44. Глава 44.
За окном только забрезжил серо-бледный, словно вылинявший рассвет, когда Эрик резко открыл глаза и с тревогой огляделся, уверенный, что проспал не менее суток и потерял времени гораздо больше, чем в нынешних обстоятельствах мог себе позволить. Пасмурный восход сперва показался ему унылой предвечерней порой, и он вскочил на ноги, озираясь в поисках хоть каких-то свидетельств, что сейчас, день или ночь, и не предал ли он сам себя, позволив усталому телу слишком продолжительный отдых. Потом сознание прояснилось, и он понял, что совсем еще раннее утро, и на самом деле едва ли позже шести часов утра.
«Барон», - вспомнил он последнее, что обдумывал, прежде чем его сморил сон и вытолкнул из суровой реальности в мир забвения, где сплетались в неразрывно единое целое как кошмары, так и несбыточные мечтания. Всплыло в голове, как Дантс сказал, что уступил пленнику свою комнату, так что Эрик быстрым шагом пересек узкий коридор и смело распахнул дверь…
Нет, там не было пусто. И даже не слишком темно - зашторенное окно пропускало неяркий луч света, лежавший на полу причудливым бледным пятном, словно отпечаток призрачной руки. В собственной постели, подложив руку под голову, почивал хозяин дома, Франц Дантс, и нервно вздрогнул, сев на кровати, когда стук шагов разбудил его.
– Опять вы? – вырвалось у него. Он спросонья потер глаза, и казалось, был удивлен и возмущен просто безмерно. – Ну знаете ли, вы преступаете все границы.
Эрик знал, что должен задать ему всего один конкретный вопрос, но не мог произнести ни слова. Он всегда подозревал, что Дантс был человеком барона. Что он так или иначе связан с ним, то ли просто как подчиненный и искренне благодарный ему работник благотворительного заведения, нуждавшийся в деньгах, то ли как верный слуга и соглядатай. Но так как молодой доктор еще и заглядывался на Шарлиз – а в этом Эрика никто не смог бы разубедить – то казалось естественным, что он забудет на время о том, кто платит ему жалованье, хотя бы до тех пор, пока девушка не окажется на свободе и в безопасности. Глупо же было мерить всех по своей мерке… Он снова позабыл, что люди – они другие, что он не понимает их, и у него с ними общего не больше, чем с миром неприкаянных душ невинно убиенных, родство с которыми навязали ему трусливые фантазии обитателей Оперы. Лекаришка предпочел лизнуть руку, которая его кормила, даже если цепочку следов, ведущую к Шарлиз навсегда затянет зыбучими песками.
Он боялся услышать ответ, потому так и не задал свой вопрос - не задал простой вопрос, куда делся человек, которого накануне он привел в этот дом, хотя от этого ответа в ту минуту зависело столь многое. Дантс в свою очередь недолго пребывал в недоумении - не так он был глуп, чтобы не догадаться, чего ради его угрюмый постоялец вломился в его комнату в часы, когда солнце едва только приподнимало свой лучистый золотой диск над горизонтом, и почему смотрел на него так, что кровь стыла в жилах.
– Барон де Неш рассказал мне все, - твердо сказал он Эрику, и его строгий взгляд со значением должен был внушать уверенность в его правоте. Но не внушал.
– Что – все? – отрывисто обронил Эрик, сердце которого так и рвалось выпрыгнуть из груди и, должно быть, вырвавшись на свободу тут же с ревом броситься на Дантса, как и любая другая часть его существа, полная ненависти и отчаяния. – Так что же – все! Что? - зазвенел его голос пронзительным колоколом Нотр-Дама.
– Что его шантажом принудили ввязаться в неблаговидное предприятие, из-за чего он теперь вынужден скрываться…
– И вы… ему поверили?
– А вы можете доказать обратное? – раздраженно поинтересовался Дантс. – Разве вас королевским прокурором назначили, что вы приговорили господина де Неша своей волей к заключению под стражу? Его ищут за участие в заговоре, который его вынудили поддержать деньгами, пользуясь его прискорбными, но давними ошибками – а кто их не совершал? И он признался мне, что практически уверен - его выследили до этого дома, пока он был с вами, так что ему ни минуты нельзя было оставаться здесь, тем более он подвергал всех опасности…
– Что же вы… - дыхание сбилось, и Эрик вынужден был с усилием глотнуть воздуха, чтобы докончить фразу, только к концу которой голос его обрел прежнюю силу и сорвался почти в крик. – Что же вы не смущались отсутствием приговора суда, когда меня записали в преступники? Вам достало мятого листка бумаги, чтобы сказать «виновен»! Что вы видели? Что вы знаете? Что ж ваша жажда справедливости просыпается так избирательно, объясните же, Дантс!
– Но… - доктор побледнел и смешался, слишком убедителен был Эрик в своем непритворном потрясении. Так убедителен, что Дантс начинал верить в то, что допустил какую-то оплошность, что действительно поторопился восстанавливать справедливость. – Но… разве вы не сказали вчера, что он все равно не знает, где Шарлиз? Тогда к чему…
– Я сказал!.. – гневно повторил за ним Эрик, в бессилии что-либо изменить ударяя кулаком по двери позади себя, которая дрогнула и едва не пошла трещинами. - Черт вас возьми! Что бы я ни говорил, это не для того, чтобы вы услужливо распахнули перед негодяем двери и еще раскланялись перед ним, как жалкий холуй! Да таков вы и есть, Дантс! Он мог знать! Мог! Если не где она, то хотя бы что-нибудь о тех, кто с этим связан! Хоть что-то! А теперь?
– Не кричите на меня. Никто не давал вам права, - огрызнулся доктор, но ни уверенности, ни настоящей злости в его голосе не зазвучало. Больше растерянность и даже отчасти раскаяние. Простой черно-белый мир, в котором привык жить, терял свои четкие очертания. Барон посвятил себя праведному делу, разве не так? Выходит, он был хорошим человеком, быть может, не слишком обаятельным, но с твердыми нравственными устоями, щедрый с убогими, внимательный к страждущим… Его слово против слова человека, который стоял сейчас перед ним, превозмогая сжигавшую его почти осязаемую злобу – что должно быть весомей? Убийца он или действительно произошла ошибка… как бы ни было, менее всего он походил на человека благородного и разборчивого в средствах. Но он был так уверен в своей правоте, что зарождались сомнения в том, что истина всегда лежала на поверхности. Дантс медленно отвел глаза. Ему никогда не отмыть рук, если та правда, в которую он верил, чем-то повредит бедной ни в чем не повинной девушке. Но Неш поклялся памятью своей матери, что не знает, где она, и человек, которого она представила своим кузеном, как будто того не отрицал. Как все запуталось…
Между тем Эрик с трудом взял себя в руки и перевел дух.
– Посмотрите на меня, Дантс. Посмотрите сюда! Я мог бы убить вас, - сказал он почти спокойно и веско, глядя побледневшему Дантсу прямо в глаза, и тот застыл, как завороженный, поверив всей душой, что слышит чистую правду.
– Я сожалею, - пробормотал доктор. – Но барон де Неш человек известный, и у меня нет повода сомневаться…
– Избавьте меня от вашего угодливого низкопоклонства. Здесь нет никого, кто мог бы оценить, как истово вы отбиваете поклоны.
– Послушайте, вы!
– Молчите, иначе я за себя не ручаюсь, - оборвал он речь, полную неискреннего возмущения. Казалось, Дантс произносил давно заученные слова, которые не достигают сердца. И даже огрызался он, не вникая толком в смысл оскорблений, будто отмахивался по привычке, не чувствуя никакой обиды. – Как давно вы отпустили его?
– Поздно вечером…- неохотно прозвучало в ответ.
– Прошло уже несколько часов, - в отчаянии простонал Эрик. – Если у него есть голова на плечах, он уже покинул Париж.
Кажется, теперь он на самом деле совершенно не знал, что делать. Все, какие только можно обстоятельства ополчились против него, все козыри были в руках у судьбы, которая никогда не играла с ним в паре. И что теперь? Только восстанавливать в памяти, слово за словом, все сказанное Нешем за время их не слишком плодотворного общения. Был момент, когда тот задумал отвлечь его разговорами и избавиться от него… Было ли в том путаном рассказе, куда барон вмешивал и правых и виноватых, стремясь сбить его с толку, хоть что-то, что может подсказать нечто важное - детали, факты? Что за имена тот успел упомянуть? Это почти безнадежно… безнадежно, но все же лучше, чем ничего.
Пока он размышлял, неожиданно стукнул дверной молоток.
– Откройте, - пробормотал Дантс, неуютно шевельнувшись. – Вы одеты, я пока нет.
– Вы кого-то ждете? – подозрительно спросил Эрик, прислушиваясь.– На рассвете? Пациенты с занозой, которую срочно надо вытащить? Или укус блохи, который нужно перевязать не позднее шести часов утра? Может быть, соседская старуха за снотворным, без которого ей не в радость утренняя месса?
– Я никого не жду, - напряженно ответствовал доктор, пытаясь не ввязываться в пикировку.
– Тогда обойдемся без гостей. Поднимайтесь, Дантс. Для вас тоже найдется работа.
– Работа?
– Отправляйтесь в больницу Святой Женевьевы и переверните ее вверх дном. Вы ведь уже держитесь на ногах? Уж постарайтесь, некогда носиться с вами, как с нервной девицей. Иногда мелкая прислуга слышит больше, чем кажется таким, как барон, которые и за людей-то их не считают. Я напишу вам несколько имен, которые он успел упомянуть. Выспрашивайте все, что может пролить хоть какой-то свет. Вам понятно?
– Понятно, - процедил Дантс, хмурясь, но не пытаясь возражать.
– А вам понятно, что вы стараетесь не для меня? Что мне от вас ничего не нужно?
– Понятно. Там… снова стучат. Может быть, что-то случилось, - действительно стук стал более резок и настойчив.
– Я открою. А у вас две минуты на сборы. Через две минуты я выкину вас на улицу, даже если вы будете в одном исподнем, - предупредил Эрик, и вышел, шумно хлопнув дверью. С дрогнувшего потолка посыпалась мелкая крошка штукатурки.
На пороге стоял поигрывая изящной тростью человек, с которым он уже имел сомнительное удовольствие познакомиться накануне. Человек, который дразнил его своим лицом - лицом, на которое люди наверняка смотрели не отрываясь, в молчаливом восхищении, не отворачиваясь и не кривясь, словно только что раздавили пальцами жирную гусеницу. И он мог бы быть похожим… если не ослепительно красивым, то хотя бы в меру привлекательным, и не стыдиться себя, мог бы - если бы не дрогнула рука создателя.
Аккуратный с иголочки костюм раннего гостя был все так же свеж и неизмят, и все так же ни единая соринка не портила элегантность его одежд.
– Доброе утро, - произнес он, и выражение его лица, тронутого здоровым золотистым загаром, выдавало его самый что ни на есть оптимистичный настрой.
– Какого дьявола тебе здесь нужно? – поинтересовался Эрик, раздраженно закатив глаза, но не испытав большого удивления. Перипетии последних событий, включая безрадостные и повергающие в преисподнюю безнадежности события нынешнего утра, выбили из него всю способность поражаться неожиданностям.
Робер де Шатильон только усмехнулся нелюбезному приему и чуть повернул голову, принимая картинную позу и небрежно оглядывая своего неудавшегося двойника с головы до ног. Этот надменный и великолепный в своей королевской величавости взгляд был Эрику странно знаком. Вчера, в одурманенном усталостью и нервным напряжением состоянии да в неверном вечернем освещении, он не увидел ничего, кроме чуть заметной схожести черт – тех черт, естественно, что судьба пощадила в нем, позволив оставить себе обычный человекоподобный облик. Он невольно подался вперед, почувствовав, что было в прошлом что-то еще, ища в памяти это яркое лицо, которое он наверняка видел уже в своей жизни, и не только вчера, и вовсе не в зеркале, даже когда был во всеоружии своего тщательно подготовленного маскарада. Потом нагромождение образов, заключенных в плен его памяти, покорно расступилось, освобождая дорогу к уголкам самым темным и затканным паутиной времени. И среди старых полузабытых, полуистершихся лиц людей, которые приходили и уходили, почти не касаясь его жизни, всегда мимо, и никогда не замечая, как жадно он впитывает их завидную обыденность, скрывшись в своей тени - среди этих блеклых, как выгоревшие на солнце портьеры, воспоминаний, всплыло то самое лицо, четко очерченное, изящное и поразительно пропорциональное. И он наконец вспомнил… и печально усмехнулся. Вспомнил так, как будто это было вчера, когда и где он видел этого человека, вспомнил, о чем он думал тогда и какой идеей загорелся. Сколько же лет прошло? Семь, восемь? Никак не меньше.
– Ну что ж ты так о себе нелестно, - заметил Робер, усмехнувшись. – «Какого дьявола»… По правде, мне нужен ты. Но, полагаю, до дьявола ты не дотягиваешь.
– Убирайся.
Эрик резко толкнул дверь, собираясь оставить раннего посетителя за порогом, но Робер успел втиснуться в образовавшуюся щель.
– Нет, я конечно могу уйти, но в твоих интересах проявить любознательность.
– У меня нет времени на тебя, Шатильон. Быстро говори, что нужно, и уходи.
– Ну ты совсем как Жювиль… э, как тебя собственно говоря звать-то? Ну ладно, пусть будет Призрак, хоть это звучит чересчур уж эксцентрично. Жювиль тоже всегда сыплет угрозами и требует быстроты, между тем как спешка хороша всего в нескольких, обрисованных известной присказкой случаях. Во всех других она лишь помеха, не дающая мыслить обстоятельно и спокойно.
– Сгинь, - устало произнес Эрик, невольно поднимая руки к вискам и начиная сочувствовать комиссару, если у него был такой ценный помощник. – Исчезни, ладно? У меня нет ни сил, ни желания возиться с твоим телом, просто уйди и забудь сюда дорогу.
– Поздно, - усмехнулся Робер.
– Что поздно?
– Я-то забуду сюда дорогу, но месье Жювиль, которому я ее подсказал, не забудет.
Смысл фразы наконец дошел до Эрика.
– Ты редкий мерзавец, - проговорил он почти с восхищением, потому что наглость, с которой было произнесено это признание, была достойна рукоплесканий.
И почему всякий раз, когда ему не хватало сил ответить миру той же безжалостностью, которая была явлена ему с самого рождения, всякий раз, когда – что бы ни было тому причиной – но он снисходил до милосердия, оно оборачивалось против него самого? Каждый раз, когда он отводил руку, занесенную для удара, сдержанный порыв после превращался в нож, воткнутый ему в спину. И только Буке никогда уже не сунет нос в тайные ходы, ведущие к подземельям, и Пьянджи никогда не станет у него на пути и не обзовет его оперу дьявольской какофонией, и Бено не выдаст его прибежища своей госпоже. Так где правда? Где справедливость?
– А ты думал, я расчувствуюсь, что ты не свернул мне шею, как тому жандарму, - ухмыльнулся Робер, - и не выдам тебя Жювилю? Бог мой, с чего бы! Он прожужжал мне все уши, требуя совратить Кристину Дайе, хотя она абсолютно не в моем вкусе, и если у меня есть возможность осчастливить его, чтобы он наконец оставил меня в покое, то отчего б и нет?
– Ну и где твои жандармы? – прорычал Эрик, прислушиваясь, но не уловив ни единого постороннего звука - ни топота сапог, ни бряцания оружия. Но сердце все равно тревожно заныло. Он не имел права сейчас вот так проиграть. Сейчас, когда столько от него зависело… Эрик весь обратился в слух, но… только где-то в густой кроне распевалась какая-то ранняя птица. И больше ничего. Или острый слух тоже решил перебраться к хозяину более сговорчивому и мягкосердечному? Он угрожающе шагнул навстречу Роберу. – Так где они? Надеюсь, их не два и не три, и ты догадался привести с собой хотя бы пару дюжин?
– Я? Еще не хватало, мне с саблей наголо возглавлять отряд жандармов! – фыркнул Робер, издевательски посмеиваясь. – Они у меня в арьергарде. Посему предлагаю не пререкаться со мной, а прошествовать вниз, где меня ждет экипаж. Кстати, приглашение касается всех, кроме слишком серьезного господина, который вчера отказал мне от дома. Ему я отвечу взаимностью.
– Убирайся.
– Опять? Незадача. Кстати, я принес подарок. Позаимствовал у месье Жювиля. Правда, я однажды уже надевал ее, и имел немалый успех у мадемуазель Дайе. Но ты ведь не будешь в обиде за то, что я дарю ношеную вещь? Хотя… я смотрю, тебе это больше не требуется? Или это ты только менявстречаешь по-простому, по-домашнему?
И он протянул Эрику белую маску. Хорошо знакомую – одну из многих, сделанных им для себя, когда он еще жил под Оперой. Он принял ее молча, почему-то чувствуя глупое облегчение и даже каплю благодарности, что ему не придется унижаться перед теми, кто жаждет его крови, показываясь им беззащитным и обнаженным, как мягкотелая личинка, извлеченная птичьим клювом из плотного кокона, где она дожидалась чудесного превращения. Превращения, которое ему все равно не суждено испытать на себе. Для него этот кошмар навсегда… Но навсегда еще не значит надолго. Может быть, ему совсем недолго осталось с этим жить. Может быть, ему просто недолго осталось жить.
– Ну? – спросил Робер де Шатильон. – Идешь со мной или все-таки ждешь комиссара?
– Ни то, ни другое, - ответил он холодно и отвернулся приладить маску, чувствуя знакомую успокаивающую прохладу, коснувшуюся лица. Как же трудно было без нее обходиться. Каждый взгляд как острый нож. Каждая усмешка как пощечина.
– Должен сказать, что Жювиль будет очень зол, когда не застанет тебя… Тут кое-кому достанется от души за укрывательство преступника. Мадемуазель Жири, например.
– Мне нет до нее дела, - отрезал Эрик.
– Напрасно, очень милая девушка, - понимающе улыбнулся Робер. – Бедняжка впала в глубокую тоску, узнав, что ее матушка арестована. Догадайся, за что? Впрочем, не думаю, что это будет трудно, ответ напрашивается сам собой. Ну, младенчика в тюрьму не посадишь, но Жювиль как человек с воображением - что он уже доказал - придумает, как его использовать, - заметил Робер с усмешкой. Эрик тревожно вздрогнул.
– Ну что, собираешься удалиться гордо, в окружении своих многочисленных домочадцев, как итальянская матрона? Времени на то, чтобы предаваться унынию, нет.
– Зачем? – медленно произнес Эрик, все еще не в силах понять, что за игра развернулась вокруг него, что за странный энд-шпиль, где только пешки решали, который из оставшихся в одиночестве королей выстоит на шахматной доске до конца. – Зачем это тебе?
– Затем, что меня порадует лицо Жювиля, когда он щелкнет зубами в воздухе. Кроме того, у меня есть собственные планы, но если я изложу тебе хоть один прямо теперь же – боюсь, один из нас будет препровожден в тюрьму, а другой награжден почетным орденом за задержание опасного злодея. Орден неплохая штука, но я напрочь лишен тщеславия - увы мне, и предпочел бы кругленькую сумму наличными. Ну что, ждем комиссара? У меня простаивают чудные меблированные комнаты, за них заплачено на две недели вперед. Снял их на случай травли семейством де Шаньи, да как-то не пригодилось.
– Ты ведь лжешь, - проговорил Эрик негромко, взвесив его слова и не почувствовав в них ни единой щепотки правды. Без упрека, без гнева, простая констатация факта, факта, с которым не стал спорить даже Робер де Шатильон, который открыто хохотнул, услышав обвинение.
– Ну, естественно, в чем-то да лгу. Такова моя профессия. Но ведь не во всем.
Эрик вздохнул, и признание слетело само собой с его губ.
– Вы мне надоели. Все, - честно сказал он. – Ты. Дантс. Мэг Жири. Твой комиссар. Все! Почему бы вам всем не оставить меня в покое? Почему? У меня и без вас полно забот, но нет, вы как мухи вьетесь у меня над головой, пытаясь укусить.
– Будет тебе покой. На кладбище, где хоронят казненных на гильотине, если ты не поторопишься, - пожал плечами Робер де Шатильон. – Младенца забирай сам, мне как-то не интересно, чтобы он испортил мне хороший костюм, дети это любят, а уж прелестную Магдалину я беру на себя. И, пожалуйста, хоть ты не читай ей нотацию, какой я плохой. Она сама это поймет. Со временем.
–
Трудно было не гордиться собой, и Робер гордился, чувствуя, что сегодня превзошел сам себя. Растерянный доктор, изумленно потирая белобрысую голову, наблюдал, как его постояльцы спешно собирают немногочисленные пожитки. Славно он придумал, как избавиться от него – напыщенного умника, который попытался помешать ему сорвать свой законный сладкий плод, который он сам заботливо вырастил, превратив насупленную беленькую девочку в прелестную молодую женщину, глупенькую, но хорошенькую, как картинка. Теперь же этот доктор угрюмо выслушивал последние наставления Призрака – забавно было наблюдать, как тот напутствует его, одергивая как мальчишку за малейшую невнимательность, и не менее забавно - за ответными многозначительными взглядами, в которых кипело с трудом сдерживаемое возмущение. Разве не смешно – чтобы кто-то, дожив до вполне взрослого возраста, так и не научился обращаться с людьми? Зачем так давить на беднягу доктора, который то краснеет, то бледнеет, и горит изнутри от жара подавленных эмоций? А подойти бы с умом - и тот все сделает сам, да еще останется пребывать в светлом заблуждении, что сам все спланировал и претворил в жизнь. И все были бы довольны.
Кстати, настало самое время проверить теорию на юной Магдалине... Как-то она воспримет его новости? Возмутится или поверит, что он исполнил ее сокровенное желание? Ах, как мстительная малышка мечтала сплясать на могиле Призрака…
– Магдалина, - произнес он ласково, прикасаясь пальцами к золотистой пряди, упавшей ей на лицо, а затем обрисовывая тем же пальцем контур ее губ, скул, отливающие бронзой тонкие брови. – Как ты прекрасна, моя нежная возлюбленная.
Она блаженно заулыбалась, просыпаясь, и сонно протянула руку ему навстречу.
– Робер… это вы. Мне снился чудесный сон. Что уже утро, и все кончено. Что все уже решилось. И ведь уже утро, и вы здесь… Значит, сон был в руку? Значит, больше не о чем тревожиться, да?
– Не о чем тревожиться, любовь моя, - подтвердил Робер.
– Как хорошо… Я все проспала. Так волновалась, думала, думала, все не могла уснуть, и вот проспала… наверное жандармы пришли совсем тихо и все случилось быстро, да? Я ничего не слышала. Он не сопротивлялся? Он остался жив? Его увели в тюрьму? Уже все?
Робер улыбнулся одними уголками губ.
– Нет, любовь моя. Не совсем так.
– Не так? – остатки сна тут же оставили Мэг, и она широко раскрыла глаза. – Он опять сумел сбежать? О… это никогда не кончится! – воскликнула она со слезами в голосе. – Это невозможно, невозможно, это сам дьявол! Он чует опасность не хуже, чем звери лесной пожар. Его невозможно победить! Что же это такое, что теперь будет!
– Магдалина, успокойтесь, моя дорогая. Ничего страшного не случилось. Напротив даже. Ну, вставайте-ка. Я вам все объясню по дороге.
– По дороге? – повторила она изумленно. – Нужно куда-то ехать?
– Да, дорогая. И теперь же. Вы ведь не хотите встретиться здесь с месье Жювилем? Он будет очень сердит, что упустил своего неуловимого Призрака, который вновь растворился в воздухе, смешавшись с утренним туманом, как и положено…. призраку.
Непонимающе хлопая глазами, Мэг неуверенно пробормотала первое, что беспокоило ее:
– А как же теперь моя мама?
– Не волнуйтесь за свою маму. Жювиль знает, кто рисковал собой, ежеминутно подвергая себе опасности вызвать мстительный гнев преступника, только бы свершилось правосудие. Он получил этот адрес с условием, что госпожа Жири будет освобождена.
– И она освобождена? – с надеждой спросила Мэг, немного воспрянув духом.
– Конечно, дорогая. Она будет отпущена на свободу в ближайшие же дни. Какие-то юридические формальности должны быть улажены.
– О, слава богу!
– Я рад, что сумел угодить вам. Ну теперь давайте-ка – где ваше платье?
Открыв дверцы шкафа, и не заботясь ни о каком о порядке, он бросал на пол чужие вещи, пока не отыскал знакомое светлое платье с оборками, ее единственную одежду, в которой Франц Дантс подобрал ее на мостовой и честно исполнил свой долг врача. Оно было вычищено, хотя и имело не совсем пристойный вид, побывав в такой переделке. Робер повертел его в руках, с осуждением изучая прореху и скривившись, как будто малоэлегантность наряда шокировала его до глубины души.
– Ничего, я куплю вам новое платье в городе. А пока наденьте это, чтобы никого не смущать по дороге, - пообещал он и слегка подмигнул с веселым лукавством, предвкушая реакцию Магдалины, когда она поймет, кого она может смутить полуголыми плечами и коленями в путешествии к своему новому убежищу, где она будет в его полной власти. Он ведь все еще пребывала в счастливом неведении о его планах.
И Робер помог ей одеть через голову платье, и его ловкие опытные пальцы, не раз проделывавшие то же для многих десятков женщин, легко застегнули у нее на спине все положенные крючки. Затем он ободряюще улыбнулся.
– Вам пора начинать ходить, Магдалина. Я припас для вас кое-что. Довольно вам лежать беспомощной, я помогу вам снова научиться самостоятельно передвигаться. А там вы и не заметите, как совсем поправитесь.
Мэг радостно кивала его словам, но настал момент, когда несмотря на его увещевания, призванные ввести ее в состояние блаженной эйфории, она спросила, доверчиво глядя ему в лицо:
– А что же Призрак? Он сбежал? Вы не застали его? Он ведь был здесь… он вернулся сюда.
– Я застал его, дорогая Магдалина, - спокойно сказал ей Робер.
Мэг воззрилась на него с ужасом, как будто перед ее глазами мгновенно выросла картина устрашающих, невероятных зверств.
– Застали? Робер, это ужасный, ужасный человек! Вы должны быть осторожны.
– Успокойтесь, милая. И послушайте меня, только не пугайтесь. Хорошо, Магдалина? Вы ведь храбрая, мужественная девушка, я уверен в этом.
– Вы пугаете меня, Робер… - проговорила она, схватившись за его руку доверчивым, детским жестом.
– Подумайте только, - терпеливо пояснил он, - разве вы заинтересованы, чтобы Призрак Оперы был арестован? Пока он на свободе, ваша мама невинная жертва несправедливых обвинений. И даже если бы мы не выбили у Жювиля приказ об ее освобождении, ни один суд не вынес бы ей жестокого приговора, основываясь на столь шатких обвинениях, где все сплошные предположения – одни «наверное» да «может быть». Окажется Призрак за решеткой – и тогда? Ваш Призрак, с коим я имел удовольствие познакомиться лично, обыкновенный человек. Да-да, обыкновенней не выдумать, хотя выглядит он действительно… так что душа в пятки, не спорю. Что делают обыкновенные люди, загремев в тюрьму, и имея все шансы попасть на гильотину? Обеляют себя, очерняют других. Кто тот единственный человек, кого он может попытаться очернить, чтобы выгородить себя? Кто, кроме вашей матушки? И ведь окажется, что госпожа Жири действительно некоторым образом покрывала его, верно? И все это выплывет на очень громком, показательном процессе, к которому будет приковано внимание газетчиков, так что обвиняемым будут вынесены приговоры самые жесткие, какие только можно вообразить. Вы ведь этого не хотите, дорогая Магдалина, не правда ли?
Мэг неуверенно качнула головой – то ли «да», то ли «нет», понять было невозможно. Робер счел, что «да», нежно поправил пальцами ее растрепавшиеся волосы, коснулся губами пульсирующей жилки на виске и подхватил на руки ее легкое худенькое тело. Когда она оказалась в его объятиях, так что почувствовала, как его сердце ровно бьется прямо у ее груди, все мысли и страхи немедленно покинули ее, и руки сами потянулись обнять его шею, а щека прильнуть к его плечу, и она глубоко и счастливо вздохнула, окутанная терпковатым ароматом одеколона со слабой ноткой дорогого табака.
Ощутив, как доверчиво и влюбленно она потянулась к нему, Робер мягко прошептал ей на ухо.
– Теперь, когда я объяснил вам почему, прошу - не пугайтесь и не удивляйтесь. Это я предупредил Призрака, что Жювиль пришлет сюда своих людей.
Мэг только теснее прильнула к нему. Даже такая новость не вызвала у нее протеста, она все принимала на веру, и согласилась бы даже с доводами, требующими пригласить Люцифера к ней на чашечку чаю.
– А месье Дантс, он не выдаст вас? – спросила она только. - Не расскажет, что вы разрушили планы комиссара Жювиля? Он не станет мстить вам?
– Не волнуйтесь обо мне, дорогая моя. Мне нечего бояться. Зато месье Дантс, как человек правдивый и принципиальный – если я не ошибся в нем, а я редко ошибаюсь в людях – вынужден будет подтвердить, что Призрак был здесь. Так что вы, дорогая Магдалина, будете в глазах комиссара настоящей героиней, и он прекратит наконец преследовать вас.
– Робер… как хорошо. И куда мы едем? Вы отвезете меня домой?
– Да, дорогая, домой. Только не к вам, милая, вам нужны ведь забота и уход. Я снял комнаты, очень удобные уединенные меблированные комнаты. Специально для нас с вами, Магдалина.И вы проведете там пару дней, пока ваша матушка не вернется домой. Не тревожьтесь ни о чем, я уже обо всем позаботился.
И правда, обо всем. Собрал все каре у себя на руках, начиная с маленького блондинистого голубоглазого трофея и заканчивая Призраком, который оказывается в полном его распоряжении. Можно подарить его Жювилю или не делать этого – как заблагорассудится. Теперь можно размышлять об этом не торопясь и со вкусом обдумывая детали. Строптивого доктора отделили от этой необычной компании. Магдалина Жири и Призрак будут под его неусыпным присмотром – всегда ведь лучше иметь врага перед глазами, а не за спиной. И даже не обязательно связывать ершистое дитя тьмы по рукам и ногам. Сам придет, добровольно, если приманкой будет ребенок. Вот бы Жювиль знал, на что можно ловить его! Кристина Дайе! Наивный. Ведь такие упрямцы принимают решение раз и навсегда.