32. Глава 32.

Пускай Шарлиз и не испытывала к хорошенькой блондинке особой симпатии, ее все равно было жаль, такой у нее был страдальческий и несчастный вид. И глаза у нее были доверчивые, как у раненой собачонки, которая несмотря на печальный опыт бродячей жизни, все еще верит, что большие и сильные человеческие существа помогут ей вместо того, чтобы грубо пнуть сапогом. И хотя юной Мэг чутье не могло не подсказывать, что Шарлиз ею не особенно довольна, тем не менее она смотрела на нее, как на спустившуюся с небес Деву Марию, которая непременно явит ей чудо исцеления.

Шарлиз только вздыхала. Исцелять чудотворным возложением руки ей было не дано, и хотя она догадывалась, что накануне девушка получила от Франца какое-то лекарство, избавившее ее на некоторое время от страданий, причиняемых серьезным и совсем еще свежим переломом, она не знала ни какое именно, ни в какой дозе его можно давать. Сам доктор, у которого можно было бы спросить совета, в себя не приходил, и с его уст срывались бессвязные, почти неразборчивые речи. Кажется, его мучили кошмары, но ему она тоже могла помочь разве что заботливой сменой смоченных в холодной воде полотенец, немного унимавших жар. Он так гневно вскрикивал в своем бреду, что Шарлиз укрепилась в подозрениях, кто, кроме безвременно погибшей любимой, посещает его в навеянных горячкой снах. Не обошлось там наверняка без жуткого порожденья тьмы по имени Эрик. Может, конечно, она недостаточно впечатлительна или у нее напрочь отсутствует воображение, но вряд ли даже под высокую температуру ее посетил бы подобный кошмар. Не то, чтоб ее никогда не передергивало от его вида, но чтобы леденящие сердце кошмары снились, этого все-таки маловато. Ох и неспроста он забился на долгие годы в какие-то катакомбы, как-то не складывались у него отношения с прогрессивным человечеством. Да что удивляться, если у кого-то хватило духу обидеть и растоптать такое безответное существо, каким была ее сестра Мари... Нельзя в этом мире отличаться от толпы. Тут уж одно из двух, тебя либо подстригут и подровняют, как аккуратный английский садик, либо и вовсе выкорчуют, чтобы не нарушалось совершенство ландшафта.

Бедная Мэг не могла найти себе места, ее пальцы беспокойно перебирали край одеяла, и она пыталась как-то повернуться, сменить позу, словно это могло помочь, но ей не удавалось. Глянув поближе, Шарлиз обнаружила, что ей это и не удастся, потому что во избежание неловких движений, которые сместят наложенные повязки, Франц пристегнул ее сломанную ногу к кровати. Она решила, что ему как врачу виднее, и снимать ремни отказалась, несмотря на жалобы Мэг, которой казалось невыносимым лежать неподвижно в одной позе, и девушка поминутно жаловалась то на растущую боль, то на жажду, то на зуд под повязками. Ее стоны и вымученные вздохи действовали на нервы, и хотя Шарлиз понимала, что переживать еще и из-за этой совершенно посторонней ей блондиночки глупо, с такой же пользой она могла бы терзаться из-за миллионов бед, щедрой рукой распределенных богом между его непутевыми детищами, она все же чувствовала себя так, словно обязана как-то вмешаться и оказать посильную помощь. Как будто мало ей было собственных забот. Следовало бы подумать о том, как жить дальше, где, в каком затерянном уголке мира попытаться начать все заново, как примириться с тем, что все привычное и знакомое останется позади и, может быть, никогда больше не вернется в ее жизнь. Об этом как раз думать и не хотелось. Как-то слишком отдаленно, слишком… глобально. Будет ли и правда война или как-нибудь обойдется, сотрет ли навсегда с лица земли мир, знакомый ей с детства, или повезет и пройдет стороной, как проходит порой летняя гроза, от которой больше духоты и зловещих свинцовых туч, чем самого дождя, но никто не отменит восхода солнца и простых каждодневных дел, которым – хоть страшный суд наступи – все равно нужно уделить время. Вот как этой девушке, Мэг, которой все равно нужна помощь, и снедай Шарлиз хоть тысяча тревог, они пока могли обождать своей очереди, обождать, пока не наступит их время запускать когти в ее душу. Пока же – еще не время. Ей придумать бы, как помочь этой блондинке, чтобы унять ее бесконечные жалобы и нытье. Может, конечно, она к ней и придирается, может, сама вела бы себя ничуть не терпеливее, если бы лежала прикованной к постели вся замотанная в бинты, как мумия.

На полочке около постели больной остались какие-то склянки и пузырьки, и Шарлиз долго перебирала их, пытаясь угадать болеутоляющее. То, что подписано было на латыни, сразу отставила в сторону – даже и думать нечего, все равно не прочесть. Остальное еще раз пересмотрела, как будто даже припомнила из своего короткого сестринского опыта пару ходовых названий, оставалось вычислить дозу, чтобы молодая балерина не отправилась к праотцам с легкой руки своей лекарки-невежды, угостившей ее лошадиной порцией лекарства. Тут действовать наугад было слишком опасно, так что Шарлиз сходила в комнату Дантса за книгами, и устроилась около Мэг, листая медицинский справочник в надежде получить вразумительные объяснения, что такое кубики и на какие деления ей ориентироваться, чтобы их отмерить. Пострадавшая девшука даже на время забыла о своих охах и стонах, тоже проникнувшись интересом.

– А вам что-то это все говорит, мадемуазель? – уважительно спросила Мэг, вытягивая шею, чтобы заглянуть на страницу, где как раз Шарлиз вместо пояснений, куда втыкать шприц, наткнулась на подробнейший рисунок человеческой руки, лишенной кожи, но зато с тщательно прорисованными мышцами. Шарлиз неразборчиво заворчала, чтобы не слишком разочаровывать свою первую пациентку. – А это что? – Мэг с любопытством показала на нечто, смутно напоминающее сырой бифштекс.

– Мышца в разрезе, - прочитала Шарлиз подпись под иллюстрацией. – Дайте мне дочитать, Мэг. Иначе это затянется до вечера.

– Вы учились на врача?

– Женщин не учат на врача, - отозвалась Шарлиз, перелистывая сразу несколько страниц, потому что автор книги углубился в пространные объяснения, как правильно рассечь заднюю зубчатую и внутреннюю косую мышцы, и куда потом тянуть подвздошно-подчревный нерв, наличие которого в человеческом организме было для нее открытием не менее волнующим, чем пару веков назад обнаружить, что земля все-таки круглая. Однако и дальше вместо кратких, четких и полезных указаний обнаружились иллюстрации абсолютно устрашающего вида, где из разрезанного чуть не пополам человека извлекали что-то, по мнению автора, ему отныне бесполезное и с виду весьма напоминающее сырую картофелину, но подписанное почками. – Держите, чтобы вам не скучать, - она закрыла том и передала его Мэг, которая не без опаски начала рассматривать рисунки и судя по взволнованным возгласам, окончательно отвлеклась от своей больной ноги. Кажется, так было даже лучше, решила Шарлиз. От передозировки любопытства она по крайней мере точно не умрет и вреда ей не будет. Лишь бы нервы были крепкие, чтобы не откачивать потом от иллюстрированных врачебных кошмаров.

Между тем события, происходящие в комнатушке по соседству, куда увели невыносимую гостью, неожиданно нагрянувшую с визитом, кажется, принимали плачевный оборот. До сих пор там как будто все было тихо и чинно, и как Шарлиз не прислушивалась, не могла разобрать, что там Анна так долго рассказывает Эрику – негромкое журчание женского голоса хотя и доносилось до нее, но неразборчиво, а подслушивать у двери как будто было неэтично. Хотя и ужасно интересно. Анна, похоже, была не настроена сдаваться без боя, Эрик упрям, и что из этой горючей смеси могло выйти, можно было только предполагать. Только теперь время переговоров, похоже, кончилось, и в ход пошла тяжелая артиллерия.

Мэг испуганно выронила книгу, и губы ее задрожали.

– Призрак… - шепнула она, как будто Шарлиз этого не знала. Слышно было, как голос Эрика срывается от гнева, и это как пить дать предвещало неприятности. Встревоженно обменявшись с Мэг взглядом, в котором читалось напряженное ожидание, она тоже отложила тяжелый трактат в переплете из свиной кожи, который пыталась проштудировать в поисках каких-то советов, которые были бы понятны простому смертному, незнакомому с древней латынью. Она с опаской выглянула из комнаты Мэг. Дверь в бывшую комнату прислуги была плотно притворена, но казалось с минуты на минуты распахнется с яростным хлопком, пропуская навязчивую гостью. Только вряд ли при этом она выйдет самостоятельно, на своих ногах. Вылетит, как пьяный буян из дорогого ресторана – в это Шарлиз поверила бы охотнее. Ей даже стало немножко жаль Анну. Когда мужчина так упорно обхаживает объект своей симпатии, к нему все относятся с пониманием и уважением. Но не дай бог женщине проявить настойчивость в этом вопросе… заклюют. Впрочем, пожалуй и впрямь неженское это дело – бегать за мужчиной, будь он хоть трижды загадочным, как граф Калиостро, чья прячущая лицо маска только подогревает интерес до точки кипения. Обаяние тайны… оно производит неизгладимое впечатление на романтически настроенных дам.

– Все, Анна его довела, - вздохнула Шарлиз, прислушиваясь к громам и молниям, все еще доносившимся из-за закрытой двери. – Накричится на неделю вперед, может, после будет смирным, аки агнец. Только по-моему его пора выручать, пока эта женщина совсем уж не утратила последний стыд.

– Вы… пойдете туда? – воскликнула Мэг, приподнимаясь.

– А что?

Девушка помедлила, будто сомневаясь, с кем все-таки она имеет дело, то ли с другом, то ли с врагом, но все-таки, глянув на Шарлиз из-под опущенных ресниц, вспомнила, что та весь день возилась с ней, как с больной сестрой, и продолжила:

– Моя мама говорит - как бы двое не ссорились, они все равно успеют вовремя объединиться против того, кто начнет их мирить.

– Ваша мама мудрая, только я мирить их не стану, - пожала Шарлиз плечами. – Просто немножко помешаю скандалу. Пока они там друг друга не поубивали.

Судя по личику Мэг, ее такой исход ни капли бы не огорчил.

Шарлиз уже собиралась постучать и войти, когда гневный выкрик Эрика, требовавшего, чтобы Анна немедленно убиралась прочь, заставил ее приостановиться. С чего бы ему так злиться? Даже если женщина, оказавшись с ним наедине, принялась за свои прежние штучки… ну и что? Тут радоваться надо. Разве не лестно? Тем более, с его-то истерическим ужасом перед своей внешностью. Вот и убедился бы, что жизнь на этом не кончается… Или она чего-то не понимает?

Все-таки с совестью удалось заключить сделку, что она послушает всего минуту и ни секундой больше, просто, чтобы не вломиться в комнату совсем уж не вовремя. Скандал ведь скандалу рознь: один предвестник настоящей катастрофы, другой - последний всплеск эмоций перед бурным примирением. Она прильнула ухом к замочной скважине и стала слушать. И тогда внезапная бледность покрыла ее лицо. Говорила Анна. Ее голос уже не был таким манерным, каким она его помнила, и томная избалованная красотка вдруг превратилась в настоящую медузу Горгону, и с уст ее капала ядовитая желчь, отравляя все кругом своей злобой. «Ох и не ради легкомысленного флирта она пришла сюда», - холодея поняла Шарлиз. Покоренные сердца для такой Анны лишь милое дополнение к одержанной победе, чтобы не с пустым ягдташем покинуть охотничьи угодья. Но на самом деле отнюдь не ради скромных уток и бекасов затеяна была эта охота, здесь загоняли дичь покрупнее.

– Я все равно получаю свое. Так или иначе, - с холодной издевкой заключила Анна, и пальцы Шарлиз судорожно сжали дверную ручку. Ей было так страшно, что мелко дрожали колени, будто она долго бежала вверх по крутым ступенькам. «Продам все теткины безделушки, и куплю пистолет, - поклялась она себе. - Или охотничье ружье. Или хоть подержанную аркебузу. Что угодно, лишь бы было огнестрельным и смертоносным…» Прижавшись к притолоке, она слушала, как Эрик тоном, лишенным всякого видимого волнения, интересуется, не «те самые» письма ли привели Анну в их дом. Как же быстро взял он себя в руки, когда выяснил, что у непрошеной гостьи интерес характера отнюдь не личного, а очень даже делового. Словно подменили человека - никакого тебе больше шума и крика. Все, что сказала Анна в ответ, уже казалось само собой разумеющимся. Конечно же, она искала не Эрика. Конечно же, это у нее, у Шарлиз, этой странной весной случилась черная полоса, которая вот уже третий месяц как не прекращается. И каждый новый день все глубже и глубже увлекает ее во мрак.

Может, у нее и не было шансов, но она медленно потянула на себя дверь, стараясь поменьше шуметь. Первое, что она увидела, это металлический блеск тщательно отполированной поверхности пистолета, который естественно, как черепаховый гребень, лежал в изящной дамской ручке. Она негромко кашлянула, и Анна обернулась, расплывшись в хищной приветственной улыбке.

– Я, кажется, невовремя? – произнесла Шарлиз, с трудом ворочая свинцово-неподъемным языком. Но прозвучало это не так жалко, как ей показалось вначале. Почти дерзко. Маленькая мышка с вызовом смотрела на ястреба, который легко мог спикировать на беззащитную кроху и в два счета разорвать на части. А какой выход? По одиночке ястребу переловить их проще простого.

– Вот и мадемуазель Оллис пожаловала. Входите, милочка, - насмехалась над ней Анна и, подражая своим же капризным интонациям, протянула. – Можете вообразить, этот тип заявил, что у меня голос, как у вороны! Можно ли так грубо обращаться с дамой! Разве не правильно будет поучить его хорошим манерам? Они пригодятся ему. В аду… - она сверкнула ослепительной белозубой улыбкой и подмигнула Шарлиз, словно та как раз и пришла полюбоваться, как ловко Анна обвела их вокруг пальца.

– Вы, милочка, пока можете прихватить с собой носовой платочек, или что там у вас есть такого нужного, что вы возьмете в дорогу, а мы с вашим приятелем обменяемся парочкой слов наедине, он мне должен кое-что отдать, только не убегайте далеко, душечка, чтобы мне за вами не бегать…

И рука ее твердо нашла свою цель, и палец на курке напрягся.

– Франц! - отчаянно вскрикнула Шарлиз, словно по какому-то наитию, неожиданно даже для себя самой. Ее пронзительный зов разнесся наверное до самой Гревской площади и зазвенел не хуже колоколов Нотр-Дама. – Франц! Скорее! – как будто был смысл звать на помощь того, кто сам нуждался в сиделке… Нет, все-таки был смысл, Анна-то ведь этого не знала. Мир замер на краткое мгновение, и неумолимое время приостановило свой бег, пока Анна настороженно повернула голову в ожидании.

Удивление и жгучее бешенство в глазах Эрика огрели Шарлиз словно плетью. И за что ведь, за что?

Как будто она позвала сатану в храме Спасителя. Смотрел с такой дикой ревностью, словно предпочел бы умереть, чем быть обязанным жизнью тому, кто уже дважды унижал его, да так, чтобы он никогда не сумел забыть отвратительный привкус собственной крови на языке, когда из последних сил он пытался стоять прямо и сохранять остатки гордости. Если только таким благородным словом можно назвать те отрепья, которые у него еще остались после всего пережитого. Может когда-то, в прошлой жизни это и было его чувство собственного достоинства, но теперь… теперь он и сам не был уверен, было ли оно у него когда-нибудь. «Франц!» - эхо ее зова еще насмешливо отдается у него в ушах. Франц… И даже не наедине, как нарочно – сумел ведь унизить, дважды унизить на глазах у его единственного друга. Или бывшего друга? С тех пор, как имя врага было выкрикнуто, как последняя надежда. Так ребенок не раздумывая зовет мать, так любящий не колеблясь зовет того, кто держит в своих руках его сердце.

Шарлиз успела только вдохнуть – один-единственный раз, и судорожно выдохнуть.

Конечно же, на выручку никто не пришел. Тот, кого она звала, пребывал во власти горячечных грез, и она знала об этом лучше, чем кто-либо другой. Чуда не случилось, но она и не надеялась на него. На что робко надеялась, это что Эрик сделает свои три шага, пока Анна подобралась, как ястреб, погнавшийся за мышью, но услышавший вдруг, как охотник прочищает шомполом ружье. Если нет, то все кончено. Если ненависть важнее, чем жизнь, значит, только ненависть и останется после них, истекающий бессильной злобой сгусток бестелесной ярости. Так, должно быть, и рождаются призраки - от духа тех, в ком жажда возмездия куда сильнее, чем желание жить.

Один вдох и один выдох. Ну какая ему разница, как зовут ангела, которого она призвала ему на помощь, хоть Франц, хоть Израфаэль? Доли секунды, когда на карту поставлено все, и нет такой молитвы, которую она успела бы произнести. Когда Шарлиз выдохнула, в руках Эрика уже тоже было оружие, и сам он отскочил в сторону, вызвав у Анны возглас досады, когда ее неудачный выстрел расколол только глиняный горшок с чахлым базиликом, рассыпавшийся черепками и комьями черной земли. Израфаэль отвернулся и улетел, здесь пока не было ему жатвы. Анна отвлеклась, и они стали равны.

– Стреляйте, мадам, - тихо предложила Шарлиз. – Если вы чудом останетесь в живых, тогда я запру дверь снаружи, и что бы из того не вышло – вызову жандармов. Сбежать вам не удастся - в окошко ваш зад не пройдет, уверяю вас.

Если она чему-то научилась у Эрика зато время, что они были знакомы, так это как следует язвить. И чем гаже на душе, тем более желчным становился язык. Хороший, оказывается, из него учитель… Или она всегда была такой? Она уже не помнила. Анна весело хихикнула в ответ на ее тираду.

– Милочка, ваши скромно потупленные глазки ввели меня в заблуждение. Я уж было решила, что вас втянули в эту историю для отвода глаз, - она кивнула на Эрика, словно указывая, что именно его она посчитала вдохновителем череды интриг. – Неужто это и впрямь ваши проделки? А я то приняла вас за бедную глупышку, которую кругом подставили. Но я не принимаю ваши условия, меня они не устраивают. Жизнь сего безымянного господина не представляет такой уж большой ценности, чтобы рисковать из-за него собой. Кстати, месье, вас не шокирует, что мадемуазель предложила мне вашу жизнь? Нет? Странно, меня бы шокировало. Ну ладно.

– Моя жизнь стоит так мало, что я могу убить вас просто, чтобы избавить мир от вашей трескотни! Лучше убирайтесь отсюда сейчас! - выкрикнул Эрик, и пистолет старика Бено, который так и тянулся к Анне, словно влюбленный, мечтающий обнять невесту, предостерегающе дрогнул в его руках. Шарлиз хотела верить, что он не внял ядовитому замечанию Анны. Конечно же, она не предлагала ей его жизнь. Она хотела ее спасти. Может быть, чтобы когда-нибудь о том пожалеть. Может быть. Кто знает?

– Ухожу, ухожу, - задиристо усмехнулась женщина, чья красота запылала еще ярче, словно игра в баккара со смертью питала ее и вливала новую силу. – Вы превосходная актриса, моя дорогая Шарлизетт, так умело сходить за наивную овечку. Ей-богу, вы мне нравитесь. Какая жалость, что я не оценила вас раньше, я могла бы не тратить время на вашего несговорчивого приятеля! Вы ведь шепнете мне на ушко, каким приворотом вы так привязали его к своей юбке? Разве она не замухрышка рядом со мной, а, месье? Ну хорошо. Если он уберет пистолет, я уйду. Не могу обещать, что я не вернусь. Но… в другой раз.

– Я вас провожу, мадам, а то как бы вам не заблудиться в поисках выхода, - зло проговорил Эрик, шагнув к ней ближе. – Шарлиз… уйди.

«Что я тебе сделала?» - хотелось ей закричать. Что она сделала, что нужно смотреть на нее так, что ноги у нее наливались тяжестью и в сердце с сонной тяжеловесной неуклюжестью пробудившегося в берлоге медведя ворочался страх. Но она и правда мешала, загораживая собой дверь. И в последний раз она глянула на Анну, посылая ей мысленное проклятие, и всей душой желая, чтобы та поскорее стала добычей воронья. А та словно и не разделяла ее ненависти, сияла, как начищенное серебро, улыбаясь азартно и оживленно.

– Всего хорошего, моя дорогая,- Анна весело помахала ей рукой, словно и не видела ни Эрика, ни как предостерегающе подрагивает направленное на нее дуло. Знала откуда-то, что ангел смерти улетел, что на сегодня у него больше не намечено душ, которые можно забрать с собой. – Видите, как извращаются наши лучшие побуждения? Вот и со мной всегда так. Я со всей душой, а в благодарность доброго слова не услышишь. Я даже…

– Убирайтесь! - Эрик нетерпеливо подтолкнул ее к выходу, утомившись слушать разглагольствования. Анна передернула полуобнаженными плечами, по которым свободно змеились локоны цвета воронова крыла, и скорчила обиженную гримаску.

– Как же вы все-таки грубы, месье, у вас манеры какого-то одичавшего в плавании моряка. Еще добавьте какое-нибудь «Разрази меня гром!» для пущего сходства. Разве так обращаются с гостями? Даже бокал вина не предложили, не говоря уж о том, чтобы занять меня любезной беседой, – фыркнула она, поедая Шарлиз жадным взглядом, словно боялась недостаточно хорошо запомнить ее лицо. Что такое страх,этаженщина не знала. – До свидания же, мадемуазель, до встречи. Приятно было с вами иметь дело, вы меня несказанно развлекли. Непременно кланяйтесь от меня милейшему Францу, куда вы кстати его подевали? И берегите себя, а то у вас коль не пожар, так другой катаклизм, этак вы не доживете до старости, моя дорогая. Ах, кстати! Вы не находили мои духи, я выронила их где-то у вас в доме? Они очень дорогие, их составлял императорский парфюмер специально для меня, вторых таких нет и не может быть, приходится пользоваться всякой гадостью, от которой несет цветочным мылом, это ужасно. Я заплачу любые деньги, если вы их разыщете, - и она небрежно бросила на пол визитную карточку, украшенную затейливым гербом. – Вы сможете найти меня… здесь. До встречи, моя милая.

Шарлиз молча вышла, не дожидаясь, пока неиссякаемый речевой поток оскудеет. Прощаться с Анной как с доброй подругой в ее намерения никак не входило.

Хотелось бы только знать, обратит ли Анна внимание, что никакой задвижки снаружи в этой комнате отродясь не было? Вздумай она положиться на свою ловкость, жандармы, если их и призвал бы кто-нибудь, обеспокоенный шумом и пальбой, засвидетельствовали бы только наличие нескольких мертвых тел, одно из которых принадлежало бы давно разыскиваемому преступнику. А исчезновение девушки, которая кажется нужна была Анне живой, прошло бы и вовсе незамеченным.

–

Даже метания заключенного в клетку свободолюбивого тигра не заключали бы в себе столько ярости, сколько она читала в излишне выразительных глазах Эрика, который мало того, что попался на крючок к одной хитрой женщине, так еще и позволил другой вызволять себя из беды. Шарлиз следила за ним глазами, за чем-то отсчитывая, сколько кругов по этой крошечной комнатушке он уже совершил за последних пять минут. По всему выходило, что пятнадцать… или уже шестнадцать. А он все никак не мог успокоиться, сесть и спокойно подумать. А подумать было о чем.

Начни она оправдываться, не миновать тогда окончательного и бесповоротного конца, и в той истории, где все чаще звучало «мы» и иногда даже строились планы на будущее, была бы поставлена жирная точка. Они оба вышли бы из себя, и все, что было бы сказано, уже никак нельзя было бы стереть из памяти, разметать, как рисунок на песке, и отправить на захламленный чердак ненужных воспоминаний.

– Помог тебе твой Клавдий Гален? – едва продираясь сквозь душивший его гнев спросил Эрик. Она не удивилась бы, если б он выдохнул через ноздри облако дыма, как если бы внутри в нем бушевало пламя, но он всего лишь ходил туда-сюда, не находя себе места. Шарлиз подобрала визитную карточку Анны с полу, покрутила в руках, рассматривая изящную виньетку. От нее веяло насыщенным терпким ароматом духов, элегантная вещица, такую не стыдно оставить даже в доме, приближенном к императорскому. – Ведь это твой драгоценный лекарь не мог и минуты подержать язык за зубами, и все твердил «где Шарлиз, ах, куда вы спрятали Шарлиз!». Если б он помолчал, эта стерва убралась бы не солоно хлебавши. Но он и здесь должен был вставить словцо!

Ну да, кто-то должен был оказаться виноват, что все ухищрения оказались напрасными, почему бы и не Франц... Слов «это моя вина и моя ошибка» в лексиконе Эрика не существовало, между тем как на ком-то он непременно должен был сорваться и выместить досаду, так что Шарлиз от души порадовалась, что в итоге главным виновником их бед не назначили ее. Францу же пока было все безразлично, так что действительно, лучшего кандидата, чтобы проклясть и предать анафеме, на сегодняшний день найти было невозможно. Некоторое время она молча выслушивала яростные тирады в адрес бедняги Дантса, который, если положиться на мнение Эрика, заключал в себе всю предательскую сущность Иуды и все коварство старозаветного змея-искусителя, и то ли за тридцать сребреников, то ли удовольствия ради выдал их Анне, которой также досталось пара изысканных комплиментов, среди которых Медея и лернейская гидра были самыми сдержанными и деликатными. Она едва дождалась момента, когда ей удалось втиснуть свои пару слов между перемежающимися проклятиями.

– Может, хватит? Ты же можешь разговаривать нормально, Эрик, пожалуйста. А то у тебя и впрямь, как любит говорить твоя очаровательная приятельница, «манеры одичавшего моряка», - передразнила она жеманный тон Анны, так же закатывая глаза и капризно растягивая слова. Вышло вполне похоже, но Эрик смеяться над собой не любил и не умел. Может, когда-нибудь он и сможет встретить улыбкой очередную ухмылку судьбы, и в тот день его личный демон разочарованно отвернется от него, поняв, что навсегда проиграл сражение за его душу.

– Ты считаешь забавным, что Анна вернется сюда уже не одна? Ты собираешься оставаться тут и изображать сестру милосердия? Это за что, в благодарность за то, что твой доктор оказал тебе отличную услугу, подсказав этой ехидне, что она на верном пути? – твердил он, меряя широкими шагами комнату.

– Он ведь не нарочно.

– Ах, не нарочно! – он поддел ногой остатки разбитого пулей горшка и от души пнул. Слежавшаяся земля разлетелась по комнате, Шарлиз прикусила губу, но никак не прокомментировала. Пусть себе. – Что в следующий раз он сделает не нарочно? Что, Шарлиз, ты можешь предсказать, что еще твой доктор сделает из наилучших побуждений? Отличная отговорка – не нарочно! А ты будешь по-прежнему взывать «Ах, Франц, ах, спаси меня»?

– Хватит, Эрик, - устало воззвала она к нему. Пожалуй, она и сама бы сейчас с удовольствием что-нибудь разбила, вдруг да полегчало бы. Влюблена ли она в Дантса, на что он так прозрачно намекает? Пожалуй, нет. Хотя разберешь ли толком, когда голова идет кругом? Она прислушалась к себе, но уловила только тревожный набат - биение сердца, отсчитывающего удар за ударом. И еще страх, но его было так много, что он полностью перемешался с ее сущностью и стал с ней одним целым, ее естественным и неотделимым продолжением.

– И это ты захотела остаться здесь! Тогда как хуже места нельзя было и выдумать. Если б ты не упрямилась, уже можно было б покинуть Париж!

Вот и до нее дошла очередь… Шарлиз молча уселась на жесткую кушетку, скрестила руки на груди, поклявшись себе, что не втянется в перепалку, даже если ее тоже нарекут какой-нибудь ехидной или кем похлеще. Насколько она знала своего названого кузена, если не ввязываться в спор, слишком долго его вспышка не продлится. Эрик остановился посреди комнаты, и потемневшие глаза и прерывистое дыхание, - все в нем выдавало крайнюю степень одержимости. Не слишком приятное ощущение… как будто на арене цирка, где вокруг нее резвятся дикие звери, а она с философским отчуждением пощелкивает бичом – больше в угоду публике, чем чтобы утихомирить расшалившихся хищников, и на самом деле она знает, что помочь ей может только милость небес, а не бесполезный хлыст, который они перекусят одним ударом клыков.

– Все, хватит! У тебя десять минут на сборы – на все, включая задушевные прощания с твоими больными друзьями и подружками! Ты слышишь или нет? Шарлиз!

Она задержала вздох. Он ведь хочет как лучше, искренне хочет, напомнила она себе. Он может злиться и кипеть от бессилия, но он не хочет ей никакого зла - в его понимании, что есть добро, а что зло. Если об этом не забывать, то все будет хорошо…

– Ты же знаешь, что я не оставлю Франца в таком состоянии. Да и девушка даже стакан воды сама себе не нальет, - заметила Шарлиз самым своим миролюбивым тоном – который был ее единственным и самым верным оружием.

– Ты решила дождаться, пока эта женщина вернется?

– Она снова уйдет ни с чем…

– Нет уж, она будет умнее в другой раз и придет не одна.

– Не думаю, что такая женщина будет портить себе удовольствие, связываясь с помощниками, - произнесла Шарлиз, поразмыслив. – Ей интересен процесс, а не результат. Я скорее поверю, что она явится в новом обличье. Горбатой старушки например, вместо очаровательной кокетки и снова будет морочить нам голову, втираясь в доверие.

Она готова была поклясться, что смугловатую бледность его щеки залила краска.

– Что уж теперь бегать, Эрик, - продолжила она примирительно. – Если она такая умная, то сейчас приглядывает за нами, чтобы мы никуда от нее не делись. Ты же видишь, она же с нами играет, как кот с мышью – то отпустит, то догонит и лапой придавит. Не злись, ладно? Ей ведь я вообще-то нужна… зачем-то.

– Да уж не я.

Буря пошла на убыль, и последние слова прозвучали почти грустно. Шарлиз понимающе улыбнулась, сожалея, что вообще когда-то поддразнивала его по поводу Анны. Лучше бы и близко этой темы не поднимала. Устав наконец нарезать круги по комнате, Эрик осторожно присел около нее, вроде и рядом, но не соприкоснувшись даже краем одежды. Кажется, взывание к Францу в минуту опасности ей на этот раз прощалось… Впрочем, а что бы ему еще оставалось делать? Проклясть ее и уйти, но куда? Да ему теперь и гордость не позволит уйти, выйдет ведь – бросил, чтобы себя обезопасить. О нем-то кроме Анны не знает никто. Зато Шарлиз вызвала к себе бурный интерес, и чем дольше ей удается ускользать от опасностей, тем более пристальное внимание будет уделено девушке, которая умудрялась выбираться живой из передряг, где давно завяз бы человек более опытный и хитрый. А она, святая простота, пока успевала унести ноги целой и невредимой, замечая падающий на нее камень, лишь после того, как ему случалось просвистеть мимо. Правда, не без помощи Эрика ведь улыбалась ей удача. Без него – давно б от нее одни косточки остались. Наверное, и он это понимает, и потому – куда от нее денется…

– Ты все-таки проиграла свое пари, - он успел остыть, пока она размышляла о превратностях судьбы, и – чудо из чудес – но выдавил бледную улыбку. Она не красила его, тут же выдавая искривленную линию рта, изуродованную сторону которого скрывала маска, спускавшаяся до самых губ. Словно не улыбнулся человек, а напротив – скривился от отвращения. Но если он пытался храбриться, то уже неплохо.

– Вовсе не проиграла, - шутливо ответила она. – А если б и так, то выигрыш свой все равно бы не вернула.

– Проиграла… разве не ты ставила на то, что эта… - он проглотил слово, которым хотел бы назвать Анну, но, должно быть, оно было крепким, - на то, что она подыскивает себе выгодную партию? Вдовца с садом и особняком.

Шарлиз охотно откусила бы себе язык за свои шуточки, но теперь было поздно сожалеть. Бедный Эрик… и тут его всего лишь пытались использовать, сделать из него послушную марионетку на веревочках. Хоть где-то его недоверчивость на пользу пошла. А она-то еще подсмеивалась над его упрямством. Не хватало, чтобы он еще попался в сети бесстыжей интриганки, которая не только сердце разобьет – душу вынет.

– О нет, - она мило улыбнулась, делая хорошую мину при плохой игре, раз пути назад уже не было, чтобы что-то поправить. - Я так предполагала… но спорила-то я просто на то, что Анна вернется. Она и вернулась.

– Разве? – переспросил он равнодушно, явно думая о другом.

– Я точно помню. И выигрыш не отдам. Да я и играть не умею, так что могу возвратить разве что пару гамм, исполненных двумя пальцами с ошибками.

Он опустил взгляд, рассеянно глядя на разбитые черепки. Символично, наверное. Знамение, что скоро вся жизнь будет лежать у ног горсткой обломков и земляной пыли. Но она удержала свои унылые мысли при себе.

– Я ничего больше не слышу, - она едва расслышала сдавленную фразу, прервавшую молчание.

– Что?

– Музыки. Так пусто.

Шарлиз растерялась. Не так-то просто поспевать за переменами в его настроении. Слишком неожиданный был переход… впрочем, это ведь она что-то сказала про гаммы.

– Эрик…

Он поднял на нее глаза, бледная зелень которых была подернута страхом, как река первым хрустким льдом. Он не боялся смерти и мог не дрогнув взглянуть ей в лицо. И он же до смерти боялся, что узоры звуков, которые ему дано было сплетать, перестанут складываться в выразительные, волнующие воображение картины, оставшись разрозненным неблагозвучным набором нот. Живут же люди и вовсе не зная, как выглядит рояль? Но... то другие. Эрику это должно быть хуже, чем потерять какое-то из пяти отпущенных человеку чувств. Пустота пожирала его изнутри, разъедала, как ядовитые испарения, и ничто другое, кроме его музыки, не могло ее заполнить. Она с сожалением коснулась его руки легким дружеским жестом.

– Такие вещи не забываются вот так, вдруг. Просто мы все уже издерганы до предела. Все вернется… увидишь.

Ничего умнее пустых заверений, что все будет хорошо, она не могла придумать в ответ, но наверное ему этого и хотелось - услышать, как кто-то подтвердил бы – все еще будет хорошо, все вернется, это просто усталость и нервы, больше ничего, никакой кары небесной, никакого проклятия.

– Без нее мне нечего делать на этой земле.

Назавтра он пожалеет, что разоткровенничался с ней... Она невольно вздрогнула, но все же ответила, стараясь осторожно подбирать слова.

– Любому есть, что делать на земле, с музыкой, или без…

– Я не любой… - он безрадостно усмехнулся.

Это правда… Он не любой.

– Все равно, Эрик. Не хорони себя раньше времени, ладно? Ты мне живым нужен.

Он хотел что-то сказать, но замер с приоткрытым ртом, чуть дыша, боясь поверить в то, что услышал… или в то, что хотелось услышать, какая бы из правд при том не имелась в виду. Шарлиз пыталась разгадать странное недоверчивое выражение, застывшее на его лице, но он прятал глаза, как будто хотел остаться наедине со своей надеждой, еще немного задержать ее, пока она не расправила крылья пугливым мотыльком и не взмыла в воздух, как и не бывало. Так хотелось, чтобы она повторила, еще раз произнесла слова, которых, кажется, никто не говорил ему раньше, никогда. Но он не решился попросить, и повторял их сам себе, как самую страстную и отчаянную молитву, как самый красивый музыкальный пассаж. Он ей нужен… нужен… Он нужен. Слова – чем не музыка? Нужен… Может быть, он ослышался? Так ведь не могло быть, так никогда не бывало. Но он не смел переспросить. Не смел спросить, что она имела в виду под этим словом, которое будило смутные мечты, мечты из тех, которые никогда не сбываются… Он потянулся и взял ее за руку. Она не отняла ее, но на ее лице отразилась тень удивления. И тень эта только сменилась растерянностью, когда он чуть сжал ее пальцы, осторожно и совсем легко. Один быстрый взгляд на ее выразительно приподнятые брови – и он усвоил урок. Нужен – означало его защиту и его силу. Нужен – означало помощь и опору в беде. И не означало ласку. Не означало, что можно прижаться щекой к ее руке и взахлеб, задыхаясь от боли, жаловаться на холод, на обиды, на непонимание… Она ждала, не противясь и не пытаясь высвободиться, но уловить ее напряжение было совсем не сложно, и глаза ее растерянно перебегали с предмета на предмет, избегая глядеть ему в лицо. И некого винить, кроме себя, если он позволил себе заблуждение, что «нужен» означает не здесь и сейчас, а навсегда, и ему никогда не придется больше блуждать во тьме в поисках друга. Молчание стало гнетущим, но никто не смел нарушить его. И тогда, чтобы раз и навсегда наказать себя за постыдное мгновение слабости, за что, что каждый раз сквозь его я, такое сильное, заключенное в броню гордыни, вышколенное долгими годами одинокого могущества, проглядывал кто-то слабый и ранимый, сводивший на нет все его усилия, он одной рукой скинул с себя маску. И зная уже, что она не упадет в обморок от одного его вида, с силой притянул ее руку к себе, все ближе и ближе, и не давая ей спрятаться и отвести взгляд, он коснулся ее пальцами своего ненавистного лица. Она зажмурилась. Глупо по-детски зажмурилась, нечаянно, хотя знала, что этого нельзя, что так будет хуже, обоим. Но инстинкт все равно сработал и послал в ад все, что она знала и считала справедливым.

Он сразу выпустил ее руку, и Шарлиз невольно сжала ее в кулачок и неловко прижала к груди.

– Прости, - пробормотал он виновато. Он вовсе не хотел пугать ее.

– Эрик, я всего только… - пролепетала она, хотя оправдываться было глупо, и слушать ее запоздалые заверения, что все на самом деле не так, он хотел меньше всего.

– Не надо. Оставь меня.

– Я не хотела тебя обидеть.

– Я знаю.

Шарлиз встала, неуверенно обернувшись, понимая, что все, что только можно было, она сделала не так. Эрик ждал, пока она уйдет, и неотрывно смотрел на унылый пейзаж за узким оконцем. Еще можно было вернуться, но она не рискнула. В его мире, хода в который не было чужакам, господствовали его собственные мерки черного и белого, и невозможно было угадать, чему он придаст значение, а что сочтет бессмысленной чепухой. Любое ее самое доброе побуждение там могло исказиться, как в кривом зеркале, и превратиться в нечто иное, даже противоположное и приобрести вид издевательства и насмешки или, наоборот, пообещать слишком многое, чего она не смогла бы дать.

Ей повезло и не пришлось ничего говорить или, что и того хуже, оставлять висеть в воздухе тягостное молчание. Стук в дверь и голос соседского мальчишки-подростка, который звонко крикнул хозяевам, что принес их записку обратно, разрушил злые чары, превратившие ее в соляной столб. Шарлиз вздрогнула.

– Это для Мэг… Пойду спрошу, почему это он не отдал ее.

Эрик согласно кивнул, но весь его вид выражал отсутствие интереса к заботам Мэг Жири. Пожалуй, она чувствовала себя гораздо лучше, когда он злился и сыпал проклятиями. Шарлиз переступила через рассыпанные холмики земли, и просто чтобы сказать что-нибудь еще, произнесла с плохо скрытой горечью:

– Теперь тут можно посеять левкои прямо на полу. Будет красиво…

Но этого было слишком мало, чтобы обмануть пустоту.