35. Глава 35.

Анна де Морано тихонько рассмеялась, уловив еще на пороге дымку неприятного запаха, который трудно было с чем-то перепутать.

– Молодцы, вы у меня просто молодцы, - у нее вырвался смешок, и Анна скромно прикрыла рот ладонью, словно была в церкви, где за неуместное хихиканье можно заслужить неодобрительный взгляд священника или какой-нибудь пожилой матроны. Впрочем, это и был до некоторой степени храм. Усыпальница. – Ну что за дети, - проворчала она беззлобно, - что за дети! Верят во все, что им не скажут. А если б душечка Анна пушечное ядро оставила и нарекла райским яблочком, вы б, господа, сидр стали из него варить? Кто б мог надеяться на такую удачу? Вы, дети мои, превзошли все мои самые смелые ожидания…

Анна прошлась по комнатам, открывая настежь окна. На Дантса она глянула только вскользь, без интереса, и прошла дальше, соблюдая все предосторожности, чтобы самой не надышаться снотворными миазмами. Пока проветривалась комната, где дожидались своей очереди люди, которые ее интересовали, она неторопливо занялась обыском. Окинув опытным взглядом тесную комнатушку, где она так неудачно пробовала свои женские чары на несговорчивом господине с таинственно закрытым лицом, который даже имени своего ей назвать не захотел – ну не наглость ли? - Анна сразу выхватила несколько мест, наиболее подходящих для временного тайника – на настоящий тут явно ни у кого не было времени, так что все играло ей на руку. Первая попытка оказалась безрезультатной, и она напрасно прикладывала усилия, сдвигая койку, чтобы приподнять шатающуюся паркетину. Вторая тоже не слишком удалась, и хотя она вытряхнула из комода все вещи, под ними ничего не оказалось. Анна слегка нахмурилась, осматриваясь. Ах да, отличная щель между столешницей и стеной, сама бы туда всунула, если б понадобилось что-то прятать – с виду туда ничего не поместится, а на самом деле - просто чудо что за тайник, и под рукой и незаметен. Она чуть отодвинула стол, просунула в щель руку – и была вознаграждена. Весело помахав связкой бумаг, будто показывая их кому-то невидимому, Анна даже запела на радостях - не слишком чисто, зато бодро и задорно. «Сегодня – мой день», - негромко похвалилась она, улыбаясь сама себе и убирая письма в сумочку. Давно ей не поручали работу, которая была бы сплошным развлечением – никакого труда, никакой опасности – просто бридж с приятельницами, а не задание, которое должно было обеспечить ей не меньше года безбедного существования на широкую ногу. А что план по соблазнению провалился – ну что ж, она легко может заполучить девять из десяти мужчин, которые станут целовать пыль под ее ногами, а это как раз был десятый. Досадно, но он поплатится за наглость. «Мне не говорят нет, дорогой», - пропела она, выплывая из комнатки, и осторожно втягивая носом воздух. Как будто можно уже, хотя лучше не торопиться и выждать еще четверть часа. В столовой в импровизированной колыбели она увидела младенца и весело оглядела его.

– Ты чей, малыш? – посмеиваясь спросила она, нагнувшись и заглядывая в личико, размером чуть больше ее кулака. – Его или ее? Или обоих? Ну-ка, попробую угадать. На мамочку ты и вовсе не похож, а рыжие порода крепкая, как сорная трава. Выходит, его? Ну и наглец твой батюшка, малыш, уж ты меня прости! Быть тебе сиротинушкой, моя радость. Ну, не плачь, дорогуша, не плачь, с кем не бывает, - она ласково подразнила его пальцами, хотя мальчик и не думал плакать и смотрел на нее равнодушно-созерцательным взглядом. И даже зевнул, будто в насмешку, развеселив ее еще сильнее. – Точно, просто вылитый батюшка, такой же неучтивый мужлан. Ну, сделай тете ручкой, - хихикнула она. – Прощай же, мое сокровище! Ты не пропадешь - тут останется мсье Дантс, хотя он, кажется, нездоров. Но он за тобой присмотрит и до сиротского приюта тебя донесет. Прощай, мой сладкий.

Она заглянула в комнату, отведенную Мэг Жири, и тоже поспешно открыла окно, хотя запах практически выветрился и вызывал уже только легкое головокружение. Но Анна не собиралась рисковать.

– А что это у нас тут? – певуче протянула она, переступая через ноги мужчины, который бесчувственно привалился к стене. – Так… а ты кто, девочка? – Анна задумчиво вгляделась в хорошенькое личико Мэг Жири. – Что это еще за ангелочка накрыли мои сети? Ладно, ты живи, девочка, мне за тебя не платят, ты мне не нужна. Мне нужна другая…

Шарлиз лежала там, где лишающая воли удушливая волна сбила ее с ног – на полу около кровати, вцепившись судорожной хваткой в железную ножку, словно перед тем, как потерять сознание, пыталась приподняться. Анна усмехнулась, потом присела около нее на корточки и пощупала пульс. Кивнула удовлетворенно и повернулась к своей последней жертве, сегодня уже бессильной противостоять ее власти. Она протянула руку и приподняла за подбородок лицо загадочного мужчины, чтобы получше разглядеть.

– Ваш профиль недурен, месье, - проговорила она, хотя он ушел так далеко во тьму, что не мог ее слышать. – Но увы, увы, никак не могу подарить вам жизнь и не просите. То, что вы знаете меня в лицо, я еще могу простить, хотя, признаться, я не люблю оставлять кого-то у себя за спиной. Но отказаться, когда я предлагаю себя, это верх бесцеремонности, которую нельзя оставлять безнаказанной! Ну как, познакомимся поближе напоследок? Чтобы меня не мучило любопытство, что вы прячете.

Она подцепила удлиненным острым ногтем маску и легко потянула на себя.

– Ой, - вырвалось у Анны, и она невольно качнулась назад, не удержалась на корточках и села на пол. Затем запрокинула голову и заливисто рассмеялась. – Вот это да! – и рассмеялась еще громче. Когда смех ее стих, она утерла выступившие на глазах слезы и поднялась на ноги со словами: – Подумать только! Нет, меня порой тянет на остренькое, но чтоб на такое! Фи, Анна! – она фыркнула, глянув еще раз на обнаженное лицо мужчины, бледное, безвольно запрокинутое и изуродованное так сильно, что это казалось удачным гримом – не могла природа породить такой кошмар. На красивом породистом лице Анны отразилось сомнение, затем она снова хихикнула, будто ей пришла в голову удачная шутка. – Убивать тебя? Чтобы ты сказал мне спасибо? Нет уж, живи, хуже наказания тебе не выдумать.

Легкой танцующей походкой она выплыла в соседнюю комнату за пером и чернильницей, взяла в руки маску, которую от неожиданности выронила на пол, и старательно изобразила на ней пронзенное стрелой сердце, дату и размашистую роспись -Анна де Морано. Полюбовавшись на свою работу, она опустила маску ему на колени и шутливо помахала ему рукой.

– Счастливо оставаться, мой Аполлон! Благодарствую за твое упрямство, боюсь, я бы заикаться стала, если бы обнаружила этакую прелесть утром у себя в постели.

Она подхватила Шарлиз под мышки, приподняла, и поставив на ноги, ловко обняла за талию. Тело девушки всей своей тяжестью легло ей за плечо.

– Пойдем-ка, милочка, - пробормотала она. – Нужно совсем чуть-чуть поработать, и внизу нас ждет экипаж. Вроде ж ты и тощенькая, а тяжелая…

Делая небольшие шажки, чтобы не уронить Шарлиз на пол, Анна дотянула ее до выхода. Дверь за собой она закрыла старательно, чтобы никому не пришло в голову раньше времени забить тревогу - что стряслось с хозяевами. Сами очнутся раньше или позже, если сердце здоровое. Будет немножко плохо, но переживут. Спустя несколько минут она уже втолкнула Шарлиз в экипаж, устроила ее на сиденье, прислонив к стенке, тщательно зашторила окошки, счастливо улыбнулась и назвала кучеру адрес.

–

Оставалось меньше часа до начала спектакля. Робер прохаживался под зданием театра, поджидая «своих». Кристину с женихом – определенно, жених был лишним, но что поделаешь! И беленькую девушку с красивым именем Магдалина, которое не слишком удачно сочеталось с ее ангелоподобной внешностью. Магдалина должна была быть яркой брюнеткой. А блондиночке подошло бы какое-нибудь светленькое имя вроде Адели или Лауры. Впрочем, музыка имен это не его конек. Как бы ее не звали, она была свеженькой, хорошенькой, ну да таких в Париже пруд пруди - но самое поразительное, что она казалась такой покладистой, такой очарованной, а сама вместо того, чтобы кротко следовать за ним, убежала. И даже теперь, когда уже прошло с четверть часа после назначенного им в записке времени, она так и не появилась. Вот тебе и миленькая блондиночка, которая от одного не слишком пылкого поцелуя превратилась в его руках в растопленный воск, а уж смотрела на него с самого начала глазами по уши влюбленной кошки. Досадно… Разгуливая по театру под ручку с блондиночкой Магдалиной, подобраться к ее закадычной подружке Кристине Дайе и познакомиться с ней было бы втрое проще. Ну да ладно. Он все равно был неплохо экипирован для первой встречи. Полчаса назад он с немалой переплатой приобрел на вечер ложу, которую оставили для какого-то графа, придерживавшегося любимое место на случай, если ему вздумается подъехать ко второму акту. С трудом удалось убедить капельдинера, что граф отнюдь не обидится из-за занятой ложи, а если и обидится, то небольшая мзда утешит «нерадивого» работника, которого выругают за ужасную оплошность продать ее настойчивому незнакомцу. Ложа имела пятый номер, и он успел убедиться, что она расположена так же, как одноименная в Опера Популер. Неплохо для начала. Робер был весьма доволен собой, пока не обнаружил, что малышка Жири оставила его приглашение без внимания. Это был вызов… Он его принял.

Незадолго до начала спектакля он заметил карету с гербом де Шаньи, и отошел в тень, наблюдая, как они поднимаются по лестнице. Красавица Кристина, вся в розовом, воздушная и нежная, как взбитые сливки, шла, скромно опустив глаза. Немного печальна, но очаровательна. Молодой человек, который вел ее, смотрел перед собой с наивным торжеством – кажется, и правда влюблен, если обычный мезальянс кажется ему садами Эдема. Робер ему не сочувствовал. Виконт даже благодарен будет, со временем. Разве он не избавит его от невесты, которая еще до свадьбы поглядывала на сторону? Что ж после-то будет? Тут рога ему наставят, как у лося-трехлетка, не меньше.

Дождавшись, пока пара поднялась, Робер пошел за ними следом, держась на почтительном расстоянии. Он не хотел, чтобы они заметили его раньше времени, и даже собирался немного опоздать.

В первый раз Кристина Дайе должна была увидеть его чеканный профиль в ложе номер пять. И пусть она только посмеет запомнить хоть слово из спектакля! Робер готов быть поставить все свое состояние, состоящее из искусно скрываемых долгов и иллюзорных надежд на выгодный брак - только очень выгодный, на провинциальную вдовушку он никак бы не согласился – на то, что весь вечер мадемуазель Дайе, будущая виконтесса, будет смотреть только на него.

–

Зрение и слух возвращались по очереди, то позволяя ему ненадолго приоткрыть глаза и разглядеть колеблющиеся, плавающие перед глазами и тут же меркнущие образы, то настигая его неожиданно взрывающимися в голове звуками, которые резко взмывали вверх, становились громкими и отчетливыми, как барабанный бой, а потом вновь исчезали, оставляя его парить в бесцветном равнодушном нигде. Медленно, очень медленно сливались они в нечто единое, когда можно было и уловить мерный стук оконной фрамуги, которую тревожило сквозняком, и увидеть, как вздрагивает она и бьется о деревянную раму. «Оно было закрыто… кто-то открыл его», - коснулась его мысль, первая после долгого перерыва – как будто ничего важнее этого не было, и открывшееся само по себе окно было единственным необъяснимым обстоятельством, которое смущало разум в момент возвращения к нему способности мыслить. Эрик совершил отчаянную попытку приподнять голову, и мир едва не перевернулся вверх ногами, так закружилась голова, и он окончательно потерял ориентацию в пространстве. Пол, стены, потолок… они менялись местами, составляли странную подвижную мозаику, дразнили его невозможностью понять до конца, почему окно то зависает у него над головой, то кружит кругом него назойливой мухой, то скромно занимает свое место напротив двери, будто и не думало совершать свое безумное па-де-де. Тошнота и головная боль объединились против него, устроив воинственный демарш, чтобы заставить его покорно лежать и не шевелиться, в плену у собственного бунтующего организма. Он все равно пытался встать - упрямо спорил со слабостью ног, которые отказывались выносить его тяжесть, спорил с раскачивающимся, как во время шторма, полом, норовившим подставить ему подножку, с головокружением и судорогами, сжимавшими и выкручивавшими все внутри. С трудом удалось оттолкнуться от игриво вертевшейся юлой поверхности и встать на четвереньки – и пусть нелепое, жалкое зрелище, ему здесь некого было стесняться. Это отняло почти весь запас сил, и пришлось потратить несколько минут на отдых, пока он наконец не решился оторвать одну руку от опоры и, держась за стену, попытаться встать. Сил не хватило… перед глазами все поплыло, он упал и, тяжело дыша, остался лежать, бессильно распластавшись на полу. Еще несколько минут неподвижности позволили Эрику немного собраться с духом и сесть прямо. Его маска лежала рядом – наверное, упала, когда он потерял равновесие, а может, и еще раньше, он не помнил, и это было не важно. «Все равно… все равно нужно встать…» - единственное, что он хорошо понимал. Хотя головокружение в конце концов пройдет само, когда выветрится из головы туман нездорового забытья, некогда было дожидаться, пока организм сам одолеет слабость. Эрику кое-как удалось сфокусировать взгляд, так чтобы картинка не плавала и не меняла очертания, и он замер, вперив напряженный взгляд в фигурку Мэг Жири, которая выглядела мирно спящей. Мысли скрипели, как заржавевшие дверные петли. Неправильная картина, неполная… Нужно встать и сделать глоток холодной воды… должно помочь. Еще одна попытка совладать со своим непокорным телом… и Эрик почти поднялся на ноги. Может, попытка не совсем чистая, потому что он устоял не сам, а судорожно ухватившись за перекладину кровати, но это не важно, главное, он почти на ногах… если только сумеет удержаться и не упасть. В желудке маршировала вражеская армия, в голове отбивал такт неумолимый хормейстер, требуя не отставать от заданного им темпа. Да неужели так плохо вообще бывает? Он постоял отдыхая, дрожащий и ослабевший, будто проделал огромный трудный путь, а не всего лишь поднялся на ноги. Главное, помнить, что нельзя отпускать опору, иначе собственные ноги снова пришлют ему ноту протеста и подогнутся в самый неподходящий момент… Не опускать рук, держаться за стену, прильнуть к ней и ползти, как огромное насекомое… - тогда, как бы ни кружилась голова, он не упадет.

Эрик не знал, сколько времени у него занял обход тесных дантсовских апартаментов - час, два, вечность? Он переползал с место на место, спотыкаясь и едва шевелясь на ватных непокорных ногах, но все-таки понемногу разгоняя тяжеловесную дымку, пригибавшую его к земле. В столовой, сняв хоть один камень с души, спокойно подремывал маленький Жеан, глубоко равнодушный к происходящему в доме, словно его это ни капли не касалось, и Эрик задержался около него: плеснул себе из графина воды, сделал несколько глотков, утомленно отставил стакан. В голове немного прояснялось. Кроме инстинктивной жажды жизни, поднявшей его на ноги, начали возвращаться более-менее четко выраженные мысли. Все здесь… почти все. На месте не оказалось только Шарлиз. Еще оставалась слабенькая возможность, что она пришла в себя раньше, чем он, и сейчас где-то в доме… Эрик слишком порывисто огляделся, отчего стул, на который он опустился, взбрыкнул, как необъезженный мустанг, и едва не сбросил его на землю. Его пальцы крепко вцепились в спинку, будто в луку седла. Тихо кругом, никого нет… никого нет… Его сильно тошнило, приходилось дышать глубоко и медленно, не делать резких движений. И ощущение такое, что по нему пробежал табун лошадей, но это не имело значения. Он облизнул шершавые губы, сухость которых не смягчила даже выпитая вода.

– Шарлиз? – окликнул он. И это его голос? Голос, который заполнял собой весь зрительный зал, долетал до самых темных и дальних его уголков? Который был грозным и сильным, прекрасным и зловещим? Это вот беспомощное старческое сипение умирающего астматика? Он сделал еще глоток, давясь противной на вкус водой – или это кажется ему, и сейчас даже нектар небесный показался бы несусветной мерзостью? – Шарлиз! – закричал он, набрав в легкие как можно больше воздуха, и уже зная, что ему никто не ответит. Паника одержала над ним верх, были бы силы – заметался бы, как застигнутый лесным пожаром зверь. Но сил-то как раз и не было. – Вернись! – выкрикнул он, захлебнувшись в своем ужасе, который наполнил его до краев. – Вернись!

Глупый бессмысленный вопль. Как будто она ушла по своей воле… Конечно же, он понимал, что это не так, что тот, кто пришел за ней – точно знал, кто и зачем ему нужен. Но предпочел бы любой другой исход – чтобы ею овладел страх, отчаяние, ненависть к нему, чтобы ей опротивела жизнь под одной крышей с отталкивающим выродком рода человеческого, и она убежала куда глаза глядят, с кем угодно, лишь бы прочь, подальше от него. Он бы стерпел. А она была бы жива. Пусть только она была бы жива.

– Не надо, - прошептал он, устремив взгляд вверх, туда где должна была обитать никому не подвластная высшая сила, повелевающая человеческими судьбами. – Возьми меня. Лучше возьми меня! У меня все равно ничего не осталось: ни музыки, ни сил, ни желаний, - возьми меня! Я знаю, что тебе нужно… я знаю, каков из себя ад… Я буду служить тебе, вот увидишь! – но дьявол расхохотался с презрением и отверг его душу. Даже преисподней… он не нужен был даже преисподней. Ни его свет, ни его тьма, - они не нужны были никому. И только одна живая душа во всем мире признала, что дорожит им, а он отплатил черной неблагодарностью. Не защитил и не спас.

Нет, так нельзя… Отчаяние никуда не ведет. Если б они хотели только взять ее жизнь, то взяли бы, оставив ему для погребения бренные останки. У него должно быть немного времени, может час, может быть день, пока те люди, что шутя играли судьбами стран и целых наций, не убедятся, что за спиной у девушки не стоит никакая могущественная сила, что она случайная жертва обстоятельств и ничего больше. Тогда они избавятся от ненужного свидетеля. Но до того момента у него есть коротенький, утекающий водой сквозь пальцы запас минут, когда надежда еще есть.

Как тело не пыталось протестовать, требуя немного покоя, он вынудил его подчиниться и дотащился назад до комнаты, которую занимала дочка Жири, и сам чуть не рухнул от слабости на ее постель. В другое время бы саркастически ухмыльнулся, представив себе, как она завизжала бы, когда очнулась и обнаружила, что проклятый Призрак Оперы пришел приголубить ее во сне. Но теперь он лишь склонился над ней, опираясь коленом о край кровати, чуть не рыча от нетерпения.

– Очнись! – его пальцы вцепились ей в плечи, и он снова и снова тряс ее, но назло ему, злопамятная и упорная в своем презрении, Мэг Жири не пришла в себя. – Очнись! Очнись же, проклятая упрямая девчонка! Очнись, ты должна была что-то видеть, должна знать, как это случилось! Кто был здесь? Открывай глаза! Проклятая, проклятая, проклятая девчонка…

Эрик разжал руки, отпуская ее безвольное тело, и оно мягко осело на подушку. Не сжалился над ней, в своем ожесточении он не был на это способен – всего лишь почувствовал, что теряет в бессмысленной истерике остатки сил, и еще немного - и с ним случится обморок, который отнимет драгоценные минуты, а то и часы, когда можно еще что-то сделать. Что-то сделать... Что? Мэг, кроткая и невинная в своем непробудном сне, вызывала у него только ненависть. Она отнимала у него время. Время, которого и так было мало.

– Будь ты проклята, - проговорил он устало, последний раз встряхнув ее, но уже не так яростно, осознав, что она придет в себя, только когда наступит время – не раньше, не позже. – Ты все время становишься мне поперек дороги… однажды даже прежние заслуги твоей матери не спасут тебя, малышка Жири.

Пустые угрозы. Он и сам знал, что они пустые и сказаны просто так, чтобы сбросить с себя хоть часть тяжести отчаяния, найти хоть какую-то видимую цель, на которую можно выплеснуть бессильный гнев. Мэг пришлось оставить в покое, не было другого выхода - хоть кричи, хоть ругай ее, хоть проклинай. Эрик пошатываясь подошел к окну, открыл пошире створки – ничто ведь, кроме свежего воздуха, не ускорит пробуждение. Хоть разнеси он все кругом… ничего не поможет. Проклятая, проклятая девчонка. Черт с ней. Все равно она не скажет ничего, кроме того, о чем он и сам может догадаться. Здесь была Анна. Быть может, не самолично. Это не имеет значения. Эрик машинально подобрал с пола маску - она, вероятно, понадобится. Ему ведь никак не удастся остаться за закрытыми дверями и не показываться во враждебный мир, так и ищущий способ добраться до него, заставить его скрежетать зубами от ненависти и боли. Судьба упорно гнала его прочь из всех укромных убежищ, которые ему удавалось отыскать и спрятаться от жестокости, презрения и насмешек. Придется идти… и пусть те, кто выманил чудовище из логова, читают свою последнюю молитву, потому что он не даст им времени на достойный уход из жизни, и прервет их земное существование безжалостно и быстро... На наружной стороне маски, когда он перевернул ее, обнаружилась памятная надпись от Анны де Морано, и красная пелена ярости на миг захлестнула и ослепила его. Он с отвращением швырнул ее на пол и наступил ногой, давя и ломая, мечтая только об одном - когда-нибудь так же наступить на горло этой женщине и навсегда стереть наглую всезнающую усмешку, с которой она смотрела на мир.

У него осталась только карточка, которую она дерзко оставила им, но смешно было бы ожидать найти на ней ее настоящий адрес. Может быть зацепку – она любила играть и вполне могла дать ему подсказку, но только у него не было времени разгадывать ее шарады. Оставался единственный кружной, но верный путь, который мог привести к Анне. Тот барон, который знал, где находится особняк Шейлы Прево, и знал, что Шарлиз может пойти туда. С тех пор, как они ночью мельком видели его у ворот, он ни разу больше не появился, словно сквозь землю провалился. Словно Шарлиз обозналась, и этот прохожий был обыкновенным загулявшим господином, спешившим домой. Зато вскоре появилась Анна, наглая и настойчивая, как лисица в курятнике, ищущая способ познакомиться с хозяевами и выяснить, кто они такие – не те ли, кого она ищет. Выходит, она искала Шарлиз для барона. Искала Шарлиз и письма – он даже не подумал проверить, на месте ли они. И о пожаре, который припомнила им с насмешкой – Анна знала. Значит, связана была с теми же людьми, что его устроили. Ниточка же от барона вела к Дантсу… то ли подручному, скрывающемуся под невинной личиной не хуже Анны, то ли просто человеку, который волей случая работал там, где барон был фактическим главой. Эрик в душе склонялся к первому. Но даже это не играло решающей роли. Письма, чужие игры, ложь… все это нисколько его не интересовало. Дантс! Эрик распахнул дверь и, придерживаясь за стену, хотя шатало его уже меньше, подошел к больному врачу, чье лицо, подсвеченное неестественным румянцем, блестело от пота. Этот сон не наркотический, - решил Эрик, глядя на Дантса без тени сочувствия, - пусть и рожденный тяжелой болезнью и горячкой, но он может проснуться и проснется, нравится это ему или нет. Руки сжали воротник его рубахи так же яростно, как минуту назад он бесплодно сотрясал недвижимое тело Мэг Жири.

– Приди в себя! – крикнул он. – Ну же, давай, хватит притворяться умирающим! Ну! Черт тебя возьми, трус, давай же, гляди на меня!

Как хочет, пусть открывает глаза, даже если придется душу из него вытрясти, чтобы добиться осознанного взгляда. Пусть вспоминает, где живет его патрон. Как угодно вспоминает, хоть обращаясь в глубины подсознания. Невозможно быть слепым и глухим и никогда не замечать, куда велено везти кучеру, не отмечать случайно брошенных слов и упоминаний, подсказавших бы хоть приблизительно, как добраться до барона, а там уж – он сам найдет его и вытрясет из него все, что тот знает. Даже если придется быть очень, очень жестоким.

Эрик остановился, задыхаясь. Мэг была такой легенькой по сравнению с Дантсом, просто пушинка, и то он быстро устал сражаться с ней. Он немного отдышался и снова потянулся к Дантсу – собственная слабость не оправдание, чтобы отступить. Он должен добиться правды. «Может, еще сдавишь ему горло покрепче, как сделал с Бено?» - ехидно поинтересовался внутренний голос, всем сердцем ненавидевший своего хозяина. «Иди к черту... сгинь...»

– У меня нет времени, ты, коновал, открывай глаза! – он молил, проклинал, он кричал. Он ударил Дантса наотмашь по щеке – давно мечтал, но сегодня это не доставило ему никакого удовлетворения. Просто хотел привести его в себя, только привести в себя и ничего больше. – Хватит лежать бревном! Ты слышишь меня или нет?

– Слышу… - тихий полузадушенный вздох. Эрик прекратил тормошить его, взглянул в лицо. Дантс слабо приоткрыл глаза, голова его клонилась набок, как у едва выползшего на свет жеребенка, но зато искорка узнавания блеснула в помутневших глазах – Что… вам… надо?

Узнал. По крайней мере, он узнал его и соображает, кто он такой. Слава… кому? Небесам? Богу или дьяволу? До смерти уставший, Эрик присел и откинулся на спинку стула, копя силы для новой атаки. Теперь уже – моральной.

– Мне нужно знать, где найти вашего патрона, - хрипло сказал он безо всяких предисловий. – Они забрали Шарлиз.

Дантс смотрел на него как будто из бездны, пустым непонимающим взглядом. Эрик подтянулся ближе к нему, чтобы не пропустить момент, когда лекарь снова начнет терять сознание – этого нельзя было допустить.

– Вам не нужно знать - зачем, - проговорил он коротко и зло. – Нет у меня времени пересказывать вам сейчас всю историю, да у вас и мозги вряд ли способны переварить хоть десятую долю того, что я могу рассказать. Я хочу найти Шарлиз. Живой. Пока не поздно. Больше мне ничего не нужно. В том числе от вас. Можете идти в полицию и требовать найти на меня управу – когда сможете до нее дойти. Мне наплевать.

– Почему барон? – слабо спросил Дантс, экономя силы.

– Потому что. Хватит пустых разговоров! Говорите! Говорите, иначе я за себя не ручаюсь. На слова «не помню» я буду реагировать очень… недовольно. Поверьте мне.

– Оставьте… ваши угрозы. Меня не пугают…

Эрик в ярости прикусил губу. На что тратит неумолимо уплывающие минуты этот глупый лекаришка - на пререкания по поводу того, каким тоном он с ним разговаривает? Какая разница? Он сделал над собой усилие и стал говорить сдержаннее.

– Дантс, у меня нет времени. Они просто убьют ее, когда поймут, что вытащили вместо щуки глупую безобидную рыбешку. Убьют, потому что теперь она знает много лишнего. Если вы с ними заодно, с Нешем и с этой дрянью, Анной, – а у меня есть причины полагать, что так оно и есть – я все равно получу ответы на мои вопросы. И у вас не найдется сил не только сопротивляться мне, но даже молить о пощаде. Что вам еще непонятно? Если вы скажете мне, где его искать, то больше мне от вас ничего не надо.

Взгляд Дантса остановился на его лице, словно изучая его и ища какие-то ответы на свои незаданные вопросы, но Эрик терпеливо снес его. Ему было безразлично. Пусть смотрит, если это помогает ему оставаться в сознании.

– Шарлиз в беде? – пробормотал Дантс, как будто только теперь услышал, о чем идет речь. Но и то облегчение – все-таки хоть что-то до него дошло.

– Наконец-то, вы хоть что-то услышали, Дантс! Еще раз спрашиваю…

– Не надо… не кричите. И без вас голова раскалывается…

– У меня тоже, уж поверьте мне! – запальчиво крикнул на него Эрик, сжимая кулаки, которые била мелкая дрожь. – Хватит уже, Дантс, не тратьте время. Поверьте, что я живо интересовался методами инквизиции, и если наступило время испробовать их на практике, я это сделаю!

– У вас истерика, - вяло уронил Франц, прикрывая глаза. – Выпейте стакан крепкого чаю и немного посидите. Все равно толку не будет. Адрес барона где-то у меня в столе… где-то был записан, я точно помню… я сейчас найду.

Эрик поднялся и дернул на себя ящик стола. Оттуда посыпались бумаги, какие-то брошюры и очиненные перья.

– Где?

– Вы не найдете, только спутаете все… - бледно отозвался Дантс. – Я сам.

– Так поднимайтесь! – рявкнул на него Эрик. – Или за шкирки поднять?

На самом деле на это у него самого не хватило бы сил… их поддерживали только ужас и отчаяние.

Дантс откинул одеяло, открыв свое поджарое, истонченное болезнью тело, и тяжело, как старик, спустил ноги на пол. На нем была одна лишь свободная рубаха. Он посидел некоторое время, собираясь с силами.

– Принесите мне воды, - пробормотал он. – И еще ящик с лекарствами. Иначе я, кажется, долго не продержусь…

– Я принесу. Ищите адрес, - бросил Эрик. Он шагнул к порогу, но внезапно его остановил полный возмущения и горестного протеста вскрик Мэг Жири.

–

Мэг и забылась, и пришла в себя с одной-единственной мыслью, которая не отпустила ее даже в долгом беспамятстве. Письмо. Его письмо. Письмо, которое она так и не прочитала. Ни болезненная разбитость, ни тошнота, ни ломота в висках, будто ее приложили чем-то тяжелым по голове, - ничто не могло заставить ее мысли свернуть со враз избранного пути. Ей было плохо… Письмо. Она больна… Письмо! Ничто не имело значения. Магдалина Жири не отступала никогда. Она разлепила воспаленные веки, и свет когтями злобного тролля впился ей в глаза. Но Мэг все равно повернула голову. На подоконнике письма не было. И вообще окно было открыто настежь, и ветер трепал его, постукивая фрамугой. Вдохнув в легкие свежий, чистый весенний воздух, Мэг приподнялась на локте. Если письмо улетело… если его сейчас держат чужие руки… или может быть оно давно уже упало в Сену, и его унесло течением в низовья реки, где оно и смешалось с мусором и топляком. Нет-нет… это нечестно, это ее письмо, оно было адресовано Магдалине, и никто не смеет забирать его у нее.

Оно лежало на полу, сброшенное порывом ветра. Все той же стороной надписью «Магдалине Жири» кверху. И никого не было рядом, даже Шарлиз. А цель была так близка - и так недостижима. Мэг смотрела на письмо, и ей казалось, что оно тоже смотрит на нее и зовет к себе, манит и дразнит ее своей видимой близостью. Она рывком села на постели. Сама не поняла, как ей это удалось, с такой мучительной слабостью во всем теле. Должно быть, то, что поселилось в ней, было сильней всех человеческих хворей и могло подарить своему хозяину любую, самую несокрушимую силу, против которой пасовало все другое. Ее пальцы судорожно нащупывали застежки на ремне, которым пристегнули ее сломанную ногу к кровати. Готово! Сила, которую она внезапно обрела, шутя справилась с задачей, и она освободилась из плена. Она попыталась встать, но не зря ее лишили возможности передвигаться – перелом тут же взревел, вспыхнул адским огнем, требуя покоя. Мэг застонала сквозь зубы. Письмо лежало на полу. Так близко… И насмехалось над ней. «Магдалине Жири». Она поставила здоровую ногу на пол и стала потихоньку сползать поближе к вожделенной бумаге. Еще чуть-чуть… Ее рука тянулась к письму, и расстояние все сокращалось и сокращалось - еще ладонь, пол ладони, еще самую малость… Ее пальцы схватили край записки, и хотя от боли у нее выступили слезы – зато она получила то, что хотела. Назад на кровать ей было уже не заползти, и она решительно дернула на себя забинтованную конечность, махнув рукой и на боль, и на вред, который она могла себе причинить, сдвинув с места сложенные воедино кости. Лежа на полу и отирая слезы, она распечатала конверт. Первый взгляд вниз - подпись? Робер! Она ахнула от радости и начала читать сначала.

«Прекрасная Магдалина!

Как жаль, что после нашего знакомства (а оно было незабываемым, разве вы будете отрицать?) я так скоро потерял вас из виду. Но ведь мы это поправим, правда, дорогая Магдалина? Ведь наша встреча, моя дорогая, не была случайной. У нас ведь с вами столько общего. Общее дело. Общая тайна. Вы не чувствуете, как поют рога судьбы? Магдалина, вы должны быть рядом со мной. Я вас жду сегодня. Около «Комеди Франсез», за полчаса до начала спектакля. Будьте красивы, хочу, чтобы вы затмили всех.

Робер.»

«Комедии Франсез»! Они решили, что она сбежала, чтобы не вести Кристину в «Фоли Бержер»! И заменили один театр на другой, вот и все! Их общее дело была Кристина Дайе! Кристина, которой всегда доставалось все самое лучшее! Это ее хочет увидеть Робер в театре, а Мэг там нужна только как девушка, которая может его представить и сделать встречу естественной и не вызывающей подозрений. Проклятый обманщик! Она взвыла от досады. Ее используют, используют, как кусок сыра в мышеловке! Она знает это, - и знает, что не будь у нее сломана нога, она встала бы, привела себя в порядок и поехала в театр. Еще может и успела бы. Если не к началу спектакля, то ко второму акту точно. И увидела бы Робера! Прошлась бы с ним под руку! Все дамы умирали бы от зависти, глядя ей вслед! Он такой красивый! И он был бы покорен, он понял бы, что Кристине не сравниться с ней. А что Кристина? Кристина выходит замуж и будет женой и матерью, и больше ничего. А она, Мэг, станет выдающейся балериной, в гримуборную которой будет каждый вечер выстраиваться очередь из восхищенных поклонников! И он тоже, тоже поймет, что такая женщина стоит десятка хорошеньких кротких Кристин! Но она не может встать. Ей даже не заползти на собственную кровать, не говоря уж о том, чтобы доехать до театра. Он будет там один. Он и Кристина. И не будет рядом малышки Мэг, чтобы спасти Кристину от Него, чтобы спасти Его от Кристины! Крик, который вырвался у Мэг, испугал даже ее саму. Нет! Несправедливо! Она не может, не может лежать тут одна, зная, что вот сейчас может быть Он уже подошел к Кристине, что-то говорит ей, выдумывает какую-то красивую ложь, чтобы оправдать неловкость знакомства… увлекает ее за собой, манит прямо под удивленным взглядом Рауля… смотрит ей прямо в глаза, и она тонет в изумрудных волнах его взгляда, даже не пытаясь выплыть. Она не устоит. Она никогда не могла устоять. Она пойдет за ним так же, как когда-то пошла за Призраком, когда тот пришел за ней в маске Красной смерти. Так же безвольно, как полчища крыс за волшебной флейтой. И ничто ее не остановит, нету даже маски, чтобы стащить ее и развеять наваждение. Робер погубит ее подругу. И она навсегда потеряет его! Он никогда больше не позовет ее за собой, даже чтобы втянуть в паутину своей лжи. Она просто никогда его не увидит.

Они пришли на ее вопль, пришли, стояли в дверях и глядели на нее, маленькую испуганную собственной храбростью девочку, сжавшуюся на полу и пытавшуюся стащить с кровати одеяло, чтобы прикрыть тоненькую сорочку, прикрывавшую ее тело. Они оба пришли. Призрак – страшный, без маски, и мужчина, которого она не знала, бледный и изможденный, и она догадалась, что это тот доктор, который спас ее и привез в свой дом.

Мэг замерла, дрожа, глядя на них и крепко сжимая в руках свое письмо, будто они вознамерились отнять его.

Призрак… Он был единственным, кто мог разрушить планы Робера, пока еще не поздно. Пока ведь еще можно предотвратить беду, сделать так, чтобы Он и ее старинная подруга никогда не познакомились. Они с Жювилем рассчитывали, что Призрак придет в ярость, узнав, что его Кристину посмел соблазнить какой-то обаятельный хлыщ? О да, он придет в ярость! Обязательно придет. Вы ведь, господа, не ждете его прямо теперь? Вы ведь не думаете, что он придет раньше, чем вы успеете что-то сделать во вред Кристине, а не после, чтобы уже только отомстить и забрать с собой девушку, у которой нету больше богатого жениха? Так знайте, господа, что шутить с Магдалиной Жири гиблое дело. Она тоже может кое-что противопоставить вашим козням.

И, может быть, тогда Робер останется ей. А если нет – он хотя бы не будет и с Кристиной. Она не может делить с ней одного мужчину. Она не может отдать ей такого мужчину. Слишком красив…

– Что случилось? – спросил тот, что видимо был доктором. У него был мягкий, приятный голос. Профессиональная особенность врачей. – Вы упали с кровати? Каким образом?

Она молчала, пожирая взглядом Призрака. Сейчас она наберется храбрости и скажет ему все. Непременно скажет. Пусть ее и бросает в ледяной пот, когда она на него смотрит. Зато бросит в ледяной пот и тех, кто посмел связываться с Магдалиной и отнимать у нее то, что по праву принадлежит ей. Она первая узнала его. Она первая, кого он поцеловал. Не Кристина…

О своей матери она не вспомнила. Не вспомнила, потому что Робер уже наверняка занимал свое место в ложе… а ее не было рядом.

– Мадемуазель? Что с вами?

Доктор, сам слабый, как новорожденный котенок, приблизился к ней.

– Давайте, я помогу вам снова лечь, - предложил он, хотя впору было помогать лечь ему самому. – Вам нельзя, мадемуазель... как вас зовут?

Мэг забыла все слова. Она не отрываясь смотрела на Призрака, и тогда он подал голос.

– Ее зовут Мэг Жири, Дантс, она балерина Опера Популер. Была. Не тяните время, черт вас дери, ищите адрес, а с ней все в порядке, вы же видите.

Дантс вяло кивнул и побрел назад, оставив ее лежать.

– Помогите ей лечь в постель, - пробормотал он. – Сочувствую, мадемуазель Жири.

Только тогда она обрела дар речи.

– Чему?

Доктор обернулся на Мэг, впервые услышав ее голос. Если не считать того животного крика, который она издала.

– Чему! – снова спросила она, думая о Робере. О Кристине. И о Призраке.

Напрягая глаза с покрасневшими, покрытыми прожилками сосудов белками, Дантс посмотрел на нее, как сквозь запотевшее стекло, силясь разглядеть ее лицо сквозь сгущающуюся мглу, и болезненно потер виски.

– Чему? – повторил он удивленно. – Вам ведь никогда больше не танцевать…