4.

«Ах, да!» - Вспомнила по дороге Жюли, она так и забыла спросить у него, кто он есть на самом деле.

Недовольство собой в ней возросло.

Она ведь помнила все это время!

Ну не мудрено упустить это из внимания, на нее столько свалилось за этот день.

Хотя, уверенность в том, что он вот так возьмет, и расскажет всю правду, если она спросит, была невелика. Как же, похож он на того, кто любит вечерами сидеть за чашечкой ароматного чая, и рассказывать истории, в частности о себе. Жюли горько усмехнулась сама себе.

Жюли пришла, когда мадам де Шаньи уже вернулась.

- Мадам, простите, я задержалась… - Виновато сказала девушка, зайдя в комнату Кристины.

- Ничего. Я только приехала. – Снимая шляпку, устало сказала Кристина. – Как отец, ты была у него?

- Да, мадам.

- И как он?

- Спасибо, мадам, ему немного лучше. Но все же не настолько, чтобы сказать, что болезнь отступила.

- Говори мне, если что-то не так, хорошо? Я постараюсь тебе помочь, если это будет в моих силах.

Жюли присела в реверансе.

- Благодарю вас, мадам! – Смутилась она. – Как вы прогулялись по городу?

Кристина вздохнула.

Она сделала несколько шагов, прошла к кровати, положила на нее шляпку и перчатки, и села рядом.

- Хорошо, Жюли. Но мне стало немного грустно.

- Почему, мадам? – Удивилась Жюли.

- Есть моменты, которые у тебя не получается забыть, как бы ты этого не желал… - Опустила она глаза.

- Вы по чему-то тоскуете, мадам… или по кому-то? – Добавила несмело Жюли, вдруг поняв, что этого, может быть, и не следовало делать.

Кристина взволнованно подняла на нее глаза. Девушка растерянно стояла по середине комнаты, теребя в руках полы своего фартука, и тупя глаза в пол, не решаясь продолжать далее.

- Почему ты это сказала? – Нахмурилась Кристина.

- Я… я просто подумала, мадам, что если вы так переживаете, возможно, в ваших воспоминаниях есть какой-то важный для вас человек, или... – Попыталась оправдаться Жюли. – Ну… так ведь чаще бывает, когда мы тоскуем по кому-то или чему-то из прошлого…

- Не правда! – Запротестовала она.

Кристина еще раз вздохнула.

- Не говори об этом больше никогда, хорошо, Жюли! Не будем продолжать об этом, - поднялась она с кровати, - и Жюли, дорогая, сделай мне чаю, пожалуйста, я устала, хочу немного отдохнуть до ужина.

- Да, мадам, хорошо. – Сказала Жюли, покидая спальню мадам.

Когда ей сказать? – Думала девушка, готовя чай для мадам.

Кристина всегда просила сделать ей чай, когда ей было не по себе или она была чем-то расстроена.

Она говорила, что только Жюли делает такой чай, который способен утолить не только ее жажду, но и грусть.

Сейчас она тоже была чем-то обеспокоена.

Прогулка по городу, видимо, пошла ей не на пользу.

Странно. Вообще, похоже жизнь и мысли мадам таили много секретов. Что же такого ужасного могла скрывать мадам, - думала Жюли. – А еще этот человек… Когда ей лучше сказать о нем? И как бы это так сказать?

Она так задумалась, что не заметила, как перелила воды в маленький заварной чайничек, и чай из него уже горячими струйками лился на поднос.

Жюли негромко вскрикнула, когда заметила это.

Растяпа ты! – Проворчала она, обругав себя. Ей пришлось делать чай для мадам еще раз. В этот вечер она решила ничего ей не говорить.

--

Эрик осторожно захлопнул книжку, как только услышал, что дверь потихонечку начинает приоткрываться. Он невольно напрягся, словно в любой момент готовый принять непрошенных гостей, вскочив на ноги, и пережав им горло.

Дала о себе знать годами выработанная привычка. Но вместе с тем на секунду его сердце замерло, появилось какое-то странное ощущения беспомощности и непонятности.

Прошло еще несколько коротких секунд, и он увидел на пороге Жюли.

Нельзя сказать, что он безумно обрадовался ее визиту, но давящая тревога спала.

Девушка вошла в комнату, неся в руке корзину, в которой, судя по всему, она принесла обещанную еду. Да будь она неладна!

- Ну что, - ставя на стол тяжелую корзину, сказала она, - вам лучше?

- Гораздо. – Коротко и бесцветно ответил он.

- Я рада.

Жюли начала копаться в корзине. Эрик покрутил в руках книгу, а затем поднял на нее глаза.

- Мадмуазель всегда столь бесцеремонна? – Приподнял он одну бровь, зло съязвив.

У него это отлично получилось. Жюли в один момент смутилась, ее щеки покраснели, залившись румянцем.

Ну да, возможно она поступила неправильно, не предупредив его.

А как она могла предупредить? Он об этом не подумал?

Ей так хотелось ему ответить: «Вообще-то вы тут в доме моего отца на правах гостя!» - но не стала.

Ее голова у нее на плечах ей еще понадобится. Хотя бы для того, чтобы подумать в следующий раз – ответить ему или все же промолчать.

- Простите. Мне стоило постучать, я понимаю. – Сказала она, принимая свой проступок и виновато опуская глаза.

Правда, хотелось ей вовсе не извиниться, а впервые за все это время сказать ему тоже что-нибудь гадкое.

Хотя, он был прав! – Продолжила она рассуждать про себя, успокаивая саму себя. – Мог бы выйти конфуз. Да еще какой. Мало ли что! Все же в комнаты к людям, когда они там одни - не врываются. К тому же, похоже, этому господину есть, что скрывать! Иначе, он бы не уделил этому такое пристальное внимание.

Жюли догадалась, что возмутило его именно то, что ее, как он назвал сам, бесцеремонность могла привести к тому, что она могла неожиданно для себя раскрыть какой-то из его секретов, которые он так тщательно пытался от нее скрыть.

- На будущее, если хотите посетить малознакомого вам мужчину с визитом, юная мадмуазель, постучите в дверь. Это очень легко, поверьте, а главное, может уберечь вас от множества ненужных проблем и забот. А-то вы можете застать его вовсе в неприглядном виде! – Вдруг свел он все на злую шутку над ней, не упустив шанс еще раз съязвить.

Он в самом, что ни на есть прямом смысле слова, над ней издевался.

Жюли негодовала.

Как же ей захотелось сейчас запульнуть в него чем-нибудь тяжелым, а еще лучше и острым. Вот бы была картина! Только вот мало того, что эта картина будет последнее, что она сможет увидеть в этой жизни, так и за этот спектакль ей придется ведь расплачиваться собственным горлом.

Ведь придется! Свернет шею, как куренку.

И докажи потом…

- Я запомню. – Недовольно сказала она. - Я принесла вам поесть! И вообще, постаралась, что б еды вам хватило, как минимум на несколько дней. Так как я не знаю, смогу ли я навещать вас каждый день. – Обида девушки постепенно начала сходить, и она вернулась в свое прежнее состояние.

Даже слегка улыбнулась.

У девочки поразительное свойство – забывать обиды, она не умеет даже порядком злиться и обижаться. – Вдруг неожиданно подумал он.

- Так что с Кристиной? – Спросил он, откладывая книгу, и вставая с кресла, переведя тему.

Мысль о том, что он должен ждать, вот здесь, в серой пыльной комнатушке, снова в полумраке, снова взаперти, подобно склизкому, мерзкому червю, глубоко забивающемуся в свою нору, ожидая ее появления, начинала повергать его в бешенство, чем дольше он ждал.

Почему он должен тратить время и ждать?

Он пришел к ней, он пришел ради нее…

Ради Кристины… Как знать, может она все изменит. Может она захочет все изменить.

Может, это было наивно – так полагать. Ну или она хотя бы захочет объясниться с ним, впервые поговорив с ним, как с человеком, а не ангелом, не животным… Он так мало просил…

- Так что сказала Кристина? – Повторил он, сделав шаг ей на встречу.

Девушка немного сжалась, поняв, что он направляется к ней, и отшатнулась, сделав шаг назад.

- Ну, я пока ей ничего не сказала…

Он недовольно окинул ее взглядом.

Господи, иногда бывает такое состояние, что жалеешь практически обо всем.

И дернул же ее лукавый связаться с этим человеком.

С кого теперь держать спрос, случись что?

С нее, конечно! Сама виновата. А виновата ли? Ну не случалось с ней никогда ничего подобного. Да и откуда ей было знать…

А вообще, кому ведомо, что на уме у совершенно незнакомого странного мужчины, в данный момент проживающего у нее в доме?

Она и пискнуть не успеет, коли ему вздумается, например, сгрести ее в охапку, и растерзать, не оставив на ней и живого места, растянув хотя бы здесь, на этом самом полу.

Хотя, этого она боялась в самую последнюю очередь, и об этом предпочитала не думать вовсе, так как касаемо этой стороны жизни знала не больше, чем, к примеру, о существовании какого-нибудь трактата об «учения о душе» Фомы Аквинского или о «поэтике» Аристотеля.

И страх этот за сохранность собственной жизни в ней возникал постольку поскольку, еще лишь в зачаточном инстинктивном виде, только потому что с самого рождения в каждом человеческом существе сокрыт где-то глубоко-глубоко, до определенного момента не давая о себе знать.

Ох, не нравится ей этот его взгляд. Хотя, нельзя отрицать, что одновременно, и есть в нем что-то такое, влекущее и притягивающее.

- Почему?

Жюли с трудом сглотнула, в горле пересохло.

- Ну, во-первых, я хотела поговорить с вами, прежде всего, и потом сказать уже ей.

- Хорошо, что ты хотела узнать у меня? – На удивление спокойным тоном спросил он.

Девушка начала разбирать корзину, что бы избавить себя от столкновения с его тяжелым взглядом.

- Я все время думала, как было бы лучше… и вот что… иногда мадам выходит на прогулки… - Задумчиво начала Жюли, не поднимая на него глаз. – Я думаю, вы могли бы встретить ее там, если вам надо поговорить. Это будет вернее, чем еще где-то, и намного безопаснее. Я объясню вам, где обычно она гуляет. Вы без труда ее отыщете. Она часто бывает у озера…

- Завтра она пойдет туда? – Поспешно задал он ей вопрос, словно соломинка, которую она только что кинула ему, была единственной, за что он мог ухватиться на этой тонкой тропинке, ведущей к Кристине.

- Я думаю да, - ответила ему Жюли неуверенно. – Но я смогу убедить ее в необходимости прогулки.

- Это даже лучше, чем я предполагал. Тогда тебе даже не стоит говорить ей ничего!

- Вот и хорошо, - с легкостью согласилась девушка.

- Ты же меня не подведешь, верно? – Он коснулся ее запястья.

Девушка поспешно убрала руку, и спрятала ее за спиной.

- Конечно нет.

Она давно убедилась, что противоречить ему бесполезно, а ее страх будет нарастать и преувеличиваться до тех пор, пока она будет пытаться противостоять ему.

Потому, чтобы там ни было, и чтобы не происходило, ей оставалось только верить в то, что она сделала правильный выбор, который не приведет к ужасным последствиям.

--

Последующее утро Жюли возилась со своими делами, что-то делала, впрочем, как и обычно. Столь резкие изменения в ее жизни ни в коем разе не должны отразиться на ее работе, работать-то ей больше, чем необходимо.

Только лишь одно мысль не выходила у нее из головы последние несколько часов.

Она хорошо помнила, что обещала Эрику.

Но только вместе с тем почему-то испытывала угрызения совести перед мадам де Шаньи.

Не хорошо все это!

Но, если все было так, как она предполагала, еще большие угрызения совести ей надо было испытывать перед хозяином.

Муж Кристины покинул дом утром. Потому хозяйка, впрочем, как и обычно – скучала.

Жюли несколько раз заглядывала к ней в комнату, Кристина сначала сидела за своим туалетным столиком, сосредоточив свой взгляд на пустоте, глядя куда-то далеко в окно, потом просто бродила по комнате, с полными грусти глазами.

Ей было не по себе.

Она ощущала что-то такое, чего не ощущала уже очень давно. Особо острую тоску, переплетающуюся я с болью.

Ближе к полудню Жюли снова заглянула к Кристине.

- Жюли, - с тоской позвала она ее, - пройди сюда, сядь рядом. Поговори со мной о чем-нибудь. Мне нехорошо. – Зазвенели нотки тоски и боли в ее голосе.

- Вам плохо, мадам? – С тревогой спросила Жюли, подходя к Кристине. – Вы снова плохо себя чувствуете?

- Нет. – Ответила она девушке, покачав головой, - просто мне грустно.

Глаза девушки загорелись странным огоньком.

- Грустно? Ну тогда лучшее лекарство от грусти, - начала она наигранно, - это прогулка, мадам! Погода замечательная, вы не хотите прогуляться по своему обычному маршруту? До озера с кувшинками, на которое вы любите смотреть.

Жюли всегда было интересно, почему мадам всегда часами любила смотреть на озеро, которое было неподалеку.

Именно на него.

Она объясняла ей, что на нем очень много красивых кувшинок, таких красивых, что она не может оторвать от них глаз. Не совсем разумное объяснение, однако верить-то приходилось. Хоть и надо признаться, кувшинки были самыми обычными.

Кристина подняла на нее глаза.

- Да, думаю, это было бы не плохим решением. Мне все равно здесь одиноко. Ты со мной прогуляешься, верно, Жюли?

- М-мадам… - Замялась девушка. – Я даже…

- Ну же, Жюли, прогуляемся, одной мне будет еще тоскливее.

Кристина начала собираться на прогулку.

- Мы пойдем вместе, - улыбнулась она, беря ее за руку. – Пошли, снова посмотрим на кувшинки!

Жюли дала согласие.

Кристина первую половину пути шла вдумчивая, и почти с ней не заговаривала вообще ни о чем, словно пригласила ее прогуляться с собою лишь для того, чтобы ощущать ее, как свою собственную тень, не больше.

- Не молчи, Жюли, - наконец сказала Кристина, устав от гнетущей тишины, когда молчать и слушать глухое биение своего сердца больше не было сил.

- Я не хотела вам мешать, мадам. Вы думали. – Тихо отозвалась Жюли, словно сама пребывала в задумчивости.

- Я вспоминала.

- О чем, мадам?

- Так, обо всем. – Словно не желая отвечать, отозвалась Кристина.

Жюли вздохнула.

- Мадам, как много загадок у вас.

Кристина немного смутилась.

- Да о чем ты, какие загадки. Моя жизнь настолько проста, что в ней нет ни одной загадки. – Кажется, она сказала это разочарованно.

Жюли протянула на ходу руку, коснулась ветки кустика, попавшегося им на пути, и в ее руке оказался сорванный листок.

Она начала крутить его в руках, рассматривая тоненькие зеленые прожилки.

Остаток пути до озера Кристина, нахмурившись, молчала. Они медленно молча шли, когда вдруг Кристина приостановилась, схватив за руку Жюли.

- Ты слышала, - тревожно спросила она.

- Что?

- Сама не знаю… - несмело произнесла Кристина, - шум. Или…

- Мадам. – Выдохнула Жюли. – Да нет же, о чем вы? Ничего такого.

- Не говори, что не слышала, что это плод моего воображения… - Почти с надрывом выпалила Кристина. - Жюли, скажи же… Я слышала! Умоляю, скажи, что тоже слышала!

Жюли остановилась, встав позади Кристины, не решаясь идти дальше, так и не дав ей ответа. Кристина, словно не заметив того, что Жюли больше не рядом с ней, сделала шаг вперед.

Потом еще один.

И еще…

Она продолжала несмело и осторожно ступать по земле, сердце ее забилось так гулко, что она уже была не в состоянии слышать что–либо, кроме ударов, отмеряемых ее сердцем.

Сейчас, слепо и необдуманно, снова ведомая до боли знакомым ощущением, разливающимся сладким предвкушением чего-то необъяснимого по всему телу, от которого ее сердце начинало биться чаще, она могла бы слепо ступить хоть в пропасть, не страшась разбиться.

Она шла, забыв именно, куда и зачем идет до тех пор, пока ее взгляд не уперся в темную фигуру, которую узнать ей не стоило труда. Она могла узнать его по одним лишь очертаниям силуэта.

По крайней мере, ей так казалось.

Из груди ее непроизвольно вырвался глухой прерывистый стон.

Ей захотелось закричать, но она не смогла. Вопль ужаса застыл у нее в горле, как комок чего-то сухого и колючего, приносящего дикую, почти адскую боль. Она снова ощутила себя совершенно беспомощной, не в силах противостоять происходящему.

- Ты… - Прошептала она сухими губами. - Я думала ты…

- …Умер! – Добавил ее неожиданный, появившийся, словно из небытия собеседник с ухмылкой. – Нет. Как видишь – нет. Физически я жив, Кристина. А ты бы желала этого, вижу.

Кристина коснулась своего лица холодными кончика пальцев. Бредит ли она?

- Господи, это ты… - Продолжала она не верить своим глазам. Если это правда – то это шутка, а если шутка – то злая шутка. За что с ней так? Не может быть! Этого не могло быть! Вот так зло пошутить над нею…

Неужели он пришел?

…За ней!

Ее сердце сжалось под натиском странной тянущей боли, моментально перерастающей в испуг. В страх. В страх того, что это само возмездие к ней явившееся, обрекающее своим появлением на страдания и муки, безжалостно повергающее в адский пламень, охватывающее душу, уносящее своим темным образом в мир терзаний и маеты.

Вдруг она вспомнила о Жюли, поспешно обернулась, но за ее спиной, да и поблизости никого не было. Ей почему-то снова захотелось кричать.

- Кого ты ищешь? – Спросил ее Эрик, замечая, как она поспешно осматривается.

- Никого. Я никого не ищу. – Объяснила она, до сих пор не веря в то, что это он. – Не подходи! Не подходи ко мне! – Предупреждающе произнесла она.

Он и не думал, стоя на своем месте. С чего вообще решила? Или думала, что голодным зверем кинется на нее?

Они оба замолчали на какое-то мгновение. Кристина молча смотрела на него, поджав губы, словно из ее сердца рвалось что-то ему на встречу – ненависть ли, ярость ли, сострадание ли, неизвестно. Но определенно, она не желала выпускать это наружу, словно боясь, сломаться под тяжестью этого чувства, рухнув без сил прямо к его ногам. Наконец, она решилась спросить.

- Как ты оказался здесь? Зачем? Что тебе надо?

Молчание.

Отвечать он не торопился.

А она, казалось, не торопилась услышать его ответ. Кристина стояла, как вкопанная, боясь пошевелиться. Она боялась, что если и пошевелится, то непременно сделает шаг вперед. К нему. Наверное, не по желанию, не по нужде, не по приказу… по привычке. Такой знакомой и простой, но ставшей сильнее ее самой, ее желаний, ее разума. Просто, снова шагнет в темную бездну, которой он был окружен с самого начала, ведомая до боли знакомым голосом…

Его голосом.

Господи, столько ночей подряд ее сердце заходилось в стенаниях, пребывая в неведенье – жив ли он, в самых потаенных уголках своей души желая снова слышать его голос, снова оказаться в своей сказке, которую подарил ей ее отец, а он, то ли сам того не желая, то ли преднамеренно продолжил…

А сейчас она едва сдерживалась, чтобы не кинуться на него, начав биться у него на груди, растерзанной птицей с подрезанными и обломанными крыльями. И она не знала, чего требует ее сердце, то ли радоваться, что он жив, и благодарить бога, либо исходя пожирающей ее рассудок ненавистью, кинуть ему во всеуслышанье «ненавижу», умоляя уйти и больше не появляться, и до хрипа убеждать его и себя в ненависти, которую он сам породил внутри нее.

Кристина тонула в тумане, сгущающемся вокруг нее, как вязкие густые зимние сумерки. Такое бывает, когда никак не можешь отойти от дурного сна, и долгое время ходишь, как сам не свой, не в силах прогнать дурные мысли.

Нет.

Нет. Она не верит. Не может этого быть. Не возвращаются тени, растворившиеся в неизвестности, поглотившиеся огнем и тьмой, становясь не больше, чем прозрачной дымкой при первых лучах солнца, прахом разнесенные по земле, не бывает такого! Не бывает!

Если бы сейчас разверзлись небеса, и ее разразило молнией, Кристину бы эта мысль не столь испугала, и было бы не так невыносимо, как сейчас сносить его взгляд на себе.

Нет, конечно, можно сейчас кинуться со всех ног назад, куда глаза глядят, спасаясь от него. Да что это даст? Что даст побег от своего собственного сердца, от своих же мыслей и терзаний, от страхов?

- Наконец-то… - Произнес он ничего не говорящую Кристине фразу, и все-таки, не приняв во внимание ее предупреждения, сделал несколько шагов ей на встречу. – Кристина…

Но Кристина отступила назад.

Видеть ее снова, вот так, близко, рядом – означало снова стать беззащитным и уязвимым. Да и пусть… пока она с ним.

- Зачем ты вернулся? – Испуганно прошептала она. – Как ты нашел меня?

- Это легко… - Ответил он. - Или ты забыла, что мне не составляло труда быть всегда рядом?

Кристина опустила глаза, попытавшись скрыть от него слезы, которые внезапно нахлынули на нее.

- Но это было там… давно. – Словно попробовав откупиться бессмысленно отговоркой, растерянно протянула Кристина, пряча от него глаза. – Зачем ты пришел сюда?

- Поговорить. – Подошел он ближе, сложив руки на груди.

На этот раз Кристина не сдвинулась с места.

Она молчала. Казалось, она погрузилась в свои воспоминания. Она на удивление не могла унять беспрестанно катящиеся у нее из глаз слезы.

Только сейчас, стоя на расстоянии всего лишь пары шагов от нее, от своей примерной и смышленой ученицы, которой он был наставником, от своей прекрасной девочки, для которой он хотел быть больше, чем ангелом, которой он был готов отдать собственную душу, и которая сделала все, чтобы уничтожить ее, - сейчас ощущал он, как все это время он тосковал.

Тосковал без нее.

Тосковал по ней, по своей прекрасной, нежной Кристине. По ее голосу, по ее глазам, по ее губам…

Он посмотрел на нее, и ощутил, как по телу прошла странная, та самая, пугающая его разум, и мучащая тело в самых страшных его кошмарах, дрожь. Он оглядел ее пристально, Кристина это ощутила, ее тело покрылось мурашками.

- Ты изменилась. – Сказал он недовольно, и эти слова, словно обвинения, тяжелыми каплями обиды и ярости упали к ее ногам.

- Стала хуже?

- Стала другой. – Объяснил он.

- Что это значит? – Подняла, наконец, на него глаза Кристина, вытирая слезы со щек, и хмуря брови.

- Твои глаза больше не сияют, Кристина Даэ.

Кристина всхлипнула.

- Я не Даэ, я де Шаньи. – Воспротивилась она.

- Надо же! – Огрызнулся Эрик. – Для меня такой не существует. И для окружающего мира, похоже, тоже…

Кристина смотрела на него воспаленным взглядом. В ее глазах читалась боль и тоска. Она не знала, рада ли она этой встрече, нет ли. Она испытывала в себе сейчас столь неравнозначные чувства, что уже начинала бояться не его, а саму себя.

- Скажи, - вдруг спросил он мягко, сокрыто уповая на что-то, больше не в силах терпеть эту ее боль в глубине глаз, - ты не тосковала по своему учителю? Не чувствовала, как скучаешь по урокам? По театру?

Кристина сделала несколько шагов вперед, пока не подошла вплотную, словно желая рассмотреть еще лучше. К чему задал он этот вопрос? Не уж-то нуждался так в ее ответе, сам все видя в ее взгляде. Или взгляд ее уже давно не таил в себе ответ на эти вопросы?

- Ангел музыки! – Прошептала Кристина, с жадностью рассматривая его, словно желая насытиться, задерживаясь взглядом на отблеске его глаз. – Отец обещал прислать своей маленькой девочке Ангела музыки, и прислал… Ангел музыки пришел к ней. …Я помню эту сказку, - на последней фразе голос ее напрягся, и то ли со злостью, то ли с горечью закончила она ее. - Мой Ангел музыки… являвшийся к ней во сне прекрасным голосом… Папа всегда мечтал о том, что бы я пела… Он сделал это реальностью. Ангел музыки, который исполняет мечты! Я спала… это был сон, который стал для меня явью…

Она, явно бредила.

Но он не стал прерывать ее воспоминаний, в которые она была погружена, покорно принимая их. Только тщетно пытался взять контроль над свои участившимся дыханием.

- Мой Ангел музыки… вот уже столько времени Кристина не слышала его. Все закончилось. Он покинул ее. - Тихо прошептала она.

Кристина вскинула руку. И медленно протянула ее, словно желая коснуться его. Он взял ее руку, и отвел от лица, сдерживая порыв – никогда не отпускать ее руки из своих, чувствуя тепло ее кожи, знать, что она рядом, что она с ним, что она… его. И так и не отпустил, сжимая ее запястье. А она – на удивление, не противилась этому.

- Ты уверенна, что это он ее покинул? – Он взял ее руку и поднес к своим губам, словно желая уловить хотя бы крошечный шанс снова побыть с ней, чувствуя ее тепло.

Это словно отрезвило ее.

Кристина ощутила его прикосновение, фантазии рассеялись, она пришла в себя, спустившись с облаков, на которых в прозрачной сладкой дымке кружились ее мысли. Ее взгляд стал проясняться. И она испугалась.

Испугалась того, что слишком близко стоит к нему, того, что, ослабев, позволила себе погрузиться в сокровенные, тайные мечты, о которых уже давно не решалась даже вспоминать, того, что воспоминания взяли над ней верх, и ей снова так захотелось перенестись туда, в тот мир, в то время, когда она ощущала себя маленьким защищенным ребенком, у которого был ее Ангел… До тех пор, пока она не поняла, что сказка была не больше, чем плод ее воображения, а он всего лишь играл с ней ради каких-то своих особых прихотей. Она верила, верила… Или это уже он играл в ее игру, не желая обидеть маленького ранимого ребенка? Кому знать? Кому известно – тот никогда не ответит…

- Он не мог ее покинуть, так как любил ее! – Продолжил Эрик.

- Ты лжешь, лжешь! Ты всегда лгал! – С горечью застонала она. - Лжешь…

Лжешь! – Отозвалось у него звоном внутри его груди, замедляя ход его сердца. За этим он вернулся? Да хоть бы и за этим, наверное, это самое большее, чем теперь могла одарить его она. И за этим вот «лжешь, и всегда лгал!» срывающееся отравленными каплями прогорклого нектара, следовало бы вернуться, почувствовав хоть ненависть с ее стороны. Пусть ненависть, только б не сострадание, как больному да немощному. Пусть лучше ненавидит…

- Нет. Она была его… музыкой. Это она покинула его…

- Ты вернулся, чтобы напомнить мне об этом? Тогда я не хочу… я не хочу вспоминать об этом. Там слишком много того, что причиняет мне боль.

- А моя боль? – Вопрошающе произнес он. – Ты не подозреваешь о ней, ты, это ты отвергла ангела, который любил тебя, а не он тебя, лишив его музыки! Навсегда!

- Не правда! – Вскрикнула Кристина, словно в нее вонзили острый кинжал, выпрямившись, словно струна, которая обещала вот-вот лопнуть. – Сам! Сам! Ты! Не я! – Едкими пощечинами его захлестали ее слова. Она зашипела, словно разъяренная кошка, пытаясь отстоять свою невиновность перед ним. – Какое право имеешь обвинять!

А чего он ждал?

Что его маленький ангел кинется к нему в объятия, ища ласки, нежности, томных вздохов, поцелуев, прижимаясь к его груди, и желая его, желая вернуться к нему?

Глупо! Идиотская надежда! А он похож на глупого несмышленого ребенка, коли, на это рассчитывал. Не даст ему творец этого, никогда не позволит. Уж больно забавная потеха – смотреть на извивающуюся, словно пришпиленную в земле рогатиной змею его душу.

Кристина притихла, словно маленький напуганный зверек, косясь на него.

- Ты больше не поешь? – Задал он неожиданный вопрос вполне спокойным и размеренным тоном.

- Нет.

- Значит, и голос тоже он отнял...

Глаза Кристины снова наполнились слезами.

Замолчи! Замолчи! – Кричал ее рассудок ему в ответ.

Но она молчала, боясь произнести хоть слово в ответ, воспротивиться, опровергнув его слова.

- Кристина, мне надо знать… ответь мне, ты счастлива с ним? – Он сжал ее ручку еще крепче.

А как знать, может, надоест ему цирк, и сжалится он, и позволит ей вернуться… к нему, к ненавистному всеми и вся его детищу, созданному по прихоти жестокого советчика на потеху от скуки и уныния?

Кристина поморщилась. Но не от боли, которую приносила его хватка, а от осознания, что она ощущает тепло его рук, и не может найти в себе силы вырваться из этого плена.

- Он любит меня. – Сникающим голосом ответила она. – Не надо. Не спрашивай ни о чем. Ты пришел, чтобы мучить меня?

- Не ужели ты счастлива все это время? Даже твое тело отвергает его… твой ребенок…

Кристина скривилась в судороге боли. Не это ты искала… не этого ты ждала…

- Не надо, прекрати! Прошу тебя! Уходи, не надо! Уходи же! Оставь меня! Тебе было мало? Мало того, что ты сделал? Уходи! Прочь!

Кристина смотрела на него пустым и болезненным взглядом.

- Я уже никогда ничего не смогу изменить! – Словно оправдываясь, произнесла она. - Что тебе еще надо? Еще боли, еще крови, еще смерти!

Тоненькая ниточка надежды и спасения.

И она оборвана. Не такого разговора он ждал.

Никогда... Никогда она не забудет в нем убийцы, никогда не сможет стереть с его рук кровь в своем сознании, никогда не простит ему, никогда не перестанет видеть в нем чудовище, животное. Безжалостное чудовище, от которого шарахаются, словно от прокаженного, от убийцы, от зверя, не видя ни доли человеческого, считая сострадание и понимание уж слишком щедрой милостыней такому ничтожеству, как он, не находя ничего другого, кроме как чертыхаясь, осыпать проклятиями, удивляясь, как земля до сих пор носит его, не разверзнувшись однажды, и не затянув его в самое пекло тартара.

Судьба слишком жестоко надсмеялась над ним, позволив полюбить, забыв о том, кто он есть на самом деле, позволив желать того, чего ему не суждено познать, жаждать быть любимым, послав ему ее… Кристину. Хрупкую, словно фарфоровая куколка, ранимую, на свою беду потянувшуюся к такой же одинокой до нелепости душе, скрывающейся за зеркалом, пряча свое истинное лицо, но стремящееся обрести хоть в ее лице того, кто не отвергнет, не отринет.

Он поверг ее в сладостные мечтания, создав для нее новый, не существующей доныне на этой земле мир, создал для нее и для себя, для них обоих. Им суждено было прожить свой мир в этом зазеркалье, не ведая боли и страха, он был готов укрыть ее от самого дьявола, только бы она была счастлива.

Она наказала его за самонадеянность, безжалостно вскрывая вены его чувствам, распяв над бездной его любовь, поставив на колени исходящую слезами, мешающимися с кровью душу жалкого существа, чья жизнь не значила ровным счетом ничего на этой земле.

- Ты обманул меня… - Негодуя, сжала она руки в кулачки и отдернула руку, которую он сжимал. – Не имеешь ты права приходить сюда, возвращаться, требовать что-то от нас… Все в прошлом!

- Почему ты выбрала его?

- Я не буду отвечать тебе.

- Разве ты не была счастлива там, в опере, когда тебя посещал Ангел музыки?

Кристина отвернулась.

- Ангел музыки был обманом. Ты бы не смог всю жизнь скрываться за ликом Ангела музыки. Рано или поздно настал бы момент, когда пришлось открыть всю правду. И он настал… Прошу, не мучай меня больше. Что ты от меня хочешь?

Он снова сделал несколько шагов к ней на встречу, Кристина стояла не шелохнувшись. Он протянул к ней руки, обнял за плечи, и притянул к себе. У Кристины к тому моменту не было сил сопротивляться, да она и не хотела. Все, что она ощущала внутри себя, так это тоску и холод.

- Эрик… не надо. – Подняла на него она глаза.

- Откуда… знаешь? – Она почувствовала, как он сильнее сжал ее плечи.

- Знаю.

- Жири?

- Какая разница! У тебя было имя, а ты скрывался за чуждым тебе ликом ангела… И снова пришел.

Велик ли проступок? Да, ложь. Но ради нее, во имя нее. Как объяснить, что б поняла? Да ни к чему это…

- Опера потеряла свою лучшую певицу, а я – свою музу. – Ответил он ей.

- Смогу ли я стать тебе музой теперь? – Кристина невольно припала щекой к его груди, пони мая, что совершает что-то, в чем можно будет ее запросто уличить, но вместе с тем, закрыв глаза, прислушивалась к стуку своего сердца, сбиваемого стуком его сердца, словно отсчитывающего секунды ее жизни.

- Я хотел увидеть тебя, чтобы посмотреть – счастлива ли ты с ним, Кристина…Ты не счастлива. – Твердо заключил он. - А мне… мне необходима ты, твой голос, твоя душа, твое тело, наконец. Почему ты никогда не считала меня самым обычным человеком… мужчиной? Кристина! Почему же? – Он сжал ее плечи еще крепче. – Я такой же, как и все… - С надрывом прохрипел он, задыхаясь.

- Я уже не смогу оставить Рауля. Ты же знаешь. История с музыкой в моей душе кончена, Эрик. Моя судьба изменилась. Он не заслужил того, чтобы я предала его, он все же хороший человек, он любит меня, я много для него значу.

- Он не заслужил! – Почти выкрикнул в гневе Эрик. – А я?

Кристина облизнула пересохшие губы.

- Я знаю, Эрик, я знаю, ты страдаешь… страдал… Прости меня.

- Простить! – Вдумчиво произнес он. – Все это время я жил как в бреду, ощущая эту боль, Кристина. Но я верил, что ты сможешь вылечить эту рану, если захочешь.

- Ты сам заставил меня сделать этот непосильный выбор. Ты давно перестал быть моим ангелом музыки… И я больше никогда не обрету его. Его больше нет. А я… - Кристина снова заплакала, - …прости меня. Ты ждал другого, верно? Ты не разочарован в своей Кристине, мой Ангел?

Он молчал. Кристина продолжала всхлипывать, ища полными боли глазами его взгляд. Он его, будто смущаясь, от нее отводил.

- Но так, наверное, будет правильно. Чем больше времени проходит, тем больше я начинаю себя презирать, Эрик, умоляю, сжалься, и избавь меня от этой ненависти к себе самой, не заставляй меня быть той, которой я не желаю быть на самом деле.

Он притянул ее к себе, и, поддавшись вперед, наклонился, чтобы, наконец, поцеловать ее, снова ощутив столь желанный вкус ее поцелуя на своих губах. Кристина даже не сопротивлялась.

Но не готова она была ему ответить, поддавшись своим самым глубинным, сокровенным чувствам, а он не готов был вот так, заключив ее в крепкие тиски объятий, выпрашивать снова столь необходимый для продолжения жажды к жизни, поцелуй, украдкой, по-воровски срывать его с ее губ.

Он, словно одумавшись, резко отстранился от нее.

Не будет пощады. Глупо в это было верить с самого начала, глупо полагать, протягивать тоненькие блеклые ниточки надежды через свою жизнь – а вдруг, чем черт не шутит.

Женщина, любовь к которой должна была оборваться навсегда в этот день, плакала у него на груди, вызывая в нем волну боли и безысходности своими слезами, как тогда, в ту ночь, в подвалах его оперы, умоляя его о пощаде. Он ощущал, как рушится иллюзорный выдуманный им самим шанс на счастье.

- Уходи… - Жестко сказала, почти приказала она. – Прошу… Зря вернулся, зря…

Она ничего не могла поправить, зная, что только что сама уже потеряла все, что могла бы вернуть, в очередной раз сделав шаг наугад. Все было сделано, и более того, она ничего не хотела поправлять. Но сегодня она поняла, что Ангел музыки до сих пор живет в ее сердце и имеет власть над ее чувствами. А с этим ей было больше невыносимо жить. Она чего-то хотела, чего-то желала, но не знала – должна ли… Снова подвергнуть опасности Рауля, снова ступить в неизвестность, снова обрести, чтобы потерять. Образ в ее сознании - это лишь Ангел. Человек, который скрывался за этим образом, был ей чужд. Хотя она испытывала к нему невероятный трепет, так как по большей части в данный именно этот человек имел власть над ее сердцем, душой и телом. Это ее пугало. Она не хотела впадать в безумство. Когда к ней вернулся рассудок и она прогнала от себя охватившие ее иллюзии, она поняла, что может совершить еще более страшную ошибку, и тогда единственно верным путем искуплением этой ошибки может стать только смерть.

- Уйди же, прошу! Не возвращайся… - Вырвалась она из его объятий. – Больно мне… мне больно от этого! – Застонала она. – Не делай мне больно больше! Пощади… Отпусти, отпусти же..

Его Кристина не заслуживала боли! Она заслуживала света! Только почему-то он и правда рассчитывал на то, что сможет принести ей этот свет своим появлением. Собственно почему? Разве мог?

Бессонными ночами он больше всего боялся, что она не получит должного счастья с ним… с виконтом. Что он отпустил ее, дав свободу, словно выпустив из клетки крошечную, не приспособленную к миру, прирученную им и взращенную пташку. Не для этого он сделал это. Не для того, чтоб чужие руки, коснувшись ее, закрыли ее в другой, пустой и темной клетке, лишив всего, что он так стремился дать ей. И если надо, он вернется, чтобы исправить это… Если она захочет.

Не захотела.

--

Обратно Кристина добиралась в одиночестве. Поспешным шагом, ничего не замечая на пути, словно слепая. Вернувшись, мадам выглядела расстроенной и очень уставшей. Она не находила себе места.

- Жюли, мой муж никогда не должен узнать об этой встрече, - сообщила она девушке, не глядя на нее, когда та помогала ей переодеться. – Никогда. Вообще не узнать о том, что я кого-либо встретила…

- Конечно, мадам. Я не скажу ему. – Пообещала Жюли.

- И сама забудь об этом. – Почти приказным тоном сказала Кристина.

- Да, конечно, - с заминкой, сказала Жюли. – Он больше не придет? – Поинтересовалась она, заглядывая в обеспокоенные глаза Кристины.

- Нет.

Девушка и сама была какой-то встревоженной и обеспокоенной. У нее все падало из рук, она была рассеянной. Кристина, несмотря на то, что мысли ее сейчас были только вокруг одного, замечала это.

- Да что с тобой, Жюли?

Девушка перевела на нее обеспокоенный взгляд.

- Видите ли, мадам, моему отцу снова стало хуже, я очень беспокоюсь за него. Простите, не повторится больше такого. Я впредь постараюсь быть еще аккуратнее. Простите. – Объяснила ей Жюли.

- Почему ты мне не сказала сразу?

- Мадам… что вас-то беспокоить. К тому же, не могу я постоянно отлучаться. - Вздохнула Жюли. – Я просто очень боюсь за него. Вы же знаете, он – это все, что у меня есть…

- Жюли, я думаю, тебе будет лучше быть рядом с больным отцом, и приглядывать за ним, а я пока справлюсь без тебя!

- Но мадам…

- Не беспокойся, я найду, кто бы мог мне помогать, пока ты будешь с отцом.

- Мадам, спасибо! – Вздохнула девушка, поспешно приседая в реверансе. – Я не знаю, как вас отблагодарить!

--

Отец Жюли был плох. Утром она покинула его, когда он был еще в себе, сейчас он бредил. Жюли предстояла очередная долгая и нелегкая ночь у его кровати. Каждую минуту она боялась за него, искала его руку, прижимала к своим губам, чтобы он это непременно знал, что она здесь, с нм, рядом. Просидев несколько часов с ним, она встала, прошлась по комнате, и решилась покинуть ее на несколько минут, чтобы проверить – здесь ли ее постоялец.

Она легонько постучала в дверь. Ей не ответили. Она постучала сильнее. На ее стук никто не ответил. Что же – так и оставить, или опять, забывая обо всех нормах приличия, вот так, бесцеремонно ворваться?

Она, все-таки, взялась за ручку двери, и медленно начала приоткрывать ее. Она застала его одетым, словно он собирался в дорогу, устремившим взгляд в окно, будто он рассчитывал найти там чего-то, или кого-то, чего на самом деле и в помине не было.

Почувствовав, что он больше не один в комнате, он обернулся. Жюли стояла на пороге.

Ему на секунду стало не по себе. Вдруг он ощутил, что просто ненавидит ее, почему, сам не знает, и ему хочется резко метнуться к ней, чего вероятнее всего она не успеет даже понять, сгрести в охапку, и, смяв, просто вытряхнуть душу. Однако, он моментально поймал себя на этой мысли. Ему вдруг стало страшно.

Эрик поспешил отогнать это желание от себя, понимая, что девочка ни в чем не виновата, и наоборот, желала ему помочь. Только, что до этого желания…

Как ни странно, она - единственное живое существо, после мадам Жири, которое желало ему помочь. Она просто многого еще не знает. Потом, резко столь страшное желание, как желание убивать сменилось чем-то другим, незнакомым. Он сам не понял – чем.

- Вы уходите?

- Да.

- На ночь глядя?

- Я привык к темноте. Потому, это куда лучшее время, чем уехать днем.

Девушка начала переминаться с ноги на ногу.

- Вы больше не нуждаетесь в крыше над головой?

- Нет. – Ответил он легко. – Я уезжаю. Все закончилось…

Жюли некоторое время молчала.

- Ты говорила о деньгах… - Начал он, чтобы разбавить повисшую над ними тишину.

- Не стоит. Правда. Вовсе не стоит. А вам я советую все же подождать до утра. Ну, зачем вам сейчас уезжать?

- Потому что… иначе нельзя. – Сухо ответил он ей.

- Как это?

- Ты не поймешь. – Повысил он голос.

- Почему?

- Ты никогда не любила? – Ответил он ей вопросом на вопрос.

Жюли оторопела.

- Нет, месье, - ответила она, не скрывая.

Жюли ощущала, как вспыхнувший интересом взгляд пристально огибал очертания ее лица. От этого она смутилась еще больше, опустила глаза, что б не встречаться с его взглядом, и что-то пробурчала себе под нос.

- Значит, ты не знаешь, что такое любовь? – Снова повторил он вопрос. – В таком-то случае и не поймешь.

Девушка не отвечала ему. Она изредка облизывала пересохшие губы, и часто и неглубоко дышала. Она так тяжело дышала, что ее грудь, обтянутая тканью недорого простенького платья заметно то поднималась, то опускалась, двигаясь в такт ее дыханью, со странной и пугающей жадностью невольно заставляя обращать на это внимание.

- Ладно, уходи, - тяжело дыша, приказал он ей, словно это она зашла к нему в гости, а не он находился под крышей ее дома, переводя взгляд. – Ну, уходи же… Иди же!

При каждом его слове Жюли вздрагивала, будто бы над ее головой разверзались небеса, и в нее летели гром и молнии. А, судя по его взгляду – так оно и обещало быть.

- Ты права, ты ничего не знаешь о любви! Что ты можешь об этом знать? Так что тебе не понять ничего! Ну что ты смотришь? – В порыве гнева выкрикнул он, повернувшись лицом к столу, позади которого стоял.

Руки его застыли во взмахе, Жюли на секунду сжалась, боясь самого худшего. Его руки резко опустились на стол, и он в порыве гнева разом смахнул с него все, что на нем стояло. Жюли вздрогнула и кажется, вскрикнула от грохота и звона, созданного всем тем, что полетело на пол.

Он несколько секунд тупо смотрел на все это, а потом как-то неожиданно вздрогнул, сжал руки в кулаки, и вдруг начал беспомощно, словно теряя силы, как подкошенный, опускаться на пол. Жюли не поняла – кажется, плечи его начали подрагивать, а он, точно не в силах дышать, всхлипнул, задыхаясь своей беспомощностью.

- Будь ту проклят! – Гневно сплюнул он в неясно чей адрес. - Проклят! Веровать в тебя нет смысла, коли и ты делишь своих чад на избранных и ничтожных тварей, одних одаривая всем, у других же все отнимая! Все… – Процедил он сквозь зубы не своим голосом, и Жюли показалось, что больше это походило на рык раненого зверя, нежели на человеческий голос, такой глубокий, такой мягких, обволакивающий, которым он обладал.

Сорваться с места, убежать.

Остаться здесь – подобно остаться в запертой клетке с диким зверем, в любой момент готовым расправиться со своей жертвой в два счета.

Но у Жюли не было сил сделать хоть одно небольшое движение. Она стояла, замерев, наблюдая, как по полу разлетелись бумага, краски, кисточки. Сейчас ей было даже не страшно, чувству тому не было названия. Ужас сжал сердце в тиски, заставляя его выворачиваться наизнанку.

Он еще какое-то время бился в конвульсиях на полу, вовсе забыв о таком пристальном, почти еще совсем детском взгляде, обращено в его сторону.

Для него не существовало мира, для него не существовало людей, для него не существовало бога, для него не существовало даже места в этом мире, созданном для лживо прекрасных внешне, но порою, уродливых внутри…

К чертям все это. Разве это важно, когда его повергли в самое жерло ада? Он был однажды проклят раз и навсегда, обреченный слышать надсмехающийся хохот судьбы за свою спиной, не позволяющий ни на секунду, ни на мгновение забыть о том, кем именно он был, и что был рожден и для забавы и развлечения оставленный жить.

Должно быть, за страшный и неискупимый ничем грех, о котором сам не знал. И верно, никогда не узнает.

К чему тогда все это?

К чему попытки жить, дышать, выживать? Раньше была она – Кристина. Раньше надо было бороться. А сейчас – да к чему эта неравная борьба? Не любит она его, не полюбит, и не хочет, и не захочет. Подачку даст, как калеке на паперти, из-за жалости, из-за сострадания, что б не видеть всего, что вызывает отвращение, страшный приступ тошноты, идущий из самой глубины горла, выворачивая наизнанку, что б не ужасаться кошмару, с которым столкнула ее судьба… Брезгливо кинет эту подачку к ногам. Однажды уже кинула. Словно завалявшуюся разменную монету, выменяв на иную безделушку, выпросив его снисхождения. Поцелуй. Милостыня. Подаянье увеченному. Как исполнение последней воли покойника, что б только отошел на небо с миром, что б не кружила его душа подле, закрадываясь холодом в сердца, не мешала.

Все! – Толчок изнутри, волной, охлаждающей раскаленный болью рассудок, прокатился внутренний голос. – Хватит!

Он поднял взгляд на стоящую в дверях, не двинувшуюся с места Жюли. Девушка была белее полотна, безмолвно глядя на него таким взглядом, словно только что стала свидетелем бьющегося в агонии зверя, разве что оставалось его только пристрелить.

Она прерывисто вздохнула, не полной грудью, и сама, прислонившись плечом к дверному косяку, начала медленно скользить вниз, так и не проронив ни слова.

Он снова обратил на нее свой взгляд. Она была в сознании, но взгляд туманный и неясный. Ее бледные сухие губы пошевелились.

- За что она так с вами? – Словно в бреду прошептала она.

Ответить ей означало обнажить перед ней не только свои чувства, но и проклятое вечностью лицо.

- Прости. – Машинально сказал он ей. – Прости, я не хотел напугать... – Пробормотал он снова, поднимаясь с колен, и осматриваясь, осознавая только что, что он сделал.

Комната была в беспорядке. Он почему-то почувствовал себя неловко перед Жюли. Она продолжала неподвижно сидеть на том месте, где и осела, прильнув плечом к дверному косяку, словно тряпошная ватная кукла, которую прислонили к нему, что б не свалилась, не упала в один прекрасный момент.

Почувствовав за собой какую-то непонятную вину, он окончательно поднялся на нетвердые ноги, собрав все силы, и осторожно протянул ей руку, чтобы помочь подняться.

Девушка подняла на него внезапно ставшие бесцветными, блеклыми, неживыми, глаза, в которых даже и слез-то не было, одна пустота, посмотрела на него снизу вверх, беспомощно распластавшись на полу, и медленно, словно обессилев, подала ему руку.

- Не беспокойся за беспорядок. Завтра все будет в порядке. – Сказал он, когда девушка, покачиваясь, не без его поддержки, встала на ноги. - Я покину комнату завтра утром в том же состоянии, в котором она была.

- Все-таки решили, что не ночью… - Пробормотала она, оправляя складки юбки.

- Наверное… сегодняшняя ночь, и правда не самое лучшее время для того, что бы собираться в путь.

Жюли лишь положительно кивнула головой. Она предпочла не затягивать с пребыванием здесь, с ним наедине, и как только поняла, что ноги ее снова обрели прежнюю силу, а она может уже не походя на тростинку, шатаемую ветром, идти, кинулась к двери, не обмолвившись с ним ни словом.

Приведя в порядок комнату, собрав в стопку разлетевшиеся эскизы и рисунки, Эрик присел в кресло. Через несколько часов должно было рассвести, и с рассветом он собирался покинуть это место. По крайней мере, чтобы освободить Жюли от себя.

Это незаметно погрузило его в неглубокий легкий сон, в котором он и сейчас имел возможность думать обо всем этом, ощущая ход своих мыслей. Пока пронзительный истошный вскрик его привел его в сознание. Он быстро освободился от завладевающей им дремы, резко мотнув головой. Вскрикнула Жюли. Это был ее голос, кроме нее было некому в этом тоскливом полумертвом покосившемся домишке. От чего кричат женщины? От элементарных глупостей. От омерзения, испуга и ужаса. От того, что, по их мнению, не столь красиво, как им хотелось бы. Он был готов держать пари – девчонка завопила, наткнувшись на выводок мышей, а может и одну крошечную мышь, в темноте приняв ее за страшного жуткого монстра, желающего ее сожрать.

Он вскочил на ноги, и покинул свою комнату. Пусть мышь – не оставлять же эту девчонку на растерзание собственным страхам. Таким воплем в одно мгновение можно пол Парижа перебудить.

Поиск не составил труда. Эрик отыскал Жюли спустя несколько минут. В комнате ее отца. Что предполагать – он не знал. Он обнаружил ее легко, по всхлипываниям, которые услышал из-за приоткрытой двери, словно преднамеренно не претворенной, что б ему проще и легче было разыскать ее.

Эрик незамедлительно шагнул в полутемную комнату, не заботясь о том, что о его пребывании здесь может узнать еще кто-нибудь, словно забыв об этом. Жюли сидела на полу, закрыв лицо руками, и судорожно вздрагивала, давясь от истошных криков, которые пыталась подавить в себе.

- Что произошло? – Недоумевая, спросил он, ни о чем не догадываясь.

- Папа… - Застонала девушка, и снова закрыв лицо трясущимися руками.

- Что с ним? - Делая несколько шагов к ней, спросил он.

- Папа, папа… - Ее голос переходил на крик, она не могла сдержаться, ее начинало трясти от ужаса, сердце заходилось, она задыхалась. – Мой отец… - Последние слова она исступленно выкрикнула, и обессилено упав грудью на пол, простонала: - …он умер.

Об этом он догадался еще несколько секунд назад, как только увидел ее вот такой, жалкой, запутавшейся в полах собственной юбки, стоящей на коленях рядом с кроватью ее отца, давясь слезами, словно насильно вталкиваемой в нее желчью. Он подошел к Жюли, присел около нее, взяв за вздрагивающие от рыданий плечи, подтянул к себе. Казалось, Жюли ничего не чувствовала и не осознавала. Она, похоже, толком-то, даже не замечала его, только лишь мотала головой в разные стороны, и вскидывала руками, хватаясь за голову. Ее волосы выбились из собранного пучка, волнами падали ей на лицо, прилипая на мокрые от слез щеки.

- Прекрати! – Властно приказал он, встряхнув ее за плечи, попытавшись отрезвить ее, но девушка не внимала, ее колотило, все тело ее тряслось, как при сильном ознобе, и только теперь, услышав его голос почти у себя над ухом, она начала вырываться из его рук, впиваясь в него ногтями, царапаясь, как взбесившийся зверек.

Он сжал ее во властных неласковых объятиях еще крепче, притянув к груди. Жюли еще долго билась, пытаясь освободиться. – Почему? Почему? – Вопрошающе стонала она. – Мой отец… мой… за что?