваша дурацкая эскапада могла вызвать у нее подозрения. Плюс она видела вас у дома мадемуазель Дайе. По-всякому выходит, что вдова смешает мне все карты. Кстати, раз уж ты подслушивал, она не обронила ничего такого? Мол, видала Призрака, привет тебе от него, милая воспитанница? Нет?

– Нет, - откликнулся Робер. - Из ее слов выходит – она не знает, где он.

– Тогда она нам совершенно бесполезна, - задумчиво вынес свой вердикт Жювиль.

– Хм, если это вы намекаете, чтобы я взял на себя дылду, то увольте. Соблазнить могу, хотя и неохота. Но убирать – это не моя специфика.

– Идиот ты, Робер. Или удачно делаешь вид. За кого ты меня держишь? Просто я дам ход делу о шантаже и противлении свершению правосудия под предлогом, что вскрылись новые обстоятельства. Собственно, я мог сделать это давно, но такие козыри стоит придерживать. Вот и пригодится. И наша мадам Жири отправится в тюрьму. В конце концов она покрывала убийцу и шантажиста, так что она далеко не невинная овечка. Даже если суд после ее оправдает, а это уж не моя забота, то все равно на некоторое время она будет ограничена в перемещении и переносе досужих сплетен, и не сможет наставлять доверчивую мадемуазель Дайе на путь истинный. А мы пока будем готовить наши сети. Черт, я хочу уйти в отставку в блеске славы, как великий сыщик, который извлек Призрака Оперы из-под земли и на тарелочке передал в руки прокурору. Вот, кстати, взгляни. Наш убийца во всей красе. Не думаю, что портрет точен, его по памяти рисовали мои орлы, которым в вечер пожара посчастливилось побывать в опере, а память у них не самое сильное место. Ну да думаю, приблизительно похож.

– Мама! – искренне восхитился Робер, едва не подавившись очередным глотком. – И вы хотите сказать, что этот обаятельный господин похож на меня? Спасибо вам огромное, Жювиль. Вы мне несказанно польстили.

Комиссар с довольным видом рассмеялся.

– Грим и театральный парик делают чудеса.

– Понятно. Хорош, ничего не скажешь, - заметил Робер. – Брр. У мадемуазель Дайе тонкий вкус, однако. Пожалуй, я пересмотрю избранную линию совращения прелестной невинности, Жювиль. Спасибо, что показали мне это, а то я едва не ошибся, вот был бы номер. В этой крошке бушуют нешуточные страсти. Тут не вздохи под луной нужны, а хватать за волосы и с первобытным рычанием тащить в пещеру. Кстати, тут ничего не пишут о вашем убитом певце и прочих принятых в Опере развлечениях. Почему?

– А к чему? Все равно так этого негодяя не найдешь, он слишком хитер. Это я больше для красоты расстарался, пусть побесится, это ослабляет способность соображать. Да и к чему мне, чтобы какой-нибудь мелкий жандарм из предместья случайно наткнулся на него и приписал себе всю славу поимки Призрака Оперы? Нет… пусть они параллельно ищут никому не интересного убийцу никому не интересного Жеро, и если случится чудо, и Призрак вдруг попадется им в руки, я успею перехватить его, пока они не сообразили, что поймали большую, ценную рыбу. А мы будем действовать согласно нашему плану. На него я возлагаю больше надежд, чем на скучные поиски иголки в стоге сена.

–

– Эрик…

Кто-то звал. И так странно слышать свое имя, как будто он забыл его, а потом снова вспомнил после долгого, долгого перерыва. И ведь ночь? Или нет? Стук сердца в ушах приутих, и дыхание, сбившееся, как после быстрого бега, медленно восстановилось. Кошмарный сон, только и всего. Всего только сон. Сколько их уже было. Сколько их еще будет. Просто еще один страшный сон, который забудется к утру. И кто-то звал, и он не помнил, проснулся ли он потому, что его позвали, или он сначала вынырнул из своего персонального кошмара, а потом уже услышал знакомый голос. За дверью тихо зашелестело платье, шагов он не услышал, словно ступали на цыпочках, мягко и бесшумно. Что там говорил внутренний голос про малодушие? Что он должен делать? К черту внутренний голос. Он соскользнул с узкой для него койки, из-за которой затекло все тело, с неодобрением заметил, что заснул не раздеваясь – давно с ним такого не случалось. И судорожным рывком, едва не сорвав ноготь, он дернул щеколду в сторону.

Шарлиз обернулась на металлический лязг. Лицо ее в ореоле колеблющегося света свечи выглядело бледным и осунувшимся, похудевшим – остались одни глаза да узкий треугольный подбородок, и он впервые подумал, что чудовищным было не только вломиться в ее жизнь, но и оставить ее наедине с ворохом забот совсем одну, пока он спрятался и лелеял в своей душе ад, распаленный нахлынувшим отчаянием. И что? Он заполучил леденящий кровь кошмар, а она уже бледно-зеленая от усталости, как кожура первых яблок.

«Не испытывай мое терпение, - шепнула судьба, и он ощутил ее холодное дыхание на своей щеке – или это был просто сквозняк? – Выбирай. Уходи отсюда и умри в одиночестве. Или останься и сойди с ума. Хочешь? Нет? Если нет, то вставай. Иди, ползи, карабкайся, только не останавливайся, иначе тебе конец.»

– Что-то случилось? – спросила девушка приглушенным голосом, в котором тем не менее явственно слышалась тревога. Он отступил назад, в спасительную тень своей комнатушки, но она вошла вслед за ним и огляделась, ища, где бы пристроить свечу. Наконец, поставила ее на низком подоконнике, оглянулась и быстро охватила его цепким взглядом, от которого он не успел – да и некуда было - уклониться. Взгляд этот отличался деловитым спокойствием, словно хозяйка перед наступлением зимы перетряхивает, окидывая наметанным глазом, шерстяные вещи - не завелась ли моль. Наверное, она что-то для себя решила, потому что добавила немного виноватым тоном. – Должно быть, мне послышалось.

Эрик утешил себя тем, что при таком освещении она не сможет заметить, как он смущенно отводит глаза. Тут не нужен был острый ум, чтобы догадаться, что он вскрикнул наяву, не только во сне. Смешно. Грозный Призрак скатывается все дальше и дальше на дно. Что там, еще глубже, он будет бредить, заговариваться или подвывать, как слюнявый идиот, протягивающий руку за медным су на церковной паперти? Уж не пора ли заводить тесную дружбу с месье Дантсом, чтобы он устроил ему местечко в приличном сумасшедшем доме, где к постояльцам не слишком суровы? Смешно. И еще он не имеет понятия о времени. То ли близится утро, то ли за полночь, то ли поздний вечер.

– Есть хочешь?

Наверное, все-таки поздний вечер, - решил он.

– Нет.

– Ну да, еще ты мне заболей, с меня и двух пациентов будет довольно, я конечно собиралась стать медицинской сестрой, но боюсь, что не успела научиться ничему полезному, кроме как правильно ставить градусник, но кажется, это слабо помогает, хотя и создает ощущение собственной значимости, - ее речь текла так быстро, что кружилась голова ее слушать. Видно, Шарлиз сама почувствовала, что слова выскакивают у нее, как горошины из стручка, потому что слабо улыбнулась и вздохнула, успокаивая нервы. – Пойдем. Раз тебе удалось отоспаться, я сдам тебе пост. Потому что, откровенно говоря, я сейчас здесь и умру.

Эрик не очень понял, что она намерена караулить - если выставить часовых, как вокруг разбитого в джунглях лагеря, то смысла в том все равно никакого не было. Но пошел за ней все равно, пока она продолжала сбивчиво говорить.

– Жеан заснул, не тормоши его. Девушку с переломом – вот уж не знала, что Франц оставляет пациентов и дома – я еле-еле накормила и успокоила, хотя она все равно смотрит на меня так, как будто я спустилась к ней на метле и откармливаю на убой, специально чтобы потом позавтракать ее сладкими косточками. Ее лучше оставить в покое. Францу, бедняге, совсем худо, если так и будет продолжаться, придется послать за нормальным врачом, хотя я уже боюсь не только врачей – собственной тени. Пока, думаю, можно попробовать обойтись своими силами. Пригляди за ним несколько часов, если сильно устанешь, разбуди меня под утро, там вон холодная вода и ткань для компрессов, а я ушла спать, ужин в кухне, голодовкой истязать себя незачем. Все, доброй ночи.

– Но…- открыл рот и закрыл его. Шарлиз все равно удалилась. Понятно теперь, что она имела в виду. Оставила его караулить горячечный сон своего заклятого врага. Замечательно. «Скажи спасибо, что не подавать утренний кофе Раулю де Шаньи», - насмешливо подсказал он сам себе. Разум не внял увещеванию, и отозвался гневным протестом. Проклятый самодовольный лекаришка… память об унижении заставила болезненно содрогнуться. Только он так и не придумал, чем этот протест выразить - не в Опере, задник не столкнешь, и в грим несмываемых чернил не плеснешь, и мышку в ящик с косметикой не подбросишь, как бывало доставалось многострадальной Ла Карлотте. И что толку возмущаться, девушка наверняка не станет его уговаривать, встанет и будет со слипающимися глазами и качаясь от усталости сама дежурить у постели больного. Она не возражала, даже когда он сидел у нее на шее несколько недель подряд, бездельничая и предаваясь черному унынию. Такой наверное и правда нужно в медсестры, с привычкой взваливать на себя чужие заботы.

Дантс метался в жару, но томиться около него сиделкой Эрик не собирался, много чести. Живой, ну и хорошо. Даже зависть шевелилась на дне души - себе бы так. Стала бы Шарлиз суетиться вокруг него, если б это он свалился в горячке и бреду, а не этот надутый лекарь-недоучка? Наверное, да, стала бы. И даже постаралась бы ничем не выдать своего отвращения. Рука невольно коснулась щеки, словно ища там след ее прикосновения, и пусть оно не было нежным, все равно, это не важно, почти не важно, оно было настоящим, потому что предназначалось действительно ему, а не обольстительному красавцу в маске, к которому когда-то тянулась Кристина, и который был насквозь пропитан ложью. Он не обольщался, девушка всего только пыталась успокоить, но это ничего. И хотя он тогда был как в тумане, уж очень было больно, все равно в коллекцию приятных воспоминаний… туда, к сладкому ощущению Кристининых губ, прижавшихся к его. Так давно… он с сожалением провел пальцем по губам, но воспоминание вернулось только слабым отголоском – а скоро и вовсе будет казаться, что это было вовсе не с ним или в другой, прошлой жизни. Но все равно пока еще его можно вызвать в памяти, если закрыть глаза и позволить ему всплыть на поверхность и на время отодвинуть безрадостную реальность. Можно попробовать вернуть оба воспоминания сразу, тогда ощущение получится совсем новым, неизведанным… До чего ж все-таки глупые мысли лезут в голову. Завидовать Дантсу, который бормочет чушь и не отличает день от ночи? Верх безумия, глупое недостойное мальчишество, больше ничего. Он встряхнулся и потянул к себе с полки толстый том, ища, чем бы занять себя, чтобы от безделья не клонило в сон. Книга оказалась медицинской – ну да и не удивительно, в доме врача ведь оказались. Перелистал на букву «г» - горячка, умилился предложению раздобыть где-нибудь десятка два пиявок для больного, даже и рисунок прилагался, куда их сажать и сколько потом держать. Ах, сейчас бы под Оперу, там в озере этого добра сколько угодно, да еще каких, здоровых, сытых, размером с раскормленного ужа. Признаться, он с немалым удовольствием скормил бы им Дантса, лишь бы те не отравились, бедняги, и не умерли в страшных мучениях, откушав крови предателя и доносчика.

В углу захныкал маленький Жеан, и Эрик, отложив книгу, доставившую несколько и впрямь утешительных минут, наклонился над ребенком.

– Тише, тише, не шуми… она устала, твоя мама… не шуми.

Что это ты несешь? Сошел с ума?

Да нет, нет… я помню, просто дай помечтать…

–

В это время Кристина Дайе в отчаянии смотрела на осколки зеркала, рассыпавшегося водопадом серебристых брызг у ее ног. Всего лишь хотела повесить на место… поднялась на цыпочки, потянулась, а оно выскользнуло из рук и разбилось. И все, теперь она стоит посреди мерцающего озерца осколков, которых не склеить, и знает, что это неспроста, что это знак, поданный ей свыше.

– Рауль, - прошептала она жалобно, но его не было рядом. Она не поранилась, но все равно сердце у нее упало и не желало больше подниматься.

Приметы более зловещей она не знала. Разбил зеркало – жди беды.

А если кто разбил большое зеркало?